Читать интересную книгу Низвержение духов Тьмы. Духовные подосновы внешнего мира - Рудольф Штайнер

Это феномен, которого прежде не было и который может послужить лишним доказательством того, о чем я вам уже говорил вчера, — это значит, что в XIX столетии (частично еще во время пребывания духов тьмы наверху, прежде чем они были низвержены) духи тьмы собирались преимущественно пестовать материальный рассудок. Здесь мы видим их в работе, видим даже, что они проникают в эмоции тридцатых и сороковых годов, видим, что они воздействуют не просто на рассудок, чтобы привести людей к определенным убеждениям, а видим переход рассудка к прямой агитации, революционности, революционным настроениям и т. д. Никогда еще рассудок не был таким направляющим началом. Важно видеть эти вещи. Дух времени понимают благодаря тому, что обнаруживают происходящее за кулисами так называемой всемирной истории. Спросите кого‑нибудь, кто весьма далек от таких вещей: сколько лет насчитывает история. С какого времени люди интересуются тем, что мы сегодня называем историей? И тот ответит: это весьма старые вещи! А ведь история насчитывает не больше сотни лет. То, что сегодня считают историей, не старше какой‑нибудь сотни лет. А до того просто записывали примечательные случаи, записывали разные истории; то, что именуют всемирной историей, которая прослеживает лейтмотивы всего развития человечества, — не старше сотни с небольшим лет. Рассмотрим предыдущие виды истории, которые ей предшествовали. Они всегда представляли собой переходный продукт. А имеются ли особые основания ту историю, которой занимаются в наше время, считать наукой? Ну да, некоторые основания для этого имеются — главным образом, то основание, что столько‑то профессоров во всех университетах мира именуют себя профессорами истории. Это напоминает того преподавателя юриспруденции, о котором я часто вынужден был вспоминать, когда речь заходила о мотивах такого положения вещей. Он был преподавателем уголовного права в одном университете и всегда начинал свои лекции с того, что он должен доказать человеческую свободу. Но речь не шла об истинных доказательствах. Он говорил: судари мои, свобода просто обязана существовать, ибо не будь свободы, не было бы никакого уголовного права. А раз я профессор уголовного права, то, значит, существует и уголовное право, а значит, существует и человеческая свобода.

Достаточно часто случается слышать прелестное выражение, когда сегодня выказывается суждение о том или другом, что должно возникнуть в ходе развития человечества: история учит тому‑то и тому‑то. Просмотрите литературу о новейшей истории — как часто вам встретится это выражение, когда кто‑то изрекает очередную благоглупость по поводу того, что будет в мирное время. Сколь часто встречается фраза: история учит. А далее говорится в таком роде: по окончании тридцатилетней войны было так‑то, и так далее. Это истины того же порядка, вроде тех, что я вам уже приводил, когда исчислялось, что современная война не может продолжаться больше четырех месяцев. На самом деле история ничему не учит. Ибо в материалистическом смысле наукой признается только то, что дает возможность предсказывать будущее на основании повторяющихся случаев. Когда химик проводит какой‑то эксперимент, он знает, что там взаимодействуют определенные вещества, в результате происходят определенные процессы; если будут приведены во взаимодействие те же самые вещества, то в результате последуют те же самые процессы и в третий раз повторится то же самое. Или, если определенное взаимодействие туч вызывает молнию и сходная ситуация повторяется, то снова надо ожидать молнию. Исходя из предпосылок современного мышления, не может быть науки, которая не строилась бы на таких повторениях. Вникните в это как следует. Но история для тех, кто мыслит, исходя из современных материалистических предпосылок, вовсе не может быть наукой, ибо в истории никогда ничего не повторяется, все время возникают новые комбинации. Так что исторический метод не позволяет делать умозаключения, как это бывает в других науках. История — это только переходный продукт. Только в XIX веке она достигла статуса науки. Раньше просто описывали достопримечательные события. Согласитесь, что не называют же историей, когда кто‑нибудь описывает свою так называемую семейную историю. Так что слово «История» совсем не такое старое. А в других языках, кроме как в немецком, такого слова нет вообще, так как слово «История» первоначально употреблялось в совершенно другой связи. Раньше говорили «история» в единственном числе — «История апостолов» и так далее, то есть то, что однажды произошло. И только потом было привнесено множественное число — «истории», что, собственно, является не чем иным, как множественным числом слова «история». И сегодня надо говорить «разные истории». И здесь, в Швейцарии уже сто пятьдесят лет «разные истории» — до сих пор множественное число от слова «историйка», а потом это переделали в Историю, когда заменили артикль из множественного числа в единственное число. Так произошло слово «история». В этом вы можете убедиться с помощью этимологического словаря[88].

