Читать интересную книгу Большое Гнездо - Эдуард Зорин

— Прилегла бы ты, отдохнула, — посоветовала она Феодоре. — К утру-то все и пройдет… Кваску бы испила.

«Не обмолвилась баба», — успокоенно думала Пелагея. Глядела на Феодору с нежностью. Ворковала в ушко.

— Да что это нынче с тобой? — удивилась Феодора.

— Весною снега запахли. Солнышко-то вычернило санный путь — скоро зиме конец…

О весне ко времени говорила Пелагея. И все в глаза Феодоре заглядывала, все в глаза.

Отстучало на дворе медное било — вздрогнула Феодора, со страхом поглядела на Пелагею. А ей только того и нужно, только взгляда этого она и ждала.

4

Кто скажет, на какой излучине, на каком повороте дороги ждет человека счастье? Иной раз кажется, беда накрыла тебя черным крылом — и нет просвета. Но вдруг пойдет валить удача — уж и некуда вроде, а она все прет и прет…

Веселице же на этот раз с самого начала только не везло.

Последняя была у него ветхая сермяга — и та ночью у печи прогорела: пали на нее с очелка [130] случайные угольки. Стал кобылу седлать — лопнула подпруга.

— А, чтоб тебя! — выругался Веселица и сел, пригорюнясь, на пенек. Мисаил в ту пору из лесу еще не вернулся — ушел пострелять зайцев, да припозднился что-то. Солнышко на ночлег собралось; из чащи потянуло холодком — не выбраться нынче Веселице к Феодоре: лыжи-то старец с собою прихватил.

Сидел Веселица на пеньке, почесывал затылок, но ничего хорошего не выскреб. И такая взяла его тоска, что выть захотелось. Все ему здесь опостылело, ни на что бы глаза не глядели.

Ломал он себе голову, что бы такое выдумать. А выдумывать ничего и не надо было. Ежели бы выдумал, то еще бог знает, как бы все повернулось. Досифея-то слов на ветер не бросала — ждали уж его на монастырском дворе нанятые мужики с кольями, баба-вратарь поглядывала на дорогу с нетерпением: хотелось ей выслужиться перед игуменьей, тяжкую провинность свою смыть чужой кровушкой…

Ехал по лесу, по извилинам да по кочкам, заплутавший в чаще княжеский возок. В возке княжичи сидели, а по бокам от возка скакали Четка и Ратьшич.

— Сызнова тебя не в ту сторону понесло, — ворчал Кузьма, пригибаясь под отяжелевшими от снега ветками.

— Куды ж ее увело? — дивился Четка, всматриваясь в нетронутый снег. — Была дорога — и нет. Сколь раз по ней проезжал…

— Послушался дурака — вот теперь и плошай, — сказал Ратьшич.

— Ничо, боярин, во Владимир и малая тропка приведет, — и себя и Кузьму успокаивал Четка.

По лесу расползались вечерние тени. Возок встал.

— Теперь куды? — спросил правивший лошадьми мужик.

Четка носом потянул воздух.

— Чо голову-то задрал? — разозлился Кузьма. — Ты под ноги гляди: аль не видишь, что забрались в болото?

— Дымком, кажись, нанесло, — сказал Четка. — Эй ты, — обратился он к мужику, — нет ли тут жилья поблизости?

— Жилье-то есть, — отвечал неторопливо мужик, — да место гиблое… Куды ни сверни, везде топь да вадеги [131].

— Нешто и дороги никакой нет?

— Как же, есть и дорога. Чуть ране свернули бы — тут тебе и Мисаилова изба. Да нам-то почто к отшельнику.

— Не твое дело, — сказал Ратьшич. — А ну-ка, поворачивай.

Свернули на тропинку. Недолго покувыркались на сугробах, выехали в реденький березнячок. Сквозь белые стволы вдали завиднелась избушка. Кони покорно объезжали молодые деревья. Увязая в снегу, возок мягко кренился, полозья с трудом продирались сквозь белые буруны.

Кузьма Ратьшич с Четкой, обогнав возок, первыми выехали на поляну. Возле избы на пеньке сидел грустный парень.

— Ты кто такой? — сдерживая коня, наехал на него Ратьшич.

Вскочил Веселица с пенька, захлопал глазами: сон это или явь? На всякий случай сдернул с головы шапку.

У коня пар идет из ноздрей, всадник — в дорогом полушубке, на боку — меч, в руке — верткая плеточка. Одна бровь строго приподнята, другая приспущена; глаза смотрят насмешливо.

А как глянул Веселица на другого вершника, так и голоса лишился от испуга: признал он в нем того самого попа, у которого увел кобылу. А про то и запамятовал, что вытаскивал его из воды.

«Вот и пришло время расплачиваться», — подумал он, оглядываясь по сторонам.

— Ты головой-то не крути, — остерег его Кузьма. — Ты на вопрос мой честь по чести сказывай.

