Я, Давид, Настя, одна комната и отсутствие каких-либо благ цивилизации. Просто замечательно.
Сестра багровеет от злости, хватает ртом воздух. Я устала безумно, и наблюдать за ее истерикой больше сил нет.
— Помоги мне кровати раздвинуть, спать хочу, — негромко прошу у Давида, полностью игнорируя Настю, подхожу к нему и вырываю из пальцев сигарету.
Делаю затяжку и прикрываю веки: как же хорошо! Целую вечность не курила.
Леонов смотрит на меня неодобрительным взглядом. Мои брови взлетают вверх — в глазах вызов.
— Это не для девочек, — вырывает у меня сигарету прямо изо рта и тушит о железное изголовье кровати. — Ты где спать будешь?
— Где угодно. — Я падаю на кровать, которую облюбовал Давид. Прикрываю веки и слышу, как ножки кровати царапают пол. Давид двигает одну к окну. — И вентилятор, — заплетающимся языком произношу я, — ты обещал вентилятор.
Давид хмыкает, и уже сквозь сон я чувствую прохладный поток воздуха, направленный на меня.
Не знаю, сколько я сплю, но, когда просыпаюсь, в домике никого нет. Со двора доносятся приглушенные голоса, рядом со мной все еще стоит работающий вентилятор, монотонно гудит, но от духоты особо-то и не спасает.
Я свешиваю ноги с кровати. Все тело липкое и чешется после прогулки по полю. Неплохо было бы принять душ. Оглядываюсь по сторонам, отмечая, что Настя заняла кровать у окна. Там ее выпотрошенный рюкзак и разбросанные вещи.
Голова гудит, как это всегда бывает после дневного сна. Во рту сухо. Надеюсь, здесь есть питьевая вода.
Я выхожу из домика и застаю умилительную картину: Давид готовит что-то прямо на огне, Настя стоит рядом, болтает без умолку, кокетничает, наматывая на палец локон волос. Бесит.
Леонов оборачивается на звук моих шагов. Легкая улыбка трогает его губы.
— Я в душ хочу сходить, — сообщаю, заглядывая внутрь казанка через его плечо. На огне бурлит каша, рядом на стульчике банка с тушенкой. Что ж, с голоду мы не умрем, и это не может не радовать.
— Справа за домом. Вода в баке должна была уже нагреться.
— И пить хочу.
— Кран вот. — Я перевожу взгляд туда, куда Давид рукой указывает.
— Спасибо.
Быстро преодолеваю расстояние и жадно припадаю к крану. Пью прямо с ладоней, умываю холодной водой лицо. Боже, как же хорошо!
— Полотенца в шкафчике, — летит мне в спину, когда я вхожу в дом, чтобы чистые вещи взять с собой.
Открываю дверцу шкафчика и удивленно хмыкаю. Ровными стопками сложено чистое постельное белье и полотенца. Ниже на полке несколько бутылок вина, пачки с крупами, макароны. Делаю шаг назад и с любопытством гляжу на холодильник. Открываю дверцу и срываю джекпот. Даже шоколад есть. Похоже, нас здесь все же ждали. Я закрываю холодильник, беру верхнее полотенце со стопки и спешу принять душ.
Вода, как и говорил Давид, успела нагреться. Я натираю тело мылом, смываю дорожную пыль и пот. Дышать сразу становится легче, когда ощущаю себя чистой. Стою под струями воды долго-долго, ничуть не заботясь, что на остальных не хватит.
Я стою спиной к двери, смываю пену с волос, как внезапно замираю, почувствовав на себе чей-то пронзительный взгляд. Испуганно вскрикиваю, понимая, что в кабинке не одна. Разворачиваюсь и вздрагиваю. Давид стоит напротив меня с непроницаемым выражением лица и смотрит вниз. Прямо на мои изувеченные ноги.
— Уйди, — глухо прошу я. — Уйди, Давид! — уже громче, когда понимаю, что он не сдвинулся с места. Медленно меня начинает накрывать истерика. Ну зачем он это сделал? Зачем вошел сюда? Я не выдержу отвращения в его глазах. Только не в его. Я ведь всегда красивой для него старалась быть, а сейчас…
Я тянусь к своим вещам, но Леонов не позволяет. Перехватывает руку, впечатывает меня в стену, тесно прижимает к своему телу и скользит ладонью по моей мокрой коже. Его одежда в мгновение становится мокрой. Капли стекают по его голове, шее. Он склоняется к моему лицу еще ближе. Я замираю, словно загнанная в ловушку лань. Дрожу всем телом, холод пронзает до костей, пробирается прямо в душу.
