проделать калитку в минном поле. Скорняков уже собрался отползти назад, когда поблизости ударил снаряд. Беда, возможно, и миновала бы Скорнякова, но осколок снаряда случайно ударил в мину. Скорнякова нашли на опаленной земле уже бездыханным.
В этом месте доклада все, кто сидел, как бы сговорившись, встали; многие обнажили головы.
После доклада стали задавать вопросы:
— Откуда Скорняков родом?
— С Урала.
— Может, у него жена или дети дробненькие остались? — осведомилась моложавая седая женщина в солдатской гимнастерке. — Тогда пусть приезжают в колхоз на поправку. Могут даже не сомневаться.
— Нет, Скорняков не был женат. Он погиб двадцати двух лет от роду. Старушка мать у него осталась. Живет где-то на Урале, в Уфалее — не то в Верхнем, не то в Нижнем.
— И мать примем со всем сердцем. Сами сынов лишились. Поплачем вместе.
Седоволосая женщина держалась как хозяйка, которая вправе приглашать в колхоз гостей по своему усмотрению.
— Ты как же, по своей воле в Нитяжи приехал? — спросил дед Анисим. — Или, может тебя, внучек, прислал тот генерал с черными усами, который всегда в машине ночевал? Тот генерал обещался после войны прислать саперов, чтобы разоблачить все мины в окружности.
— По своей воле, дедушка. Я того генерала не встречал.
— А правда, что генерал Черняховский был молодой и красивый? — спросила девушка, одна из тех, кто крутили в сенях у деда Анисима ручную мельницу.
Задав вопрос, она застеснялась и закрыла лицо пестрым платком.
— Правда. Между прочим, генерал Черняховский несколько раз приезжал в эту деревню. Рядом с блиндажом, где живет Иван Лукьянович, командир нашей дивизии находился. Вот генерал Черняховский и приезжал к нему перед наступлением.
— Может, у тебя у самого дочка или сынок маленький дома живет в неудобстве? — спросил долговязый дядька, закопченный от кепки до сапог, по всем признакам подручный Зеркалова. — Привози сюда, как на дачу. Харчами не обидим. Присмотрим не хуже, чем за своими.
— Спасибо за приглашение. Но я тоже одинокий.
— А не можете вы, товарищ, посодействовать насчет молотилки с приводом? — спросила девушка, подстриженная по-мальчишески, с партизанской медалью на кофточке.
— Чтобы цепами на будущий год нам не махать! — поддержал ее звонкий девичий голос.
— Этого товарищ не касается. Молотилку с приводом нам, Дуняша, скоро представят. Уже отгрузили, — поспешил на выручку Зеркалов.
— Каких же, случайно, систем мины пришлось вам разоблачать, товарищ гвардии старший лейтенант? С сюрпризом тоже находили?
— А ты бы сходил сам и посмотрел. У самого-то душа струсила!
— Что вымудрил!
— Еще вопросы задает. Тоже, нашелся член английского парламента, — не удержался Иван Лукьянович.
— Своя рубаха слишком близко к телу прилипла, никак не отдерет.
— А еще фронтовиком числится!
И дернула же Страчуна нелегкая задать этот вопрос! Сидел бы себе и помалкивал. Вот ведь суматошный мужик!
Зеркалов унял страсти, и Левашов ответил:
— Всех мин оказалось шестьдесят семь, из них восемнадцать с сюрпризами. Пятьдесят четыре противотанковые, остальные — противопехотные.
После Страчуна вопросы задавать не решались, и собрание закрылось на том, что постановили назвать школу именем Алексея Скорнякова и послать об этом бумагу в райисполком.
— И пусть каждую осень, — предложил дед Анисим, — как только внучата в школу соберутся, придет в класс Иван Лукьянович, Зеркалов Андрюша или другой стоящий человек из фронтового сословия, — пусть вместо первого урока расскажет внучатам про Великую Отечественную войну и про Алексея Скорнякова, который покоится в нашей земле. И пусть внучата наши и правнуки стоя прослушают рассказ про нашего героя…
Дед Анисим троекратно, широко перекрестился.
10
Весь следующий день Левашов вместе с Иваном Лукьяновичем объезжал колхозные владения. Они осмотрели вновь отстроенную МТФ, заехали на лесную дачу, где заготовляли строевой лес, побывали на току. Женщины отдыхали, но тут же снова принялись за работу, взяв в руки еще не остывшие цепы.
Наблюдая согласное мельканье цепов, Левашов вспомнил сапера Гордиенко, бойца своего взвода.
Гордиенко был родом с Полтавщины, любил рассказывать о тополях, белых мазанках, вишнях и на Смоленщине чувствовал себя неуютно, сиротливо. Как-то, лежа рядом с Левашовым в воронке, Гордиенко взял щепоть смоленской земли, растер ее между пальцами и печально сказал:
— Дюже бедная земля, дюже бедная! Но поскольку она — радяньска, надо ее швидче отвоевывать.
Воскресить бы этого Миколу Гордиенко и привести сюда на колхозный ток!
«Конечно, — думал Левашов, шагая вслед за Иваном Лукьяновичем к таратайке, — колхоз не может похвалиться какими-нибудь рекордными урожаями, о которых пишут в центральных газетах. Земли здесь и в самом деле незавидные, тощие, все больше суглинок и супесь. Но говорят, что лен и картошка их любят и рожь тоже мирится. Вот ведь и эта земля щедро отплачивает человеку за его труд!»
Иван Лукьянович поехал прямо по стерне. Он держал путь на дальние поля, которые пустовали с 1941 года.
Лицо земли было обезображено страшными шрамами, отметинами. Траншеи, окопы, воронки, противотанковый ров сделали непригодной эту пашню, и она попала под злое владычество сорняков.
Иван Лукьянович встал на таратайке во весь рост, из-под ладони оглядывая брошенную пашню.
«Еще не раз, — подумал Левашов, сидя в таратайке и покуривая, — лемех плуга наткнется здесь на осколок, не раз жатка заденет о стреляную гильзу».
Как бы угадав его мысль, Иван Лукьянович сказал:
— Сколько эту землю копали и перекапывали саперными лопатками! Сколько она в себя пуль и осколков приняла! Я так думаю, что вряд ли найдется за границей такая земля. Ни в одной стране столько народу от фашистов не пострадало, сколько на Смоленщине совместно с Белоруссией.
Иван Лукьянович замолк, и видно было, что мыслями он далеко от этого поля.
— А вот такой вопрос! — оживился он. — Предположим, фашисты напустили бы тогда туману, высадились десантом на берегах Англии и начали там воевать. Пошли бы английские джентльмены со своими леди в партизаны, как наши люди, или не пошли бы? То-то же!
Он с размаху плюхнулся на сиденье, так что таратайка под ним жалобно заскрипела, и дернул вожжи.
Они вернулись в деревню поздно вечером, и Левашов лег спать, не зажигая лампы.
Когда Левашов утром проснулся, то увидел на классной доске пожелание: «Спокойной ночи», и ему сразу показалось, что он выспался сегодня, как никогда…
Во всех избах и землянках шли после уборки праздничные обеды, и каждый день в школу за Глебом Борисовичем засылали послов. Его зазывали то на помолвку, то на новоселье, то просто так, на пирушку.
«Свадебный генерал в звании старшего лейтенанта запаса», — трунил Левашов над собой.
В новые избы, остро пахнущие смолой, опилками, замазкой, олифой, люди по привычке