Читать интересную книгу Механизм жизни - Генри Олди

Открыл ларчик пан Пупек.

Обожгла горло первая затяжка.

– Курва ты, – сказал он Хелене. – Приходишь, когда не кличут. По ночам шляешься, в постель к мужикам лезешь. Со всеми готова к венцу пойти…

Улыбнулась в ответ Хелена:

– Твоя правда, Стась. Курва я, со всеми добра. И с тобою пойду! – жди, недолго осталось…

Хороша панна, красива – у живых такой красоты не встретишь. Разве что у мраморного ангела над могилой. Но тот – камень, твердь резная. Хелена же… Здесь она, белокурая, рядом, вот-вот губами губ коснется.

– Буду я твоей. Буду любить тебя верно. Недолго, правда, так под солнцем любовь коротка. А за мои ласки станешь ты служить мне. Здесь я – курва, у себя же – королевна!

Ушла горечь. Сладки затяжки, как поцелуи. Давно пора пахитоске сгореть, а все не кончается…

– Гордый ты, Стась. Над панами – пан. Таким и Орловский был. Пышный – не подступись. А как шагнул со мною к венцу… Курва я, значит? Поглядел бы ты, каким теперь пан Орловский стал – в моем-то королевстве!

Расхохотался гусар:

– Ай, королевна! Может, в царстве-государстве твоем встречу я доброго лекаря? Пусть разъяснит, отчего именно ты мне мерещишься. Говорили люди ученые, что призрак-мара соткан из наших тайных страхов. Вот и дивно мне: не встречал я похожих. Да и Хелен среди знакомых панночек не было.

– Не встречал ты таких, как я. А что не веришь, не беда. Поверишь. Тут тебе, сладкий, и льгота выйдет. Со многими ты меня познакомил, свиту мою пополнил… За то тебе я благодарна. Но втрое – что свел ты меня с милым дружком, с Казимежем Волмонтовичем. Всех я люблю ради долга. А с ним иначе вышло. Бегаю я за ним, как последняя шлёндра, а он от меня…

– Пошла вон, холера! Лучше бы Франек цепью меня к стене приковал… Мара ты, хворь моя, или нечисть из пекла – разберемся. Вон!

Нет Хелены. Один серный дым, а сквозь него – отсветы пламени.

Не к лицу гусару бояться, да и поздно уже.

* * *

– Нет, панове, не серьезно это, – рассудил пан Краков. – Верить тому, что штукарь в тазике углядел? Увольте, не в таборе цыганском живем.

Остальные были вполне согласны. Пан Лодзь усмехался брезгливо, пан Вильно ус крутил, а пан Варшавский и вовсе плюнул:

– Безделица, панове. То пан регистратор коллежский в Неву нырять не склонен. Вот и тешит нас байками. Кончайте его, пан Познанский. Есть Гамулецкий – есть забота, нет Гамулецкого…

Пан Познанский, он же пан Пупек, с ответом не спешил. Молчал, смотрел на мэтра Гамулецкого. Фокусник напоминал мешок с костями. Такой себе пан Лантух, который сперва от души встряхнули, а после к стене прислонили. Стоять неудобно, падать нельзя – Франек Лупоглазый рядышком пристроился.

– Подождем, – рассудил он. – Орловский ему верил.

Гамулецкий что-то булькнул в ответ.

Метельщиков Франек собрал не пойми откуда. Те осторожничали, вместо фамилий назвались по городам. Пан Пупек стал для них Познанским – сгодился псевдоним для дела! Как Торвен говорил? «Перышком вместо сабли машешь»? Увидишь ты мое перо, Иоганн…

Компания нервничала. О князе Гагарине метельщики даже не слыхали, не их ума дело; покойника Орловского уважали не слишком. Кто остался? Станислас Пупек? Который с французского на москальский вирши перекладывает? Гамулецкого-штукаря они и вовсе в грош не ставили. А вот Франека Лупоглазого – побаивались. Отчего да почему – пан Пупек решил не задумываться.

Первым делом компания порешила отправить на невское дно Гамулецкого, доставленного вездесущим Франеком. Раз уж метём-метелим, отчего бы не начать с фокусника? Зажился – век без малого небо коптит, пора и честь знать.

– Поверьте, господа! – отчаянно воззвал старик, косясь на Франека. – Эрстед и остальные… Они не в Риге, не в Копенгагене! Я видел в вазе, я знаю точно. Они едут в Тамбов!

– Эрстед хочет в Тамбов! – спел циничный пан Лодзь на мотив из популярного водевиля. – Кстати, панове! Знаете, как в Петербурге зовут сезонников из Тамбовской губернии? Тамбовские волки! Выходит, в их стае – пополнение!

– Я видел, видел!.. – старик был на грани помешательства.

– В тазике, – поддержал пан Краков. – По которому яблочко бегает. Свет мой, яблочко, скажи… Где скрываются злодеи? В чем их злобные затеи? Знаете, пан Познанский, теперь я понимаю, почему вы с Орловским провалили дело. С таким, извиняюсь, оракулом…

Никто бы не спас старика. Но скрипнула дверь, и вошел незнакомец в извозчичьем армяке. Поклона не отдал, ни на кого не взглянул. Франеку Лупоглазому на ухо пошептал – и сгинул, как не бывало.