— Я ведь просила… просила не смотреть на меня. Почему так сложно было хотя бы раз сделать так, как хочу я? Почему ты никогда не считаешься со мной? Поступаешь так, как хочется тебе? — выплевываю ему в лицо.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я видел много шрамов за свою жизнь, Лера. Твои шрамы — это не уродство, как ты себе там придумала. Это ежедневное напоминание мне, каким эгоистичным и обозленным придурком я был. Этого можно было бы избежать, если бы я хотя бы чуточку раскрыл свои гребаные глаза и увидел, что мне с тобой хорошо. Действительно хорошо. Что моя злость, направленная на твоего отца, не должна была задевать тебя. Да, меня лишили права выбора как такового, навязав тебя. Мне пришлось выбирать: благополучие семьи или свободная жизнь. Но я не имел права наказывать за это тебя, срываться на тебе. Ты любила меня, а я не ценил, — жаркий шепот касается моего уха, он весь дрожит, как и я.
В его словах столько горечи и боли, что его эмоции передаются и мне. Между нами дикое напряжение. Еще немного, и рванет.
— Я… я не хочу, чтобы ты видел меня. Такой. Уйди, Давид. — Толкаю его в грудь, но он даже на миллиметр от меня не сдвинулся. — Что… что ты делаешь? — ахаю я, когда Леонов опускается на колени и легко проводит пальцами по моим шрамам. Изучая каждый, рассматривая. И в его взгляде ни капли отвращения. Того, чего я больше всего боялась, не случается. И это поражает меня больше, чем его внезапное признание, раскаяние и вина в глубине его глаз.
Глава 33. Лера
Его рука ползет вверх, поглаживает внутреннюю сторону моих бедер. Я давлюсь воздухом. Боюсь пошевелиться. Мне все еще хочется сбежать, прикрыть ноги, чтобы не видел этих рубцов. Но Давид даже не думает останавливаться.
— Отпусти, — уже не так воинственно прошу я, с силой впиваясь ногтями в его плечи.
— Не могу, знаешь ведь, что не могу. С ума сводишь, Лер. Два дня о тебе лишь думал, с трудом сдержался, чтобы ночью не рвануть в твою комнату. — Давид поднимается и заставляет меня развернуться спиной к нему.
Он тесно прижимается к моему телу, скользит руками по мокрой коже и сжимает ягодицы. Слизывает с шеи капли воды, а потом отстраняется всего на несколько секунд, чтобы стянуть с себя футболку. Кожа к коже, и я уже пылаю. И нет уже дела до того, что в душе светло, что он видит мои ноги.
Я хнычу под его жестким напором. Он ласкает меня пальцами, растягивает, подготавливает для себя. Я же хочу как можно быстрее ощутить его в себе. Удивительно, на что способен Давид. Мне даже страшно становится. Одно слово, прикосновение — и я готова забыть обо всем и поддаться ему.
— Давид, отпусти, там Настя, — предпринимаю последнюю жалкую попытку высвободиться, чисто из упертости.
— Будь тихой, и она ничего не узнает, — шепчет мне на ухо Давид, а потом тянется к вентилю в потолке и перекрывает воду. Согласна, она здесь лишняя.
Я громко всхлипываю, когда его пальцы входят в меня.
— Тише-тише, малыш.
Он разворачивает меня лицом к себе, ловит губами мой рот. Жадно целует, и я отвечаю. Сопротивление подавлено, теперь я даже не думаю его останавливать. Он опускается ниже, ласкает языком мои затвердевшие соски, а потом резко обрывает поцелуй, делает шаг назад, покидая меня, и облизывает свои пальцы.
— Гребаный извращенец, — нервно хмыкаю я, заваливаясь спиной на стену. Коленки дрожат, устоять на ногах становится сложно. Перед глазами все плывет, но я смело смотрю прямо перед собой. Прямо на Давида.
Он довольно скалится, во взгляде отражается похоть. Ему нравится чувствовать мой вкус на своих губах. Пульс учащается, дыхание окончательно сбивается.
Не отрывая от меня взгляда, он тянется к пряжке своих штанов. Медленно расстегивает пуговицу, стягивает вниз джинсы вместе с боксерами, и я сглатываю, увидев его внушительное достоинство. Черт, каждый раз удивляюсь тому, какой он у него большой.
— Повернись ко мне спиной и обопрись руками о стену, — командует он. Его голос звучит хрипло, нетерпеливость во взгляде выдает его: он тоже на пределе.