Читать интересную книгу Оле Бинкоп - Эрвин Штритматтер

Поздней осенью ко дню поминовения Эмма Дюрр, Софи Буммель и матушка Нитнагель сели плести могильные венки. Франц Буммель пустил в ход все свое кучерское красноречие и продал их на столичном рынке. Людская скорбь была обращена в звонкую монету, это помогло немножко разделаться с долгами, но в Буммеле ожили разгульные замашки былых времен.

В самый разгар весеннего сева Франц исчез. Повел свою арабскую кобылу за тридевять земель к какому-то жеребцу и застрял на много дней. Опять плакала Софи, неизменно любящая жена, но на сей раз и она не смогла уберечь своего Буммеля от председательского гнева. Оле без всяких церемоний сообщил продавцу венков все, что он о нем думает:

— Забулдыга, босяк, лошадник, холуй, картежник!

Буммель ходил с таким видом, словно его выстирали и не отжали. Толстый Серно громко сочувствовал бедняге:

— Нужно это тебе, что ли? Да ни капельки. — Серно был готов взять под свое крылышко жертву безжалостных коммунистов. А уж чистокровная кобыла Франца будет жить на дворе у Серно как у Христа за пазухой.

Эти слова ласкали слух Буммеля, словно теплый ветерок. В «Цветущем поле» не сумели по достоинству оценить его кобылу. Им подавай прибыль и работу, а на красоту они плюют. Даже благочестивый Герман Вейхельт и тот над ним подшучивал:

— Не по-божески это, возить навоз на такой красавице.

И Франц стал рабом своей кобылы и толстого Серно. Софи очень горевала, но, несмотря на любовь к мужу, осталась в кооперативе.

Сперва все шло гладко. По вечерам Буммель развлекал толстого Серно всевозможными фокусами. Он вытаскивал яйца откуда хотите, даже из длинного носа тощей фрау Серно. А в награду выпивал десятка полтора яиц — на десерт после ужина. Толстый Серно безмятежно хрюкал и грохотал:

— Ай да ловкач! Вот здорово!

Буммелевы фокусы навели Серно на мысль, что недурно бы запрячь арабскую кобылу, усадить Франца на козлы да поездить по соседним деревням. Пусть и друзья посмотрят, какой у него завелся придворный шут.

Но поскольку эта мысль осенила Серно под воскресенье, Буммель встретил ее без особого восторга. Получалось все, как при старом бароне, только что без чаевых. А тут еще посыпались насмешки. Лесорубы вконец задразнили Буммеля. Вильм Хольтен так и помирал со смеху, а каменщик Келле бежал следом за повозкой, крича:

— Толстопузый холуй!

Выезды скоро осточертели Буммелю. Теперь ему даже по воскресеньям не удавалось перекинуться в картишки. И он стал подыскивать пути к достойному отступлению.

Очередной спектакль для друзей состоялся в соседней деревне. Серно приказал своему придворному шуту показать фокус с яйцами. Задача была не из легких. Откуда Буммелю знать, где несутся куры на чужом дворе? Посему он вызвался вместо фокуса с яйцами проглотить золотые часы хозяина дома.

Хозяин подал ему часы. Франц разинул рот — и часов как не бывало. Показал он и другие фокусы: продевал иголку сквозь щеку, изрыгал огонь, но часы исчезли. Ему о них напомнили. Франц рыгнул. Часы не выскочили. Смятение в рядах зрителей. Франц потребовал касторки. Выдул залпом полбутылки. Не помогло. Когда вернулись домой, Серно контролировал каждый выход Буммеля в уборную. Безрезультатно. Часы будто растворились у него в желудке.

— Опозорил ты меня, — сказал Серно.

Вечером фрау Серно с криком влетела в дом. У себя в сумке она нашла золотые часы.

— Колдун! — вопила она. — Чертов фокусник! Дьявол!

Вполне уважительная причина, чтобы уйти от Серно. Даже Оле Бинкоп его так не оскорблял. Да, он фокусник с младых ногтей, но не дьявол.

Возвращение Буммеля под родной кооперативный кров совершилось в ближайшее воскресенье. Ни свет ни заря председателя разбудили гулкие удары топора. В сарае стоял Франц Буммель и колол дрова.

— Ты что здесь делаешь?

— А мне все равно сейчас делать нечего…

Немало хлопот доставил председателю и Вильм Хольтен. Как же так, всем известно, что Вильм Хольтен — это тень Оле, сторонник колхозов и передовик. И вот, представьте себе! Хольтен исчез на несколько дней, на удивление всем жителям Блюменау.

