Читать интересную книгу Новый Мир ( № 9 2012) - Новый Мир Новый Мир

Для меня, маленького мальчика, это путешествие было открытием огромности мира. Суета и шум приволжских городов сменялись величавым спокойствием речных просторов и пустынных берегов. Поздним вечером мы проходили мимо Жигулевских невысоких гор, скорее холмов, освещаемых неясным светом полной луны, а утром нас встречал гигантский сталинский черноусый профиль, выведенный углем на высоком известняковом откосе. Однажды в жаркий полдень капитан устроил нам маленький праздник: пароход встал на якорь против песчаного пляжа на левом, низком берегу, и мы купались в Волге, которая в те годы еще не пропахла нефтью.

Все были счастливы, особенно дети. Эпизоды, нарушавшие однообразное течение жизни в ограниченном пароходном пространстве, запоминались. Однажды и я стал невольным героем происшествия, к счастью комического. Непременный участник наших детских игр, симпатичный плюшевый медвежонок, на полном пароходном ходу упал в воду. Леля истошным голосом завопила: “Мишка за бортом!” В этот момент по странному стечению обстоятельств пароход дал длинный гудок, и на палубу в панике с безумными глазами выскочил Бурлаков, решивший, что я свалился в воду. Потом все долго смеялись, поддразнивали и детей и Бурлакова.

Театральный коллектив был невелик, своего рода большая семья, где все дети пользовались общим вниманием и опекой взрослых, которые были относительно молоды. Одним из самых молодых был Зиновий Гердт, недавно демобилизованный и вошедший в состав труппы. Раненный на фронте в ногу, он заметно хромал, но в театре кукол актер играет за ширмой, поэтому хромота ему не мешала. Таким образом, в советском театре, а позднее и в кино, появился второй хромой актер, первым был неподражаемый Осип Абдулов. Гердт называл меня Бэмби, утверждая, что я похож на олененка Бэмби — главного героя популярнейшего диснеевского мультфильма. Сходство с киногероем, хотя и животного происхождения, мне льстило.

С актерами я перезнакомился быстро и пересмотрел все спектакли. Вечерние представления, конечно, детям посещать не рекомендовалось, но для театральных детей запрета не было. Смотреть спектакли можно было из зала, а можно — из-за кулис, то есть из-за ширмы, что позволяло увидеть скрытый от зрителя механизм театрального чуда и было особенно интересно. Мне очень нравился спектакль “Король-олень”, где Пава играл две роли: заглавную роль короля Дерамо, романтически приподнятого персонажа, и вершителя судеб, волшебника Бригеллы, в которого он удивительным образом по ходу пьесы перевоплощался, меняя голос и интонации. Пава был тонкий, замечательный артист, дарование которого, к сожалению, в театре кукол не могло раскрыться полностью, как говорили его бывшие сослуживцы, считавшие Паву актером мхатовской школы. Став старше, я понял, что кроме прекрасных актерских данных и режиссерских способностей Пава обладал и необыкновенными человеческими качествами, и не зря его называли совестью театра. Много лет, несмотря на беспартийность, его избирали председателем профкома, и он считал неудобным для себя получить отдельную квартиру прежде актеров и других сотрудников театра, живших еще хуже, чем мы. При внешней мягкости стержень характера был твердым.

Однажды вечером, после спектакля в Куйбышеве, которому теперь возвращено его историческое имя Самара, мы в кромешной тьме пешком возвращались на пароход. Внезапно разразилась гроза, хлынул ливень. По улицам, спускающимся к реке, неслись потоки воды, изредка освещаемые полыхающими молниями. Мы добрались до пристани, вымокнув до нитки, с головы до пят. Водкой, добытой у соседей, мне растерли ноги и по совету опытных специалистов велели немного выпить. Водку, естественно, я пил впервые в жизни и был горд таким приобщением к взрослому миру. Я почувствовал некоторое тепло, разлившееся по телу, не опьянел, что меня удивило, но решил, что оставаться трезвым неинтересно, и довольно неумело начал изображать человека под хмельком. Взрослые забавлялись.

Между прочим, водка, несомненно, была дефицитным продуктом. Ведь карточную систему снабжения отменили значительно позже. Питание на пароходе также каким-то образом регулировалось нашими карточками и было не слишком полноценным. Именно после этого путешествия я возненавидел на всю жизнь овсянку, странную часть меню английских джентльменов. Видимо, поэтому запомнился на всю жизнь обед, который Галя устроила нам в Вольске. В этом маленьком городке, утопавшем в белой пыли, производимой местным цементным заводом, на рынке была куплена парная свинина, из которой в пароходном камбузе Галя сотворила вкуснейшее в моей жизни жаркое.

