Читать интересную книгу Бунт Афродиты. Tunc - Лоренс Даррел

— Спасён? — переспросил я, слово это попахивало обращением в веру.

— И всё благодаря тебе, Чарлок Холмс, — сказал он, помахивая шляпой и с важным видом закуривая сигару. Это было и впрямь удивительно. — Как пишут в романах для горничных, я обрёл себя; я ушёл из министерства иностранных дел, тем самым избежав отправки в Софию, и теперь я — вот, позволь вручить тебе визитную карточку.

— Издатель! — воскликнул я, разглядывая карточку. — Как это у тебя получилось?

— Иокас Пехлеви, — сказал он со скромной гримасой-ухмылкой. — Как-то, когда ты отправился путешествовать, он зашёл ко мне и сказал, что знает от тебя о всех моих честолюбивых замыслах.

— Но я никогда не говорил с ним о тебе.

— Что с того, приятель, он мог прослушать запись наших с тобой разговоров.

Может быть, на каком-то этапе я записал Вайбарта? В памяти такого факта не сохранилось, но я действительно имел привычку записывать всех подряд для своей библиотеки голосов — произношение гласных и проч. (В основном записи анонимные.) Может, Иокас рылся в ней?

— Будь я проклят!

— Но он пошёл дальше, сказал, что, на его взгляд, я не писатель, но, возможно, из меня получится хороший издатель. И поскольку фирма контролирует половину бумажного производства в Норвегии…

— В самом деле? Я этого не знал, но меня уже ничего не удивляет.

— В самом, в самом. Он предложил мне основать совместно с одним молодым французом предприятие здесь, в Лондоне. Presto![69]. Первые пятнадцать проектов уже находятся в производстве — среди них и книга твоего друга, как там его, Карадока, чьи бумаги ты разбираешь. Понятно?

— Не уладив вопрос с правами?

— Фирму это никогда не заботило, — ответил Вайбарт с наигранной бодростью. — Да и с какой стати это должно её заботить?

— Ты меня просто удивляешь. Но я рад за тебя. Он посерьёзнел и попыхивал сигарой с видом милого скромняги.

— Я тоже. Рад? О Господи, не то слово. Я действительно чувствую, что могу проявить себя. Это действительно всё спасло — ты знаешь, что у меня семейная жизнь была на волоске из-за постоянного моего нытья? Знаешь, что приходилось всё больше и больше ужиматься, считать каждый грош? Что это была за жизнь, кошмар; а посмотри на меня теперь! Или я не солидный человек, издатель? Здоровенная сигара, пузцо появилось. — Он встал и, разведя полы пиджака, повернулся передо мной, как на демонстрации мод. Мы оба засмеялись, и я велел принести шерри, чтобы отпраздновать это неожиданное воскрешение из мёртвых. — Так что я, — сказал он, — просто заскочил к тебе, чтобы поблагодарить и узнать, уже как лицо официальное, когда ты подготовишь для нас рукопись книги.

— Но все материалы у меня дома, и мы ещё работаем над ними; слушай, ты должен пообедать с нами, с Пулли и со мной, и помочь разобрать бумаги — в конце концов, теперь это твоя обязанность, нужно будет принять кое-какие решения. К тому же там много по-настоящему забавного.

Какое-то разнообразие. Результатом этой встречи стали по крайней мере два восхитительных вечера в доме на Маунт-стрит, когда мы разбирали огромный ворох бумаг и тетрадей, читали, предавались воспоминаниям. Кроме того, я мог добавить к этому материалу магнитофонные записи, сделанные в разное время, — правда, много было среди них записанных посредственно, но разобрать можно. Живой Карадок шумно усаживался среди нас в круге света от камина, и мы слышали его громоподобный голос, ворчащий, шутящий, декламирующий. У Пулли иногда слёзы наворачивались на глаза, как от смеха, так и от печали. «Пулли стоит, как недоенная корова, просто лопается от абстрактной трансцендентальной любви к человечеству, хочет излить её — эту свою религию служения. Эй, Пулли, ты что, чёрт подери? Этика не основана на метафизике — вот так-то». Общий вопль: «Ура!»

Глухой, как пень,Тих, как мудрец,Этот дед хоть куда молодец.Стар, как Судьба,Юн, как мальчишка,Этот дед рождён для винишка.

В какой-то момент это наверняка был «Най», где мурлыканье мандолины сплеталось с тоническим сольфеджио струи из раскрашенного пениса св. Фонтана. Потом мы вдруг перенеслись в таверну, в шум, гам, стук кружек о бочонки и свист ветра в ветвях деревьев. Тут, к большому удивлению, раздался гневный крик Кёпгена, — вполне можно представить, на кого он кричал.

«Но ты становишься тем, что сам так ненавидишь, притягиваешь то, чего так боишься». Пронзительный свист заглушил перебранку.