Не торопитесь осуждать Хольтена, дорогие друзья: Хольтен погнался за сказочной любовью. В свое время он познакомился с девушкой, которая очень ему нравилась. Она была стройненькая, и волосы у нее были золотисто-русые, будто тронутые первыми заморозками листья каштана; такая же залетная пташка среди озверелых вояк, как и он сам. Служила она вспомогательным номером на зенитной батарее. Должность весьма двусмысленная. Но она не принадлежала к числу тех особ, которые ускоренными методами осваивают сквернословие, плевки и свист, чтобы прослыть свойскими девчатами.

Война разлучила Вильма и золотисто-русую девочку, но они порешили непременно отыскать друг друга после войны и — как дети из сказки, которые верят в гибель огнедышащего дракона, — встретиться через год после войны, двадцатого августа, в восемь часов вечера на Рыночной площади в Веймаре.

Прошел год после войны, прошло и два. Они не встретились. Не мог же Вильм из русского плена сгонять в Веймар на свидание!

Наконец он вернулся домой. С опозданием на два года. Три лета подряд двадцатого августа в восемь часов вечера он ждал на условленном месте. Но русоволосая девушка не приходила. На четвертое лето Вильма не выпустила из-под стражи Фрида Симсон. Теперь он решил еще раз попытать счастья. Уж коли слово дано, надо его держать.

И на пятое лето ровно в восемь с первым ударом часов на Рыночной площади появилась маленькая женщина. Она вела за руки двух детей — мальчика и девочку. Фигура у нее была чуть расплывшаяся, а волосы подкрашенные и с рыжеватым отливом. Вильм глядел на женщину и считал удары часов.

— Мама, чего этот дядя так смотрит? — донесся до него с тротуара голос мальчика.

Маленькая женщина остановилась.

— Ждет кого-то.

— Кого?

— Не знаю.

Это был голос русоволосой девушки. Вильм окаменел и стоял недвижный, как монумент справа от него.

11

Когда перспективный кадр — товарищ Вуншгетрей — сменил Карла Крюгера, последний обнаружил, что у него куча свободного времени. На что его тратить, куда расходовать? С утра до вечера сидеть на скамейке в сквере с другими пенсионерами, попыхивать трубочкой и поклевывать воспоминания, как старый кенар печенье?

Жена подсунула ему все прохудившиеся кастрюли. Крюгер их запаял. На другой день объявился сломанный стул и стол, в котором заедало ящик; Крюгер что подклеил, что подстругал. А потом дала течь большая лохань, которая еще накануне была целехонька. Крюгер даже удивился.

— Ты нарочно ее продырявила, что ли?

Жена покраснела как школьница. Она хотела облегчить своему Карлу переход в стан пенсионеров, но все поломки и недоделки в запущенном хозяйстве вскоре были исправлены и устранены. Тогда сфера деятельности Крюгера расширилась: он перекопал и разрыхлил палисадник перед домом, починил тротуар вдоль забора, залил выбитые морозом трещины в асфальте, помог городским рабочим подрезать деревья и кусты — словом, незаметно для себя снова очутился в гуще дел. Он обошел дворы городских магазинов, убрал оттуда пустые ящики и бутылки, вывел крыс и мышей.

Некоторые товарищи снисходительно посмеивались, видя, как бывший секретарь воюет с мусором и эдаким пролетарием бродит по городу в грязном комбинезоне.

— Карл, да уймись же наконец! Ты себя изводишь.

Крюгер улыбался своей обычной улыбкой.

— Разве член партии может сидеть без дела?

Товарищи вздыхали:

— Крюгер у нас оригинал.

И звучало это так, словно оригинальные люди — болезнь нашего века. Взять хотя бы нашумевшую историю с саркофагом на рыночной площади. Будь на то воля Крюгера, чугунное подобие королевской гробницы давно бы забылось здешними жителями, на его месте стоял бы павильон для пассажиров зеленого пригородного автобуса, так называемой «лягушки». Еще в ту пору, когда Крюгер только осваивался с должностью районного секретаря, взгляд его упал на эту гробницу.

— Для чего нам гроб посреди рыночной площади? — спрашивал он. — Мало мы, что ли, навидались гробов с тридцать третьего по сорок пятый?

Бургомистр поддержал его.

— И железо нам пригодится. Долой надгробие.

В один прекрасный день городские рабочие, вооруженные кузнечными молотами, явились на площадь. Дантист Циттер видел это своими глазами. Он как раз смотрел в окно, дожидаясь, пока затвердеет гипсовый слепок для протеза. Увидев, как рабочие разбирают чугунную решетку, дантист вскричал:

— Они хотят надругаться над творением Шинкеля!

Культурбунд всполошился. Оказавшись лицом к лицу с толпой разъяренных культуртрегеров, Карл Крюгер поскреб в затылке.

— Ну откуда я знал, что надгробие делал Шинкель? Всего на свете ни один человек не знает. А металлолом нам нужен.