Через пять минут к березе, под которой мы расположились, подошли тридцать восемь человек. Шедший вперед летчик остановился, одернул гимнастерку и, прижав руки по швам, направился ко мне, стараясь четко печатать шаг.
— Товарищ капитан, личный состав в количестве тридцати восьми человек просит вас принять над нами командование. Готовы беспощадно бить врага и клянемся, не жалея своей жизни…
— А вот это зря, — прервал я его, — свою жизнь стоит жалеть. И беречь. Она нам всем еще пригодится.
Среди нового пополнения девять человек оказались ранены. Правда, все легко. И я имел еще одну возможность убедиться, что фон Зееншанце не солгал, убеждая меня в высокой квалификации лейтенанта Сокольницкой. За прошедшее время отношение к ней в нашей команде кардинально изменилось. Тем более что уже на третий день марша к лагерю военнопленных, когда организмы моих ребят, подхлестнутые резонансным возбуждением метаболизма, достаточно перестроились, чтобы к вечеру они уже не выпадали в осадок всем скопом, я дал ей возможность рассказать свою историю. После этого все некоторое время сидели, задумчиво глядя в огонь. А потом Гарбуз осторожно вытянул руку и погладил ее по голове:
— Да-а-а, досталось тебе, девочка.
У них у всех была своя трагическая история, но они все-таки были мужчинами и солдатами…
Кстати, как я и рассчитывал, рассказ Вилоры несколько изменил отношение моих орлов и к тому немцу, и, соответственно, к моему решению его отпустить. Все ж таки этот немец оказался человеком слова и никоим образом за все время, пока он был с девушкой, не совершил ни единого предосудительного поступка. Что же касается того, что он ведь где-то же все-таки был ранен, то есть явно воевал против нас, то… это же осталось за рамками рассказа. А значит, по большому счету не имело значения.
Вечером, закончив допрос пленных конвоиров, я приказал Головатюку разобраться с ними, а сам задумался. Я уже накопил достаточно информации о нападающей стороне, чтобы не поразиться некому удивительному сходству двух лидеров воюющих держав — Сталина и Гитлера.
Человек вообще устроен очень незамысловато, во всяком случае простой человек. То есть я здесь, конечно, не имею в виду простоту в общении, которой и сам стараюсь придерживаться насколько возможно, а простоту картины мира вследствие сосредоточенности на простых жизненных реалиях и отсутствия благодаря этому всякого побуждения к развитию и способности к рефлексии.
Основное развитие подобных людей в целом может остановиться уже годам к пятнадцати — двадцати, когда люди, способные стать сложными, только лишь приступают к главному этапу своего развития. Так вот такой простой человек всегда и во всем ищет правду и справедливость. Но не высшую, предельную, уже близко коррелирующую с истиной, каковая для человека достижима только чудом, потому что является категорией Бога, а свою. То есть ту правду и ту справедливость, которые кажутся таковыми именно ему. Причем почему кажутся, он не задумывается. Более того, он совершенно не подозревает, что могут существовать иные, отличные от его, правда и справедливость. Ему кажется, то, что он считает правдой и справедливостью, — есть единственно возможная правда и единственно доступная справедливость. Других быть не может. А если присовокупить к этому, что практически любой человек всегда переоценивает и свою значимость, и свое положение в социуме да еще часто выдает желаемое за действительное, то для простого человека индивидуальные поиски правды и справедливости почти всегда безуспешны. Если рядом нет человека, который сумеет согласовать различные картины правды и справедливости и сделать из них одну более-менее приемлемую для всех.
Так появляются великие вожди.
Но согласовывать эти картины можно несколькими способами. И если вождь идет легким путем, например, объявляя единого для всех врага, обнародовав ключевое отличие, по которому легко и свободно определяется этот враг (другой цвет кожи, форма носа, наличие богатства или то, с какой стороны враг предпочитает разбивать яйцо…), с помощью которого задается некий всеобщий полюс зла и, соответственно, сближаются индивидуальные картины мира множества людей, то простые люди радостно устремляются за ним, не замечая, что создают страшное чудовище, пожирающее само себя. Ведь привычка к наличию единого полюса зла очень заразительна. И когда кончаются или становятся неактуальными одни враги, достаточно просто объявить следующее отличие.
Так появляются вожди разрушения. Ибо что бы они ни построили, — а они не только разрушают, но и строят, причем зачастую много, — самое главное их детище, социум, который они создали, довольно быстро обрушивается. Очень часто это происходит по историческим меркам практически мгновенно. Впрочем, рано или поздно такая судьба постигает любой социум, даже созданный вождем созидания. Хотя в этом случае все происходит гораздо позже. И, как правило, не так больно для людей, которым все равно не слишком повезло жить в подобное время.
Так вот, и Сталин, и Гитлер были именно вождями разрушения… Впрочем, Гитлер все равно произвел на меня намного более негативное впечатление, чем Сталин. Его полюс зла отсекал на порядки большее число людей, чем у Сталина. Так что, по всему выходило, он уже близок к точке начала падения. Несмотря на то что эта война вроде как развивается для него более чем успешно.
Следующие полторы недели мы были заняты интенсивной боевой подготовкой. Оружия на всех не хватило, но в данный момент для меня это было не главное. С питанием же у нас довольно быстро наладилось. Леса здесь густые, и дичи в них хватало. Так что мне пришлось вспомнить только несколько приемов из наставления по полевому выживанию на терраформированных планетах, чтобы наладить бесперебойную заготовку мяса. С овощами же мы разобрались, совершив набег на склады сельхозпредприятия, именуемого здесь колхозом. Столь важный стратегический объект охранялся только пожилым джентльменом с ружьем и беспородной дворнягой в качестве системы сигнализации. Дворнягу я задавил ментально, так что она забилась под лежак в будке сторожа и даже не скулила, а пожилого джентльмена оставил спокойно спать. Тем более что склад оказался почти пустой, да и то, что было, особенным качеством не отличалось. Но нам подошло. На безрыбье-то…
Так что спустя полторы недели я вывел свой отряд из той глуши, куда мы забрались, и двинул на дальнейшие подвиги. Первая десятка моих орлов уже достигла уровня хороших территориалов. И хотя резонансное возбуждение метаболизма отняло у них как минимум лет по пять-семь биологически обусловленного срока жизни, но зато столь сильно продвинуло их потенциал выживания, что я теперь надеялся — процентов семьдесят сумеют выжить в этой войне и протянуть все оставшиеся им годы. Тем более что у людей, не овладевших антропрогрессией, контроль над организмом отсутствует практически полностью. И потому даже в достаточно комфортных условиях они редко доживают до возраста свыше восьмидесяти стандартных лет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});