Понятие истории впервые получает смысл, когда учитываются духовные импульсы. Тогда можно говорить о том, что действительно происходит, тогда можно в определенных границах говорить о том, что происходит за кулисами. Границы существуют в том смысле, который можно пояснить следующим примером: можно ведь и во внешнем физическом мире предсказать будущее — скажем, в отношении солнца будущим летом и т. д., но подробности, связанные с погодой, непредсказуемы, так и в духовном мире, естественно, выступают вещи, которые относятся к будущей погоде, как будущее состояние летнего солнца. Но в целом знать что‑либо о ходе развития человечества возможно, только исходя из духовных импульсов. Таким образом, история находится в эмбриональном состоянии, сегодня она еще не то, чем должна быть, и может сделаться чем‑то, когда перешагнет свое столетнее состояние, включив рассмотрение духовной жизни, которая протекает по ту сторону внешних свершений в человечестве.

Для этого уже необходимо, чтобы люди действительно пробудились в отношении многих вещей. Достаточно только взять какую‑либо не столь уж маловажную как раз для современности тему, например, ту, что мы обсуждали: насколько стара история? И сколько же людей (это не упрек, который обращен к одиночкам, а упрек, который должен быть сделан всей системе школьного образования) усвоили понятие о возрасте истории, которая хоть сколько‑нибудь соответствовала бы реальности? Ибо подумайте только, если какая‑нибудь наука в наше время справляет столетний юбилей и ее хотят сравнить с прежними состояниями науки! Эти вещи постепенно выходят за рамки простой учености и входят в жизнь. И только тогда, когда это будет замечено, когда эти вопросы станут вопросами воспитания, только тогда смогут понимать жизнь сообразно реальности. Надо добиваться, чтобы уже в детстве люди знакомились с жизнью природы по образцу того, что может быть найдено в отдельных (подчеркиваю: в отдельных) рассказах из бремовской «Жизни животных», где действительно можно найти способ наглядно представить живые процессы, происходящие в мире животных. Но надо научиться делать различие между тем, что реально коренится в действительности, и тем, что тот, кто привык скользить по поверхности вещей, рассказывает как разного рода аллегорические, символические вещи. Последние только способны отдалить детей от реально происходящего в природе. Дело совсем не в том, чтобы рассказывать им какие‑то символические, аллегорические вещи, а в том, чтобы продемонстрировать им действительно происходящее в природе, — к примеру, изучить с ними жизнь пчел, но не так, как это делают энтомологи, а как тот, кто может всей душой вжиться в эти вещи, причем, без всякой сентиментальности. Метерлинковская книга о пчелах, несомненно, весьма хороша[89], но для детей она не пригодна, разве что может послужить образцом написания детской книги о пчелах или также о муравьях. Только надо избегать разного рода аллегорий и также избегать абстрактных духовных рассуждений, но действительно вникать в конкретные детали.

С другой стороны, нужно так называемую историю, которая в ее нынешнем состоянии представляется для детского возраста совершенной нелепостью, преподавать так, чтобы во всем чувствовалось присутствие духовного. Естественно, вы не можете рассказать детям то, что духовно происходило в XIX веке, да и гимназистам не сможете. Но можно выразить суть дела тем, как человек рассказывает, как он группирует события, как оценивает то или другое.

Истории XIX столетия, которые стряпались в то время, поистине не могут в ком‑либо из современных людей, даже в зрелом возрасте, вызывать представление о действительно происходящем. Необходимо теперь описывать, как в этом XIX столетии постепенно, в первом, во втором, в третьем, в четвертом десятилетиях, подготавливалось нечто, что особенно ярко проявилось в сороковых годах. Все сводится к тому, чтобы описания вызывали соответствующее чувство, относящееся к событиям сороковых годов в Европе и в Америке: что там нечто особенное — простите за выражение — «бродило». А когда подходишь к событиям семидесятых годов, не надо рассказывать, что Ангелы были низвержены, ведь можно описывать так, чтобы слушатели увидели, почувствовали, что произошел некий прорыв в XIX веке. Духовная наука могла бы также оплодотворить и более раннюю историю. И как можно вдохнуть жизнь в те бледные описания из греческой и римской истории, которые предлагаются теперь в наших школах, если они не будут проникнуты реальными духовнонаучными импульсами! Нет нужды открыто выражать эти понятия и идеи, а надо рассказывать так, чтобы сделать их наглядными из самого повествования. Но люди все больше и больше удаляются от этого и должны вернуться назад.