— Ничто не прочно в нашем обманчивом бытии, — вздохнул он. — Ни власть, ни богатство, ни здоровье, ни даже самые сокровенные привязанности. Надо не торопясь поразмыслить, прежде чем принять окончательное решение. Тебе известны надежды, с коими я вступил в жизнь, Мельхиор; но как горько было последовавшее разочарование! В то утро, когда я обручился с Анджолиной, во всей Италии нельзя было сыскать более счастливого юноши, чем я; но не минуло и двух лет, как все надежды мои увяли, радость улетела, и облака сгустились над моим будущим! Овдовевший супруг, утративший дитя отец не может быть дурным советчиком в одолевающих тебя сомнениях.
— Неудивительно, что ты вспомнил своего несчастного сына, Гаэтано, когда зашла речь о будущем моей дочери!
Синьор Гримальди обратил взор к своему другу; мука, написанная на его лице, выдавала, насколько больно ему об этом говорить.
— Недавние события свидетельствуют, — продолжал генуэзец, как если бы не в силах был сдержать поток слов, — о неисповедимом Промысле Провидения. Перед нами сын, которым мог бы гордиться любой отец; юноша, которому любой родитель мог бы без оглядки доверить счастье своей дочери; бравый, храбрый, добродетельный, благородный во всем, что только не относится к происхождению; но в глазах мира презренный настолько, что мы не позволили бы ему даже приблизиться к себе, если бы изначально знали, кто он такой!
— Вы слишком резко выражаетесь, синьор Гримальди! — вздрогнув, обронила Адельгейда.
— Юноша столь величавого вида, что король был бы счастлив возложить венец на его голову, обладающий удивительной силой, непомерность которой оправдывает себя, несмотря на угрозу жизни и здоровью, разумом, зрелым не по летам, и всевозможными неоднократно испытанными добродетелями, — и этот самый юноша проклят людьми и осужден жить, вынося их ненависть и презрение, — либо до конца дней своих скрывать имя той, кто его родила! Но сравни Сигизмунда со многими и многими, чьи имена тут можно было бы привести, с каким-нибудь отпрыском знатного семейства, который, в глазах людей, достоин преклонения, несмотря на свою безнравственность! Кто, обладая привилегиями, презирает святыни и попирает справедливость; кто живет для одного себя, предаваясь наслаждениям; кто под стать сумасшедшему, но заседает в советах; очевиднейший злодей, но правит добродетельными; кого нельзя ценить, но приходится чтить из-за титула… Давай спросим: почему это так и что это за мудрость, которая производит все эти различия, и, провозглашая необходимость правосудия, столь вызывающе и неблаговидно его попирает?
— Синьор, это не так! Не было воли Господа на то, чтобы правосудие попиралось!
— Да, хотя в Писании и сказано, что человек возвышается либо падает из-за собственных злых или добрых дел и что каждого должно чтить по его заслугам, все людские установления нацелены на то, чтобы достичь противоположного. Один возвышается, оттого что у него древние предки, а другого принижают, потому что он сын простолюдина. Мельхиор! Мельхиор, наш разум извращен ничтожными предрассудками, а наша знаменитая философия и законы — диавольское посмешище!
— И все же заповеди учат нас, что за грехи отцов расплачиваются сыновья. Вы, католики, наверное, не слишком много внимания уделяете божественной премудрости, но, насколько мне известно, у нас в Берне нет ни одного закона, который бы не был основан на Писании!
— Софисты все сумеют оправдать. Преступления и ошибки отца, конечно, оставляют материальный — или моральный — отпечаток на сыне, добрейший Мельхиор, но загвоздка не в этом! Не кощунствуем ли мы и не богохульствуем, утверждая, что Бог недостаточно карает сыновей за грехи отцов, чтобы мы, люди, своими бессердечными законами наказывали их вторично? В чем состояла вина предков Сигизмунда, помимо бедности, которая и побудила их взяться за эту ужасную службу? Ничто в облике и деяниях Сигизмунда не говорит о несправедливости Господа, но, напротив, — все в его судьбе вопиет против человеческой несправедливости.
— Неужто ты, Гаэтано Гримальди, ближайший друг многих древних и славных семейств, ты, кем гордится Генуя, советуешь мне отдать единственную дочь, наследницу всех моих земель и титула, сыну публичного палача и наследнику его омерзительной должности!
— Ты наседаешь на меня, Мельхиор; вопрос слишком труден и требует времени для размышления. Ах! Почему Бальтазар так богат потомством, тогда как я тут предстаю совершенным нищим! Но не будем торопиться с решением; дело надо рассмотреть со всех сторон и обсудить его по-человечески, но и не забывая об аристократическом достоинстве. Дочка, ты только что узнала от своего отца, что я противник твоей знатности и богатства, тогда как я, осуждая самый принцип, не противлюсь его результатам; однако никогда прежде мне не доводилось судить о столь сложных обстоятельствах, где предрассудки так открыто сталкивались бы с понятием о справедливости. Оставь нас наедине: мы должны обсудить вопрос спокойно, ибо он труднее, чем я полагал первоначально; к тому же твое милое, бледное личико столь красноречиво взывает о милости к славному юноше, что я не могу не проникнуться сочувствием!
Адельгейда поднялась и подставила свое белое как мрамор чело для поцелуя обоим старикам, ибо старинная дружба и теплая привязанность генуэзца наконец завоевали ее доверие; и затем ушла, не сказав ни слова. Но опустим же занавес над беседующими наедине стариками и перейдем к следующим сценам нашего повествования. Заметим только, что день прошел довольно спокойно, без событий, о которых следовало бы упомянуть; все в замке, помимо путешественников, были заняты подготовкой к празднествам. Синьор Гримальди искал случая, чтобы увидеться и обстоятельно переговорить с Сигизмундом, который, в свою очередь, тщательно избегал показываться на глаза той, что властвовала над его сердцем; и ему и Адельгейде требовалось время, чтобы вернуть утраченное самообладание.
ГЛАВА XIII
Не тронь его, молю! — ведь он безумен.
«Комедия ошибок»
Те издавна существующие празднества, которые в Швейцарии связываются с именем Аббатства виноградарей, возникли, вероятно, в подражание чествованию Вакхаnote 89.
Первоначально они отличались деревенской простотой и безыскусностью и были далеки от затейливых, пышных, аллегорических церемоний, каковыми стали впоследствии; строгость монастырского устава препятствовала обращаться к образам языческой мифологии, это произошло значительно позднее; обычай этот основали религиозные братства, владеющие обширными виноградниками в округе. Пока празднества были не слишком пышны, их затевали ежегодно; но как только они стали требовать более существенных затрат и более тщательных приготовлений, ежегодный порядок был нарушен; Аббатство стало устраивать их раз в три года, а затем — раз в шесть лет. И чем более возрастало время, необходимое для сбора средств, тем пышнее проводились празднества, пока наконец не превратились в последовательность пышных торжеств, куда толпами стекались праздные, любопытные наблюдатели — и из Швейцарии, и из соседних земель. Городу Веве благоприятствовали обстоятельства, и, как это часто бывает, он не преминул извлечь из них пользу; и потому, с течением лет, ближе к эпохе Великой Французской революции, празднества эти стали устраивать неизменно. За теми, о которых идет речь, уже стоял прочно укоренившийся обычай; подготовка их велась долго и тщательно, и зрителей собралось гораздо больше, чем обычно.