Из всего, что вспоминать неприятно и не хочется, это — едва ли не самое неприятное. Потому что самое глупое. В проходные дворы и торговые пассажи я не нырял — надо было, как минимум, знать, где они находятся, — а вот улицу с односторонним движением перебегал. Под желтый сигнал светофора, когда автомобильные орды уже готовились сорваться с места. И, вывернувшись из-под разъяренных радиаторов, пялился на другую сторону: не мечется ли там кто-нибудь, не поспевший за мной?
Было это, правда, не на Эджвер-роуд, а на Эрлс-Корт-роуд, но какая разница! Ну удалось бы мне заметить и даже сбросить «хвост», а дальше что? Тем решительнее меня отрезали бы от тех немногих адресов в Лондоне, куда я мог бы стремиться. Радиоволны, как известно, распространяются со скоростью света.
Одно меня извиняет: это было в декабре. Потом, после Африки, я уже не дергался и не прыгал, но взял за обыкновение пристально вглядываться в попутные и встречные лица. И часто казалось, что лица попадаются смутно знакомые, виденные вчера или позавчера. Может, казалось, а может, на самом деле. И что с того? Какой прок знать «сторожей» в лицо? Ну следят, было бы странно, если бы не следили…
Но к поре цветения сакуры пришло понимание, горькое и холодное, что с внешними «знаками внимания» мне не совладать и цель вообще не в этом. Что «коробочку» (буду уж пользоваться этим термином, коротко и удобно) нельзя поломать, можно только расшатать. А чтобы расшатать, ее надо раздвинуть. На весь Альбион, а лучше бы и за его пределы.
И, рассмотрев проблему со всех сторон и обсудив с собой — а с кем еще? — я вновь позвонил в Париж. Никого не таясь, с домашнего телефона. Не Сабову, а Джону Дими Панице. Звонок, как и следовало ожидать, прошел беспрепятственно.
— Мистер Паница? Говорит Олег Битов. Я все обдумал. Ваше предложение принимаю. Когда вылетать?
Похоже, я набрал слишком резвый темп. Паница был куда как нахрапист, но к чужому натиску не привык.
— Погодите. Вы прочитали, что я вам оставил?
Оставил он мне только что вышедшую тогда мутночерную с обложки и изнутри книжку Клэр Стерлинг «Времена убийц». Расширенную и собранную под переплет сводку ее измышлений, опубликованных ранее в «Ридерс дайджест».
— Прочитал. Плоско и бездоказательно.
Он хмыкнул в трубку.
— Вы забыли, какой у нас тираж. Убеждают не сами слова, а то, сколько раз и каким тиражом их повторили.
— Но если вам кажется, что эффект достигнут, тогда зачем вам я?
Возникла пауза. Хорошая пауза, нужная.
— А я и не говорил, — произнес он веско, — что ваши выступления у нас в журнале должны повторять тезисы Клэр. У вас иной угол зрения. Можно будет даже поспорить с ней, но умно. И вообще готовьтесь к тому, что ваша статья о «болгарском следе» понадобится через год. А сперва мы приучим читателя, нашего читателя, к вашему имени. Поищем другие темы…
Вот это была удача! Неожиданная и бесконечно необходимая. Я же построил свой расчет, ухватившись именно за «Ридерс дайджест», на соображениях ближнего порядка: мне вынужденно выпишут иной документ, я избавлюсь от опостылевшего Дэвида Лока, а там увидим. Дальше стелился туман: то ли удастся привести редакцию к полному разочарованию, то ли нет, но и в этом случае останется не меньше четырех месяцев, чтобы дезавуировать любую бредятину до выхода журнала. Новый паспорт — новые пересечения границ, и отобрать его я не дам: придумал как. Главное — заполучить паспорт…
И вдруг, будто по щучьему веленью, редакция «Ридерс» добровольно идет мне навстречу, рассеивает туман, отодвигает свой возлюбленный «болгарский след» на целую вечность. Почему? Что случилось? А то, что в очной беседе с Паницей я, по-видимому, не сделал ошибок. И он доложил в Лэнгли оптимистично: еще, мол, чуточку не дозрел, но дозреет. И было окончательно решено сделать на меня ставку не в промежуточной пропагандистской игре, а на стадии решающей. На римском процессе, до которого оставался год.
Нет, я не понял еще, откуда ветер дует. Я ощутил удачу именно как удачу, как щучье веленье, и побоялся спугнуть ее. Побоялся, что он осадит меня снова. Решимость испарилась, я огорошенно промолчал. Ему это понравилось.
— Не унывайте, отсрочка будет недолгой, — утешил он покровительственно. — На днях буду в главной редакции, в Штатах, обговорю все на высшем уровне.
Позвоните мне в Плезантвилл, штат Нью-Йорк, в ближайший вторник. Запишите номер…
Что я и сделал.
