Читать интересную книгу "Королевский крест - Вадим Панов"

Никита и Давид переглянулись, и на их лицах появились улыбки:

— Федор Федорович, надо поставить еще сорок тысяч.

— Иначе, вы проиграли.

— Уберите из своих ставок лишнее, — предложил Копытов. Он еще не понял, насколько сильно его не любят.

— Я не хочу убирать, — ехидно произнес Крылов.

— Я тоже.

— Как насчет денег?

Сватов неодобрительно покачал головой. Сергей не испытывал восторга от успехов красноголового пьяницы, но метод, каким собрались убрать везунчика, Сватову не нравился гораздо больше. Тем не менее он промолчал.

— Кто-нибудь займет? — тихо поинтересовался уйбуй. Желающих не нашлось.

Ахметов облегченно вздохнул, и тут… Контейнер подскочил к шефу сзади, обхватил его голову руками и принялся горячо шептать что-то в ухо. Речь Контейнера продолжалась не меньше двух минут, звучала довольно громко, но уж больно он торопился, окончания глотал, неправильно расставлял ударения, в общем, не по Розенталю шептал Контейнер, а как придется. Да и дикция оставляла желать лучшего. Так что в результате, несмотря на все старания, присутствующим удалось расслышать только «трындец!» и «спятил, мля?». Объективности ради добавим, что эти слова повторялись очень часто.

— Никита, поскольку наш друг…

— Стойте! — Федор Федорович посмотрел на Контейнера, пощупал медальон на груди, после чего отчаянным жестом залез в карман и бросил на стол ключи: — Машину возьмете?

— Что за машина? — деловито осведомился Сватов.

— Крутая. «Мазератти». Здесь стоит, в гараже.

— Новая?

— Относительно, мля, я слышал, здесь все, мля, относительно. В мире, в натуре, мля.

В тревожные мгновения душевных мук Копытов плюнул на приличия и выразился так, как привык. Да еще и галстук расстегнул.

— Мне машины не нужны, — отрезал Цвания.

— Я требую принять сорок тысяч под залог «Мазератти», — громко произнес Сватов.

Крылов удивленно поднял брови:

— Ты что?

— Это по правилам, — насупился Сергей. — Парень заслужил право открыть карты вместе с вами.

Никита несколько мгновений смотрел на Сватова, после чего пожал плечами:

— Я не против.

— Отлично! — выдохнул Копытов и торопливо, пока никто не передумал, перевернул свои карты: — Видали?!

Тройка, четверка, пятерка, шестерка и семерка червей. Зелински, увидев такое везение, только крякнул. А вот Чех в лице не изменился, словно знал, что откроет Федор Федорович.

— Сильно, — одобрил Крылов.

— А ты думал! — Копытов приободрился. — А у вас что?

Цвания и Никита открыли карты одновременно, глядя в глаза друг друга, и только по реакции окружающих поняли, кто победил. Шесть, семь, восемь, девять и десять пик у Давида. Семь, восемь, девять, десять и валет бубен у Крылова.

— Эта… — прошептал Федор Федорович.

— Типа… — эхом отозвался Контейнер.

Копытов поднес дрожащую руку к груди, оторвал пуговицу, вытащил какой-то медальон.

— Не может быть, мля! Не может быть!!

Но на них никто не смотрел.

Смотрели на Цвания. Никита смотрел, Ахметов, Сватов, Зелински — все. И лишь окаменевший Чех не сводил глаз с открытых Крыловым карт, точнее — с замкнувшего комбинацию бубнового валета.

Глава 4

Москва, 1763 год

Сен-Жермен проснулся оттого, что страшно зачесалась шея. Безумно зачесалась. Как будто блохи устроили под подбородком шумную свадьбу и многочисленные гости одновременно пустились в пляс. Их маленькие лапки вызвали нестерпимый зуд, заставили с силой скрести по коже пальцами, ворочаться с боку на бок и в конце концов открыть глаза.

«Что за глупый сон? Какие блохи?»

Сквозь маленькое, заиндевевшее окошко с трудом пробивался солнечный свет. «Ясно, значит, морозно, — пришла в голову русская примета. — Холодно. Проклятая Московия, опять холодно!» Граф откинул в сторону соболью шубу, всей грудью вдохнул прохладный воздух комнаты, потянулся… но зуд напомнил о себе, и Сен-Жермен поднес руку к шее. И замер, почувствовав растущие на ней густые волосы. Растущие на ЕГО шее густые волосы. НА ЕГО ШЕЕ РОСЛА БОРОДА! Откуда?! Граф осторожно прикоснулся к подбородку — и здесь борода. На верхней губе — усы. Он рывком сел на кровати, оглянулся, пытаясь найти зеркало, но понял, что скудное убранство комнаты не позволяет рассчитывать на подобную роскошь. Кровать, сундук, поверх которого грудой навалена одежда. На грубом столе несколько книг, грязная посуда, огарок свечи в медном подсвечнике.

«Я в тюрьме?»

Граф неуверенно улыбнулся, вновь пощупал бороду — нет, не снится. Поскреб подбородок — проклятый зуд донимал все сильнее, а добраться до кожи сквозь густой волос оказалось весьма непросто. Обратил внимание на руку, точнее, на изгрызенные, обломанные ногти — НИКОГДА раньше они не выглядели столь отвратительно. Затем взгляд переместился на грязный рукав. Сен-Жермен скептически оглядел то, что некогда было чудной, тончайшего голландского полотна сорочкой, с омерзением стянул с себя сероватое рубище, скомкал и швырнул в дальний угол. И почувствовал, что стал значительно чище.

«Что происходит, черт побери? Борода, неухоженное тело, грязная одежда…» Он попытался вспомнить последовательность событий.

«Ревель, постоялый двор, стук в дверь, Петр Нечаев: „Граф, нам пора“. Я откладываю книгу, поднимаюсь с кресла, чувствую некоторое волнение, в дверях сталкиваюсь с мужчиной в дорогом платье. Он кажется знакомым, легкое удивление: „Где мы встречались?“ Мужчина улыбается, молча кланяется. Это я. Мои манеры, мои жесты, моя улыбка. Он поедет в Европу, но некоторое время будет избегать столиц и общества…»

Таким было начало второго путешествия Сен-Жермена в Россию. Куда более странного, чем первое. И куда более интригующего. Той же ночью Нечаев доставил графа в Тверь. Все произошло буднично, почти незаметно. В какой-то момент Петр припустил во весь опор, вынудив Сен-Жермена последовать своему примеру. Граф хотел было крикнуть, что скорость неподходящая для ночной дороги, но передумал: русские славятся безрассудностью, не зря же они по очереди разнесли и шведов и пруссаков. Некоторое время всадники мчались сквозь тьму, затем лошади всхрапнули, сбились с ритма, Сен-Жермен почувствовал, что теряет вес, взлетает… Они проскакали еще немного, Нечаев осадил коня и махнул рукой:

— Семь верст до Твери, граф. Будем в городе перед рассветом.

Сен-Жермен с сожалением улыбнулся: Петр начинал ему нравиться, печально, что молодой человек сходит с ума. Какая Тверь в ночи пути от Ревеля? Но, проскакав семь верст, граф заволновался за свой рассудок, ибо, как и предсказал Нечаев, перед путниками показалась Тверь…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});