Он покачал головой, не желая произносить этих слов, как и признавать свою слабость, но в эту ночь ее присутствие рядом требовалось ему, как никогда.
— Оставайся, — негромко произнес он, — если хочешь.
Венеция кивнула, тут же почувствовав нахлынувшую на него волну облегчения.
Его душа была полна сожалений, боли и смущения. Преследовали тени прошлого, порушенные иллюзии, предательство. Но что еще при таких обстоятельствах мог сказать мужчина женщине, являющейся его женой? Женщине, которую он любит?
— Венеция.
Какие слова он мог произнести, зная, что утром его жизнь будет положена на весы, и еще неизвестно, в какую сторону склонится чаша? Линвуд отлично понимал, что даже самые тщательно разработанные планы могут рухнуть. К нему подбиралась тьма. Он провел рукой по волосам.
Венеция, будто понимая внутреннюю борьбу, бросилась в его объятия. Не говоря ни слова, она прильнула к его губам, и все, что терзало его, тут же отступило. Они любили друг друга страстно, неистово и нежно всю ночь напролет, ибо, только растворившись друг в друге, могли удержать на расстоянии призраков прошлого и угрозу будущего.
Они любили друг друга снова и снова, пока не забрезжил рассвет. Пришло время Венеции отправляться домой.
Они оделись в молчании, готовясь к грядущему дню и всему, что им предстоит.
Он застегнул пуговицы на ее платье.
Она завязала ему галстук.
В тюрьме царили тишина и спокойствие. Все спали.
— Френсис, я…
Она легонько прикоснулась к лацкану его сюртука, глядя так пристально, будто могла проникнуть через слои одежды в самое сердце. В тишине слышались отголоски многих не сказанных ими слов. Наконец она медленно подняла прекрасные глаза. Их взгляды встретились, и Линвуд подумал о том, что, даже стоя на краю пропасти, упав в которую он лишится всего, включая и Венецию, он ничего не стал бы менять.
Она потянулась к нему, он решил, что она хочет поцеловать его, но она этого не сделала, лишь прикоснулась щекой к его щеке и замерла. Этот жест тронул Линвуда до глубины души. Он ощущал трепет их дыхания.
— Я люблю тебя, Френсис, — прошептала Венеция и быстро отступила назад, не давая ему возможности поймать себя, забарабанила в решетку. Быстро накинула на голову капюшон плаща, чтобы скрыть беспорядок в прическе.
— Венеция!
Она обернулась в последний раз, он заметил в ее глазах слезы. Но было уже поздно.
Дверь закрылась, отделив их друг от друга.
Позднее тем же днем Венеция находилась в суде. На лице застыла маска абсолютного самоконтроля и уверенности в себе, хотя костяшки пальцев, скрытые черными кожаными перчатками, побелели от напряжения. Она отчаянно молила Бога, чтобы заседание прошло согласно их плану и не осудили невиновного человека.
— Ваша честь, со всем уважением к свидетельнице обвинения, — произнес барристер, одетый в черно-белую мантию и парик, обращаясь к восседающему на возвышении судье, в руках которого была судьба Линвуда.
Со стороны сидящих на скамьях для публики людей раздался приглушенный шепот. Все повернули голову в сторону женщины, которая, как они считали, готова вот-вот отправить на виселицу своего любовника. Они взирали на нее со смесью отвращения и восхищения. Венеция заметила Мэриэнн, сидящую рядом с лордом Мисборном. На мгновение взгляды двух женщин встретились, Венеция поспешно отвернулась, всецело сосредоточив внимание на Линвуде.
— Мисс Фокс отказывается давать показания, и ее нельзя привлечь за это к ответственности, принимая во внимание то, что она больше не мисс Фокс, а леди Линвуд.
По залу суда прокатился громкий вздох, за которым последовал гул возбужденных голосов.
— Обвиняемый и свидетельница обвинения являются мужем и женой, — добавил барристер на случай, если кто-то до сих пор не понял смысла сказанного.
— Черт побери, он просто взял и женился на ней! — раздался чей-то голос с галерки.
— Тишина в зале суда! — воскликнул судья. На его щеках выступили красные пятна. На мгновение он посмотрел на Венецию с осуждением, затем продолжил заседание.
Шум на галерке стих, все напряженно ожидали решения судьи.
— Итак, лишившись показаний мисс Фокс, можете ли вы доказать, что именно лорд Линвуд учинил пожар в лондонском особняке герцога Ротерхема и каким-либо образом связан с убийством его светлости?
Желудок Венеции болезненно сжался. Во рту пересохло так, что стало трудно глотать. Она с силой сжимала руки в кулаки, и тяжелое кольцо с печаткой Линвуда до боли впивалось ей в палец.
— Нет, ваша честь, — наконец вынужден был признаться барристер.
Хвала небесам! Впервые с тех пор, как вошла в зал суда, Венеция посмотрела на Роберта. На его лице застыло разгневанное, угрюмое выражение. Он качал головой, будто не вполне верил в реальность ее дерзкого поступка. Все сочувствовали сыну убитого герцога и считали Линвуда злодеем. Венеции стало интересно, как повели бы себя эти люди, узнай они, что она дочь Ротерхема.
Она повернулась к судье, напряженно ожидая вердикта.
— В свете имеющихся сведений или их отсутствия, — взгляд судьи на мгновение задержался на Венеции, — с учетом выдвинутых против него обвинений, мне не остается ничего иного, кроме как признать обвиняемого…
Все присутствующие в зале, включая Венецию, затаили дыхание, ожидая финального слова.
Казалось, секунды стали вечностью. Линвуд, такой же красивый и невозмутимый, как обычно, смотрел куда-то вдаль. На лице застыло привычное отстраненное выражение, будто не его судьба решалась сейчас в зале суда. Судья все медлил, оттягивая приговор. Венеция не знала, сколько еще сможет вынести эту пытку.
— …невиновным.
Закрыв глаза, она шумно выдохнула. Нахлынувшая на нее волна облегчения казалась столь мошной, что она опасалась лишиться сознания.
Все заговорили и задвигались разом. На краткое мгновение Венеции удалось перехватить взгляд Линвуда, в котором она прочла нечто большее, чем облегчение и триумф. В следующую секунду он исчез из поля ее зрения.
Формальности были исполнены очень быстро. Рейзби подскочил к Венеции, уводя ее прочь от любопытных журналистов.
Часы на каминной полке в кабинете Линвуда тикали громко и размеренно. Мисборну, его жене и Мэриэнн с Рейфом Найтом сообщили, что Венеция дочь Ротерхема, но ни один не сказал по этому поводу ни слова. Наконец все расселись по своим экипажам и уехали, с трудом пробираясь через толпившихся на улице представителей прессы. Линвуд отпустил своего лакея, с которым Венеция обошлась без церемоний, когда пришла погубить человека, ставшего теперь ее мужем. Впервые после суда они остались наедине.