Мы слушали грохочущий голос Хана, и Вайбарт делал пометки в блокноте; нам обязательно нужно было зафиксировать большую часть магнитофонных записей на бумаге, проблема заключалась только в том, чтобы найти секретаря, способного выполнить эту задачу.

Время шло к одиннадцати, когда раздался звонок в дверь; Бэйнс уже отправился спать. На пороге стоял юный посыльный из фирмы, доставивший письмо. Я сразу узнал почерк Бенедикты — но строчки зеркальные; поверх её надписи другая рука переадресовала послание мне в офис. Я дал мальцу монетку и, извинившись перед друзьями, поднялся наверх в ванную комнату, вскрыл конверт, нашёл бритвенное зеркальце и, глядя в него, прочитал письмо. «Мой сын, — так оно начиналось, с этих слов, написанных трясущейся рукой и повторенных трижды. — Так темно здесь, внизу. Три ночи, самые тёмные в жизни, а поезда всё нет. Время тянется невыносимо медленно, когда ждёшь, но глаза не устанут всё высматривать, высматривать его. Потом мы сравним наши записки, если только мне не слишком опостылеет жить. В таком случае, прощай. Джулиан знает, что я чувствую».

Я вернулся к камину, в комнату, где всё веселье как испарилось.

— Что стряслось? — спросил Пулли. — Ты весь бледный.

— Плохие предчувствия, — ответил я. — Давайте выпьем.

Было уже поздно, когда мы расстались, — но для меня вечер потерял свою прелесть; вместо неё была гнетущая тревога, ощущение бессилия — было ясно, что ни делом, ни словом тут не поможешь. Я ухватился за возможность проводить Вайбарта через весь Лондон до его новой квартиры на Ред-Лайон-сквер, чтобы не оставаться одному, и, когда мы наконец расстались, не пошёл домой, а бродил по улицам, не понимая, куда и зачем иду. Смутное желание найти какое-нибудь открытое заведение, выпить кофе гнало меня; но было то ли слишком поздно, то ли слишком рано. На рекламных щитах на Оксфорд-стрит уже начали расклеивать афиши фильма на будущую неделю. На одном из щитов наклеенная половина ждала вторую, словно недостающую часть головоломки; на ней была изображена девушка в чёрном, разрезанная точно посередине — пол-лица, одна грудь, одна нога. Это была Иоланта — а может, скорее всего, померещилось. Я просмотрел состав, нет ли её имени среди актёров. Есть, только тоже разрезанное пополам; но, судя по размеру шрифта, она уже стала звездой. Занималась заря, ветреная, молочно-белая. Появились первые призрачные прохожие с мертвенно-бледными утренними лицами. Пока я пялился на афишу, полицейский подозрительно на меня косился; он уж было собрался шугануть меня, но я избавил его от хлопот. Разбудил таксиста, дремлющего на углу Бонд-стрит, и отправился, оцепенелый, домой. Утренние газеты сообщили миру, что она вышла замуж за популярнейшего актёра из Голливуда. Бракосочетание состоялось в Рино. Теперь ей придётся забыть, что такое частная жизнь. На фотографии в утренней «Таймс» она просто сияла, но в вечернем выпуске выглядела уже более пристойно — вся в слезах от переживаний.

* * *

Потом однажды позвонил Маршан и сообщил, что его новый прицел готов и полевые испытания состоятся через день на равнине Солсбери-Плейн рано утром.

— Могу я поехать с тобой, в твоей машине? Лучше прихватить термос и что-нибудь пожевать. О, знаешь что? Джулиан обещал там быть, так что наконец увидишь его во плоти.

Во плоти! Наконец-то возможность нарушить однообразный бег дней, что-то, способное разжечь любопытство.

Таким образом, мы отправились среди ночи, полагая добраться до полигона к семи утра. Но ближе к цели путешествия мир начал погружаться в густой туман, и вскоре мы ползли на черепашьей скорости в заиндевелой чаше желтоватого света от приборной доски. По временам в тумане открывался разрыв, и шофёр пользовался моментом, вовсю жмя на газ, пока плотная завеса снова не смыкалась и свет наших мощных фар тонул в вихре снежинок. На наше счастье, шоссе было совершенно пусто. Тем не менее мы едва не врезались в небольшую группу джипов и штабных машин, поджидавших на месте встречи. Жутко было смотреть на силуэты людей и предметов, двигавшихся по этому сырому полотнищу; свет фар упирался в неизвестность. Наш водитель беспокоился, что, съехав с шоссе на равнину, завязнет в грязи; только Маршан был в восторге.

— Что может быть лучше для испытаний? — повторял он. — Ни черта не видно, условия просто отличные. — Из тумана неожиданно вынырнула высокая фигура — словно пловец из воды. — Бригадир Тэннер? — позвал Маршан и оживился, когда человек ответил: