Читать интересную книгу Проклятая книга - Дарья Иволгина

— Труп? — пролепетал Чирица немеющими губами. — Ох!

Он сел прямо на ступени и заплакал, не стыдясь свидетелей.

— Труп — это совершенно другое дело, — проговорил он, немного взяв себя в руки. — Ты меня, Степан Семеныч, прости, я твою сторону больше держать не могу. Покражи — вещь обычная, красть иной раз и сам Бог велит… Богатейте не своим богатством, помнишь — в Евангелии-то?

Вадим подумал, что эта фраза и звучит немного иначе, да и толкование имеет далеко не настолько прямое, однако смолчал. К чему богословский диспут, если власть являет свою готовность сотрудничать с ним, с Вадимом?

— Да, убийство все меняет… Убийство — это я забыть не могу. На это, — он дрожащей рукой указал на тело, — глаза не закроешь, Степан Семенович… Где ты нашел его? — обратился Чирица к Вадиму.

— В кустах, в трех десятках метров от того места, где была баржа Флора Олсуфьича…

— Точно, — кивнул стрелец, который ходил за телом. — Там и лежал. Я нарочно посмотрел — кругом следы, но тело никто не таскал. Было бы видно. Там и лежал, точно говорю. Это он не врет.

— Но баржа пропала, — напомнил Чирица. — Уплыла в неизвестном направлении. Устремилась, так сказать, как лань к потокам вод…

«Опять Писание цитирует, — подумал Вадим, — и опять, кажется, неточно…»

Он вспомнил, как Харузин разбирал книгу про зверей — «Шизиолог». Там про лань рассказывается весьма странная вещь. Будто бы всякая уважающая себя лань питается змеями. Проглатывает змею вместе с ее ядом и тотчас бежит стремглав к источнику вод. Потому что если змею не запить, то можно этим ее ядом потравиться к чертовой матери. Вот такой странный нрав у лани.

Дикое средневековье, ничего не скажешь.

Слово «лань» застряло в голове у Вадима. Поистине, сегодня просто какой-то день озарений! После «Физиолога» на ум пришел Френсис Дрэйк, пират Елизаветы Английской. Этот Дрэйк еще совсем молодой и незнаменитый малый, хе-хе, и ему можно пожать руку в каком-нибудь пабе. И даже сыграть с ним в «дартс». Корабль Дрэйка назывался «Золотая лань». А потом еще как-то. И еще как-то. Переименовывался раз десять.

И почему?

Потому что после каждого серьезного боя от этого корабля оставалась только подводная часть. Все палубные надстройки сносило. После восстановления силуэт корабля менялся. Соответственно менялось и название…

Силуэт другой. Название другое.

Поменять силуэт баржи и намалевать другое имя — ничего нет проще.

— Эврика! — завопил Вадим, пугая лошадь и стрельцов.

— Что? — подскочил Чирица.

Вадим показал пальцем на купца и сказал:

— Вы его задержите, ваше высокоблагородие, до окончания следствия. А то как бы не сбежал.

— Что ты сейчас произнес? — нахмурился Чирица. Свой вопрос он обратил не столько к Вадиму, сколько «вообще» — в пространство. По принципу: «Отзовитесь, люди!». — Я почти ничего не понял.

Лицо государева человека сморщивалось то в одну, то в другую гримасу, но все они были страдальческими.

— Пусть стрельцы господина Гаврильчикова под стражей держат, — сказал Вадим. — Если я ошибся, обвинив его, — отрубишь мне руку. Да пусть он сам, Гаврильчиков, и отрубит — надеюсь, это доставит ему удовольствие.

— Еще какое! — заскрипел зубами Гаврильчиков. — Я бы тебе за клеветы язык отрезал!

— Вот и хорошо, — дерзко улыбнулся Вадим.

Все, теперь он чувствует себя вполне хорошо и уверенно. Нет, никакой ошибки нет и быть не может.

Никуда баржа Флора не уплывала. Убив несчастного сторожа, Жилу Аникеева, почтенный (и очень хитроумный) жадина купец Гаврильчиков просто немного переделал палубные надстройки и, закрасив прежнюю надпись, «Скобкариха», поставил другую — «Лубок». И товар — там.

«До чего же ловок! — кипятился Вадим, пока они шли к берегу, чтобы осмотреть баржу. — До чего хитер! Даже придумал пожертвовать штукой сукна, чтобы подставить Олсуфьича вернее!»

Купец шествовал между двумя стрельцами, высоко подняв голову. Когда Вадим на мгновение задержался рядом с ним, он вдруг прошипел — так, что только Вадим и слышал:

— Дурак! Я буду все отрицать! Как ты докажешь, что это моя работа?

