По вечерам, по выходным здесь происходили жаркие городошные поединки. Страстный игрок, Жданов близко к сердцу принимал промахи партнёров, горячо реагировал на похвалы и насмешки, бывал по-детски счастлив, когда ему удавалось разом вышибить две-три рюши…
Жданов поигрывал на баяне, пианино и считал себя знатоком музыки. Не терпел, когда ему в чём-то возражали. В таких случаях он горячился, краснел, как будто его лично обижают… Глядя в сторону, как бы жалуясь кому-то третьему, он упрекал:
— Он любит спорить… Всегда не соглашается. Какая-то претенциозность.
…Жданов вместе со всеми от души смеется, по обыкновению хватаясь за живот. Иногда тут же мрачнеет, прикладывает руку к груди. Сердце. Становится досадно на себя, зарекаюсь больше с ним спорить, в конце концов он больной человек. Всем нам хорошо известны и его семейные неурядицы, трогает его одиночество.
…На областных конференциях, пленумах Жданов выступает самозабвенно, горячится, говорит с пафосом, порой кажется, что он не слышит, что говорит. После своей речи, вытирая обильный пот, он налетает в кулуарах с вопросом:
— Ну как?
Подкупает его мальчишеский задор, нескрываемый интерес, с каким он ожидает ответа.
Ему платят искренностью за искренность. Осторожные замечания о некоторой нестройности, непоследовательности в отдельных местах его доклада, недостаточной аргументации некоторых выдвинутых положений он слушает с пристыженным видом, не спорит, иногда даже благодарит. Больших трудов стоило приводить в божеский вид стенограммы его выступлений. Он выражает признательность за это, конфузливо удивляясь:
— Неужели я так говорил? Уж эти стенографистки!
К его чести следует сказать, что иногда он предпочитал своё выступление не помещать в газете»{159}.
Действительно, стенограммы устной речи нашего героя не редко грешат явной торопливостью — кажется, что на волне ораторского вдохновения Жданов старается втиснуть в единицу времени максимум смысла, порой сбиваясь или «растекаясь мыслию по древу». Здесь он похож на многих известных ораторов, чьи страстные речи воздействуют на непосредственных слушателей, но бледнеют при прочтении дословной стенограммы.
Оставил Ашкенази и воспоминания о работе первого секретаря крайкома с местной прессой:
«…Часа в два ночи звонок в редакцию:
— Как у вас насчёт льна, что идёт в завтрашнем номере?
Я занят в это время передовицей, для которой оставлено в полосе "окно", она должна венчать специальный номер газеты, я не сразу понимаю, что от меня хотят.
— Льна нет…
В телефонной трубке перекатывается возбуждённый голос Жданова:
— Я знаю без вас, что льна нет, льнозаготовки за пятидневку подвинулись позорно незначительно! В пух и прах надо разделать главного льнозаготовителя — Удмуртию (она тогда входила в наш край), особенно секретаря Удмуртии! Не гляди те, что он старый большевик! Он ведь нахально прикрывается "партийной бородой"…
Он говорит горячо, по обыкновению воспламеняясь от собственной речи, и я его не прерываю. По всей видимости, на него только что нажали из ЦК, а он нажимает на меня. Но я ничего не могу поделать: во-первых, три полосы уже "спущены" в стереотипную и отлиты, во-вторых, завтра…
Придерживая плечом трубку, продолжаю писать. Когда он кончил, я взмолился:
— Андрей Александрович!..
— Нет, вы мне ответьте, что у вас завтра идёт о льне?
— Андрей Александрович! Позвольте вам напомнить: завтра в Горький возвращается колонна автозаводских машин из пробега Горький — Москва — Кара-Кум… Мы же договорились, специальный номер…
Возмущению Жданова нет предела:
— В Кара-Кумах прорыва нет, а в льнозаготовках!.. Вы меня слышите?! В льнозаготовках!.. Я ничего не хочу знать!..
Чем кончился этот ночной запальчивый диалог? Номер вышел "каракумский". Со схемой пробега, снимками, статьями участников о том, как вели себя "задние мосты", "коробки скоростей".
Алён? Поднятый с постели завсельхозотделом разделал Удмуртский обком и секретаря обкома под орех. Для этой "бани" был отведён на первой полосе уголок слева строчек на пятьдесят. Стараниями выпускающего "каракумский" фасад не пострадал.
Что же Жданов? Он сиял, как жених под венцом…
Не всегда, конечно, секретари обкома и их помощники по ночам сами не спят и другим не дают. Бывают дни, когда к полуночи всё как будто встало на свои места, "увязано и утрясено". Можно позволить себе и отдохнуть. Надо "проветрить мозги". Разумеется, в подвале за бильярдом.
Большой меткостью… Жданов не отличался, но играл с азартом. После сосредоточенного хождения с кием, взятым наподобие винтовки на плечо, он примеривается, мажет, свой промах сопровождает досадливым покрякиванием и чертыханием. При удаче же добивается, чтобы все признали, какой он шар положил:
— Не хотел, шельмец, лезть, а пришлось…
Кий он держит в левой руке и вместе со всеми смеётся, когда ему советуют покончить с "левацким уклоном". (Одно время его обвиняли всерьёз в правом уклоне, якобы он поддерживал идею хуторов в Городецком районе.)»{160}.
Отметим, что автор этих воспоминаний, Марк Ашкенази был обижен на Жданова — тот не принял старого знакомого в Смольном в 1938 году и тем самым, как посчитал Ашкенази, не спас его от ареста. Мы ещё расскажем об этом, а пока снова вернёмся в Нижегородский край на рубеж 1920—1930-х годов.
Тогда на территории края располагалась 17-я Нижегородская стрелковая дивизия, наступавшая в 1920 году на Варшаву. Жданов как партийный начальник края занимался и делами расквартированных здесь воинских частей. Участвовал он и в военных учениях. Так, в самом конце 1920-х годов 17-я дивизия по планам высшего командования РККА проводила учения, отрабатывающие «наступление стрелкового батальона на оборону противника с одновременной стрельбой из артиллерии и станковых пулемётов через голову наступающей пехоты».
На наблюдательном пункте учений вместе с Андреем Ждановым находились командующий дивизией Георгий Софронов и командир одного из полков дивизии Иван Степанович Конев, который станет Маршалом Советского Союза и одним из главных полководцев-победителей Великой Отечественной войны. Тогда в ходе учений один из снарядов разорвался в тылу наступающей пехоты, неподалёку от командного пункта, засыпав кусками земли Жданова, Софронова и Конева.
Георгий Павлович Софронов, в будущем генерал-лейтенант и руководитель обороны Одессы в 1941 году, оставил свои воспоминания о встречах с нашим героем в те годы:
«Невольно думаю о А.А. Жданове, вспоминаю нижегородский период его работы. Андрей Александрович ряд лет был секретарём губкома партии, а с 1928 года — крайкома… Близко общаясь с ним как член бюро губкома (крайкома) партии и член президиума губ(край)исполкома, я поражался энергии, которой обладал он, интеллигентный, уравновешенный и зоркий человек.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});