Бриг знаменитого адмиралаА на следующий день— была пятница, и погода хорошая — приступил к осуществлению второй, независимой части своего плана. Вышел с утра к платформе Норт-Шин, сел на желтомордую электричку, доехал до вокзала Ватерлоо. Сверился с расписанием и купил обратный билет до Портсмута.
Почему до Портсмута? Мне было в сущности все равно, куда ехать, хотелось побыстрее и подальше, но и не очень далеко, чтоб вышло недорого и чтоб к вечеру вернуться. Транспортные схемы в Англии выдаются бесплатно, надо только освоить, где и как спросить. Накопив добрую дюжину схем, я исчертил ее мысленно множеством маршрутов. Теперь я как бы тряхнул наобум короб, где они накопились, и Портсмут выпал первым.
Почему Портсмут вообще возник в числе маршрутов, что меня приманило? Веской причины могло бы и не быть, скажем, понравилось, приласкало слух само название. Но причина была, она зародилась в дальнем военном детстве, когда в эвакуационной уральской Ревде, в нетопленом клубе крутили английский фильм «Леди Гамильтон». Стопушечный бриг адмирала Нельсона в фильме был представлен, вероятно, правдоподобным макетом. Однако не исключается, что какие-то сцены снимались не в павильоне, а на самом корабле. Бриг «Виктори», спущенный на воду двести двадцать лет назад, покалеченный в десятках сражений, реставрирован и стоит на вечной стоянке в гавани Портсмута.
Он прекрасен тяжелой, неуклюжей красотой подлинника. Неожиданно ярко раскрашен: корма оранжевая с черным, полосатые борта — полосы желто-оранжевые в очередь с густо-синими, и красные зевы пушечных люков в три, не то в четыре ряда. Но главные впечатления, конечно же, внутри. Каким чудом в это тесное деревянное пространство втискивались не только пушки, ворота, помпы, пороховые погреба, но еще и 850 человеческих жизней — именно столько было при Трафальгаре? Даже кровать адмирала (и над нею штормовая «люлька» с занавесками, скроенными, по преданию, лично леди Гамильтон) втиснута меж двух пушек. Неужели — не помню — этот поразительный штрих не привлек создателей фильма? Актеры были заняты гениальные — Вивьен Ли и Лоуренс Оливье, но запах времени на пленке не передается.
На самой нижней трюмной палубе под ватерлинией располагалась кают-компания для младших офицеров, а в боевых условиях — госпиталь. Сюда приносили сверху истекающих кровью, здесь даже доски палубного настила перекрыты охрой, чтобы кровь не бросалась в глаза. Здесь оперировали в тех пределах, что умели, применяя вместо наркоза ром и торопливо-торжественный шепот капеллана. Сюда принесли смертельно раненного Нельсона, и корабельный хирург Битти после краткого осмотра приговорил: «Безнадежен!» Здесь великий флотоводец произнес последние исторические слова: «Хвала господу, я исполнил свой долг».
Гид в матросской форме предупредил с вязким ланкаширским акцентом: «Леди и джентльмены, это ровно на одну минуту» — и погасил электричество. И все погрузилось во тьму, в которой немощно трепыхался, ничего не освещая, язычок одинокой свечи. При такой свече оперировал хирург Битти и даже кого-то спасал. При такой свече Нельсон синеющими губами возносил хвалу тому, в кого верил. Такой свечи, лишь подчеркивающей темень, на экране быть не могло: специфика кинопроизводства не позволяла.
Я провел в Портсмуте часа три, из них два часа в гавани. Устал чудовищно: все три часа я общался не только с историей, не только с гидом и соседями-экскурсантами (что в Англии вообще-то не принято), но со всеми подряд и с кем попало. Потому и считаю, что с Портсмутом мне повезло: впечатления оказались настолько яркими, что уцелели, несмотря на усталость. Ведь адрес, подсказанный старым фильмом, играл роль все-таки второстепенную, а на первом для меня плане была она, «коробочка». Не ведая термина, я думал прежде всего о ней и даже называл ее про себя как-то сходно.
Я совершал массу действий, совершенно ненужных и беспорядочных: заходил в лавки и лавчонки, приценивался ко всякой ерунде, вертел ее в руках, щупал и возвращал, на каждом углу спрашивал дорогу, хотя мог бы все или почти все выяснить по настенным указателям. Я растягивал «коробочку». По правилам профессиональной слежки, каждый нечаянный мой собеседник подлежал оценке и проверке, тем более что прежде я никогда себя так не вел. Какими бы ресурсами ни располагали «опекуны», какую бы ставку на меня ни делали, но не могли же они прикрепить ко мне весь штат «Сикрет сервис»! Стало быть, рано или поздно придется «хвосты» попридержать…