Вадим похолодел. У этого человека хватило бы решимости отпираться до последнего. Улики могут показывать и на него, но… а если им не поверят? Здешнее судопроизводство хромало на все четыре ноги. Слово против слова. Недаром «ютились на воду». Как, согласишься ты, Вадим Вершков, ютиться на воду с купцом Гаврильчиковым?

— Признаешься, — прошептал Вадим, старательно изображая уверенность, которой у него, естественно, не было и быть не могло.

* * *

Вот уже и берег Волхова показался, и бок баржи стал виден над водой, в просвете между низко опущенными ветвями ивы. Гаврильчиков молча шагал рядом со стрельцами. Вид у него был хмурый, но он вполне владел собой.

И тут дорогу им преградил старый цыган. Или, может быть, это Вадим так подумал — «цыган», потому что непонятный человек был одет в живописные лохмотья и тащил на цепи здоровенного медведя.

Сходные мысли при виде сего явления посетили и стрельцов. Один из них отпрянул и плюнул, а Другой протянул не без удивления:

— Скоморох! Гляди-ты, звериный поводырь!

Однако они ошиблись. Встреченный ими старичок, сгорбленный, лохматый и трясущийся, не был ни скоморохом, ни цыганом. Он вообще не имел намерения потешать добрый люд и тем самым зарабатывать себе на жизнь.

Зверюга у него на цепи — и того менее была расположена к пляскам и увеселению. Огромный, похожий на медведя, с почти человечьей мордой и обезьяньими пальцами на руках зверь был силен, свиреп и очевидно стар. Шерсть вокруг ошейника у него повытерлась и висела клочьями. Верхняя губа, черная, кожаная, чуть задиралась, обнажая длинные желтые зубы. Вадим заметил, что левый клык был немного обломан, но вообще зубы у зверя крепкие — не стоит на них попадаться.

— А ну, с дороги! — рявкнул дьяк, высовываясь из-за стрелецких спин. — Не видишь — государевы люди по важному делу идут? В сторону, рвань!

Заслышав окрик, старикашка замер и из последних сил распрямил сгорбленную спину. Глазки его, подслеповатые и красненькие, будто паутинкой затянутые, сверкнули почти нестерпимо. Из беззубого рта потянуло зловонием, и старичок прокричал шамкающим голосом:

— Да как ты смеешь! Дурак!

Это было неожиданно… и, пожалуй, страшно.

«Юродивый, — подумал Вадим. — Божий человек. Все народы и культуры почитают и побаиваются дурачков. Считают, что на них дух Божий почивает. Мол, через тех, у кого своего разума нет, действует разум высший… Или нет, что это я несу, какой высший разум… Высший разум — это что-то из двадцатого века, когда в Бога уже не верили. То есть, не будут верить…»

У него немного кружилась голова — не то от резких запахов, не то от волнения.

«А еще говорили, что на сто юродивых приходится девяносто девять лже-юродивых, — припомнилось Вадиму. — Но это в девятнадцатом веке так было… А шестнадцатый считается золотым веком юродства. Влипли мы, ребята… Кстати, где-то ведь бродит и Василий Блаженный… Обидели юродивого, отняли копеечку…»

И машинально пропел из «Бориса Годунова»:

— …Мальчишки… обидели юродивого, отняли копеечку… Вели их зарезать, как зарезал ма-аленького царевича!

Лучше бы он этого не делал. Купец прожег Вадима взглядом насквозь, всем своим видом показывая — запомнил, запомнил намек про зарезанного царевича. О каком из царских детей речь? Не о малолетнем ли дитяти, что скончалось не так давно? Поосторожней бы в речах, а то ведь времена надвигаются лютые, по некоторым приметам очевидно… Вот и комету, сказывают, над Ярославлем видели…

Один из стрельцов перекрестился. Будучи человеком простым и от интриг далеким, подумал: вот, поет обвинитель духовные канты про какого-то святого страстотерпца царевича, умученного врагами Православия…

Купец Гаврильчиков тронул стрельца пальцем за плечо, с сердитым видом кивнул в сторону юродивого старичка:

— Убери этого смутьяна! Что он тут ходит? Может, он-то как раз и виновен в случившемся деле!

Стрелец опустил алебарду и обратился к юродивому с осторожной вежливостью:

— Ступай себе, отче, в самом деле… Видишь — государев человек здесь по важному делу, а ты застишь путь. Да и лишних глаз в этом деле покамест не надобно. Как оно все окончательно решится — тогда уж милости просим, приходи смотреть, кому и за что голову отрубят.

Но старикана было не унять. Он разошелся вовсю: и топал ногой, и наступал на стрельца, а пуще всего бранил Гаврильчикова, и из беззубого рта каркающими воронами летели такие слова, о существовании которых Вадим Вершков даже не подозревал и которых ни в одном словаре «северных говоров древнерусского языка» и в помине нет.

Закончив очередную бранную тираду, старичок вдруг невероятно напрягся и начал разжимать пальцы, чтобы выпустить из руки цепь.