На карточные талоны нам полагались две порции, которые за столом мы делили на троих, поэтому обедать в кают-компанию мы всегда ходили всей семьей. Но однажды на какой-то стоянке, когда Пава был занят на репетиции, а мне очень хотелось присоединиться к группе, сходившей на берег, я побежал обедать один, не подумав о том, что Гале и Паве остается одна порция на двоих. С дробями в арифметике я уже справлялся неплохо, но еще не имел опыта применения теории на практике. Потом было очень стыдно.

К концу гастролей я повидал все приволжские города, впечатления от которых постепенно стерлись. Лишь один город впечатался в память намертво, это Сталинград.

Впрочем, сказать “город”, наверное, неправильно, неточно. Города не было. Аккуратно расчерченными кварталами лежали руины разрушенных, разбомбленных домов. Кое-где возвышались чудом уцелевшие остовы сгоревших зданий. Строительный мусор сгребли с проезжей части улиц и проспектов, огромные свалки высились там, где когда-то стояли дома. Геометрически правильные прямые линии проспектов и улиц, протянувшиеся вдоль Волги на десятки километров, уходили вдаль, и всюду, насколько охватывал глаз, представала одна и та же трагическая панорама пепелища.

Мертвые города, как и пустыни, вероятно, похожи друг на друга. В эти дни нашего безмятежного речного круиза такими же городами стали Хиросима и Нагасаки. Чужая беда тогда не трогала сердце: это были вражеские, ненавистные города. Здесь, однако, переходя от панорамного обзора к крупным планам, приглядевшись, можно было уже заметить признаки жизни.

На одной из безлюдных улиц, где-то на перекрестке, увидел я небольшую площадку, огороженную спинками металлических кроватей. В центре площадки находился сложенный из обгоревших кирпичей вход в погреб, где, очевидно, жили люди; на натянутой веревке сушилось разноцветное белье, а к изгороди была прикручена проволокой фанерная табличка с корявой самодельной надписью “ул. Ленина, дом 1”. Чуть дальше стоял сгоревший трехэтажный дом, в окна первого этажа которого были вставлены стекла, прилажена деревянная дверь, а под скрученной, нависающей со второго этажа арматурой, оставшейся от рухнувшего балкона, висела вывеска “Парикмахерская”. Не помню уже, кто водил нас по этим местам, бывших театром, вероятно, самого грандиозного сражения двадцатого века, но мы увидели и полуразрушенное здание универмага, где был штаб фельдмаршала Паулюса и где его взяли в плен, и знаменитый дом Павлова, где маленькая группа наших солдат два месяца держала оборону. Летом 1945 года жизнь в город постепенно возвращалась, было уже какое-то помещение, где игрались спектакли, и были уже зрители, в том числе и дети.

Конечным пунктом нашего путешествия вниз по реке была Астрахань. Пароход шел мимо пустынных берегов, время от времени на берегу возникали и быстро оставались позади группы беленых одноэтажных домиков — калмыцкие аулы. Даже с парохода было видно, что аулы пусты, дома без окон и дверей просвечивали насквозь, народ был недавно изгнан из родных мест, а новые хозяева еще не появились.

Астрахань поразила жарой, белостенным кремлем, азиатской грязью, помнившей, вероятно, времена Золотой Орды, многолюдными улицами, толчеей и изобилием на рынке. Словечко “шопинг” в те далекие времена еще не проникло в лексикон советского человека, да и само действие в условиях тотального товарного дефицита и карточной системы было лишено всякого смысла. И все же гастроли предоставляли некоторую возможность выгодно потратить деньги. Из Астрахани все везли в стеклянных банках зернистую икру и какую-то необыкновенную селедку, в Камышине на пароход грузили арбузы, причем в погрузке принимало участие, по-моему, все пароходное население. Был сентябрь месяц, время сбора урожая, щедрого в низовьях Волги, поэтому на обратном пути каюты превратились в некое подобие витрин плодоовощных магазинов. В коробках лежали огромные красные астраханские помидоры. Стены кают были украшены связками золотистого репчатого лука, похожими на венки, сплетенные для великанш. Актриса Катя Успенская, знаменитая своей наивной экстравагантностью и настолько малым ростом, что ей приходилось играть за ширмой на котурнах, развесила по всей каюте свои миниатюрные лифчики, заполнив их маленькими дыньками сорта “колхозница”. Насколько я понимаю, в то время в Москве все это было экзотикой и стоило больших денег. Таким образом, гастроли имели не только шумный успех у провинциальной публики, но и замечательный экономический результат, подкормив оголодавших за военные годы москвичей.