– Штукарь правду сказал, – сообщил Франек. – На Московской заставе видели датчан. В ведомость записали. А подорожная у них до Тамбова.

Эх-ма!

Первым захохотал пан Лодзь, любитель водевилей, – да так, что огонь свечей дрогнул. К нему присоединился усатый пан Вильно. Гамулецкий – и тот не выдержал, прыснул тенорком. Понял – не убьют. Лишь Станислас Пупек смеяться не стал. Что в Тамбов враги поехали – хорошо. Не надо за море плыть. Но и по Руси-матушке с опаской ехать придется. Надо причину придумать. Отчего это толпа поляков со слугами в Тамбов катит?

Как это сказал пан Лодзь? Тамбовские волки?!

– А не сходить ли нам, панове, в Зоологический музей? Тот, что открылся летом вместо старой Кунсткамеры? Франек, помнишь Юзека Оссолинского? Его брат в музее служит, у академика Брандта…

Франек Лупоглазый кивнул. Он тоже не смеялся. Не по чину? не хотелось? – нет, просто не умел. Не сподобил пан Бог.

* * *

Великий ветер, Отец всех ветров, знал тысячи дорог в послушном, покорном его желаниям небе. Любому хватило бы сотой доли. Но Великий ветер искал новые, изумляясь громадности мира. Даже Ему, не ведающему преград, не объять все. Люди-людишки, малые букашки, вы еще мечтаете покорить мир?

Попробуйте для начала его увидеть!

…Кровавое коло – багряный круг – исполинское пятно. Оно лежало на месте хорошо знакомого Санкт-Петербурга. Исчезли дома, ушли в землю монументы. Кровь, кровь, кровь… Ужаснувшись видению, Отец ветров ощутил странное притяжение круга. Ловушка?! Но кто осмелится ловить ветер? В чьей это власти? Мгновения текли, земля становилась все ближе, тяжкий дух отбирал силы. Игры кончились, и пути кончились, это всерьез, на самом деле… Вместо страха Великий ветер ощутил давно позабытое веселье.

Лóвите, значит?

Ну, лови́те!

Над самой землей, над булькающей лужей, он резко свернул влево, в сторону прячущегося во тьме Финского залива. Неведомая сила забеспокоилась, сгущаясь, рассекла небо десятками щупальцев-прожекторов, ударила огнем сигнальных ракет, высветила в зените силуэт Черного Ромба. Время сгустилось, переплетая Вчера с Завтра. Кровавая лужа кипела, превращаясь в бассейн с живой, движущейся плотью…

На миг, на малое дыхание, ветер потерял веру в себя. Грядущее стало Прошлым? Хаос притворился Космосом? Отец ветров подивился их мощи, поразился наглости – и рванул ввысь.

Ловите!

Лопнули стальные обручи, и растаял Ромб, и сгинула кровь. Земля стала привычной: спит Петербург, горбятся крыши домов, молчит серая гладь залива… Но кровавая топь не исчезла без следа. Она лишь сгустилась, переливаясь в зыбкий пунктир. Красный след тянулся на юго-запад от ночного города. Сила, дерзнувшая посягнуть на ветер, торила путь по осенней России, устремляясь в глушь леса, раскинувшегося от Тулы до Воронежских степей.

Из чащи звучал волчий вой. Предупреждение? Вызов на битву? В ответ с небес ударил оглушительный свист – Отец ветров скликал сыновей.

Небо отвечало Земле.

Акт III

Механизм жизни

– Обнимитесь, миллионы!

Слейтесь в радости одной!..

Фридрих Шиллер, «Ода к радости»

На мой вкус, ни один роман нельзя считать первоклассным, если в нем нет хотя бы одного героя, которого можно по-настоящему полюбить, а если этот герой – хорошенькая женщина, то тем лучше.

Чарльз Дарвин

Николай Федоров – святой. Каморка. Не хочет жалованья. Нет белья, нет постели. Он составил план общего дела всего человечества, имеющего целью воскрешение всех людей во плоти. Во-первых, это не так безумно, как кажется. Во-вторых, и главное, благодаря этому верованию он по жизни самый чистый христианин. Ему 60 лет, он нищий и все отдает, всегда весел и кроток…

Рассказывал ему об искусстве. Он одобрил.

Лев Толстой, дневники и письма

Сцена первая

Пустодомы

1

Ванюша. Ну ж, скажи!

Фома. Не смею, брат…

Ванюша. Пустое,

Я камердинер, ты приказчик был, так нам

Всё можно знать.

Фома. Быть так, скажу. Село княжое

Заморской сволочью, что князь прислал в него

Для экономии, для фабрик, для заводов,

Разорено вконец; а хуже и того…

Эрстед зааплодировал, перебивая диалог.

«Заморскую сволочь» поддержали. Овации прокатились по зале – жидкие, ибо народу собралось мало. Сам хозяин усадьбы, сияя, будто именинник, звонко хлопнул в ладоши. На лице его расплывалась детская, счастливая улыбка. Павел Иванович Гагарин, тамбовский помещик, был душевно рад. Гостю по сердцу домашний театрик? – пожалуй, единственное в этой жизни законнорожденное дитя Павла Ивановича…