— Веселица я…

— А что ж не весел? — пошутил Кузьма, спрыгивая с коня и перекидывая через переднюю луку поводья.

Четка, позадержавшись в седле, глядел на Веселицу со вниманием.

— Слышь-ко, воевода, — окликнул он Кузьму.

— Чего тебе?

— А парень, кажись, мне знаком…

— У тебя кажный второй во Владимире знакомец, — сказал Кузьма, однако тоже пристально посмотрел на Веселицу.

— И кобылка мне знакома, — продолжал Четка. — И седло… То княж конь!

— Натрясло тебя, поп, — вот и привиделось.

Веселица медленно попятился за угол сруба.

— Кузьма! — заорал Четка. — Хватай его, не то сгинет в чаще!

Сам кубарем повалился с коня, бросился Веселице под ноги. Переплетаясь, покатились оба в снег. Сел Четка верхом на Веселицу:

— Теперя не сбежишь…

И — оборачиваясь к Кузьме:

— Вот он самый и есть, что Констянтина из Лыбеди вызволил.

— Да неужто? — радостно удивился Кузьма, подходя поближе. — Ну-ко, Веселица, сказывай подобру, ты ли это?

— Ну я, — сказал Веселица, отряхивая с дырявой сермяги снег.

Четка прыгал вокруг, размахивал руками, наскакивал, легонько ударяя его то в бок, то в плечо.

— Он это, он, Кузьма!

— Ладно, — сказал Кузьма раздумчиво. — За то, что помог ты княжичу, честь тебе и хвала, а за то, что коня увел…

— Без надзору была кобылка, — занудил Веселица. — Ты уж на меня не гневайся…

— Всякому делу свой счет, — остановил его Кузьма. — И ответишь ты не мне, а самому князю. Садись-ко да перед нами правь, кажи дорогу ко Владимиру…

— Да как сяду-то я, коли подпруга лопнула? — сказал Веселица, еще надеясь, что Кузьма передумает. — Заутра сам приду, не сумлевайся.

— А нам опять плутать по лесу? Э, нет, — погрозил пальцем Кузьма. — Ты мужичок хитрой, а мы и того похитрей. Отдай ему своего коня, Четка, а сам ступай в возок.

Четка сунул в руки Веселице поводья, шепнул ему: «Не робей» — и сел в возок.

— Трогай! — шумнул Кузьма.

Веселица огляделся вокруг, надеясь увидеть Мисаила. Но старец все не шел, и на поляну уже опускалась ночь…

Когда они подъехали ко Владимиру, небо было усыпано звездами, и среди них яснолико красовалась полная луна.

Как раз в это время и должен был Веселица трижды, по-условному, постучать в ворота монастыря.

Пелагея только что покинула Феодорину келью, а игуменья в последний раз наставляла бабу, сторожившую у ворот:

— Ты шибко-то не суетись, откинь щеколду — да и в сторонку. Остальное дело не твое… Поняла ли?

— Как не понять, матушка, все поняла.

В подклете при лучине сидели трое нанятых мужиков с добрыми, простодушными лицами и тянули жидкое монастырское вино. Первую корчагу они прикончили и принялись за вторую. Когда вошла игуменья, встали и поклонились ей поясно.

— Глядите мне, третьей корчаги не поднесу, — проворчала Досифея, недовольная мужиками.

— Наше дело хрестьянское, — сказали мужики.

— Чрева у вас бездонные…

— Впрок запасаемся, матушка.

— Кликну, так чтоб сразу ко всходу…

— Колья-то у нас припасены, — плутовато заулыбались мужики.

— Бог в помощь, — сказала игуменья и вышла. Мужики, перекрестившись, снова сели к столу.

Долго придется ждать мужикам Веселицу, долго будет встревоженная Досифея выглядывать в окошко — так и утро наступит, а никто не придет к монастырю, не постучится условленным стуком, трижды, в глухие ворота…

Не в монастырь, а за Лыбедь повела за собою судьба Веселицу. На счастье повела или на горе — откуда ему знать? Но не свернуть с тореной дорожки, не ожечь плеточкой коня: зорко присматривает за Веселицей Ратьшич, едет, чуть поотстав, напевает что-то в обметанную белым инеем бороду.

Тихо на улицах Владимира, не видно ни души, попрятались люди в свои избы. Только в положенных местах прохаживаются ночные сторожа, постукивают нога о ногу, прячут озябшие руки в просторные рукава вывернутых мехом наружу шуб…

Быть бы худу, да бог не велел. Встречали Веселицу в княжом терему, как желанного гостя. В прожженной сермяге сажали на крытые рытым бархатом лавки, сама княгиня к нему выходила, держа за руки княжичей — Юрия и Константина.

Пьян был Веселица, но не от медов, улыбался, как дурень на чужом пиру. А пир-то был в его честь.

— Князь идет, князь, — прошелестело в переходе.

Ратьшич сбоку стал, положив руку на меч, Веселица с Четкой пали на колени.