Это почётное звание Михейша заработал абсолютно честно от тёти Люси и дяди Юрия, нередко пребывающих в Джорке на каникулах. Нередко — чисто для компанейского отдыха — они брали с собой шустрого молодого человека, его сестру и прочих двоюродных молокососов.
И в речушку Кисловку, и в дальний омут на повороте, и с берега, и с лодки, малой Михейша бросался с проворностью тюленьего детёныша. Погружался он с головой, потом выныривал, бестолково мельтеша и шлёпая руками по воде, вызывая фонтаны брызг, но никак не поступательное движение. Больше всего это походило на деревенский стиль «собачий толчок», а если по — заграничному, то «баттерфляй» с обнажением заднерозовых пятаков.
Михейша подбежал к Катьке. Подобно Николке вздёрнул край сарафана, оголив её грязные коленки и ноги до самого стыдного места. От познавательного ляпсуса на мгновение обомлел. Но тут же, уразумев степень грядущей опасности, всунул меж ног коня, которого отпускал только лишь для проведения цирковой манипуляции, и поскакал по дороге зигзагами, оставляя за собой в пыли тонкую кривую линию.
Катька взвизгнула и, не медля ни секунды, соскочила с жерди. Кошачьими прыжками погналась за галопирующим всадником.
Обнажая на мгновения вертящиеся чумазые пятки, полностью игнорируя правила изящного физкультурного бега и забыв о подлостях широкого сарафанчика, держа в поле зрения все Михейшины увражи, она вытворяла не менее ловкие кульбиты собственного, уникального изобретения. И — кажется зоркому Михейше — за всё время погони Катька как назло не попала ни в одну коровью лепёшку.
А ежели вляпалась бы, то Михейшина победа была бы громозвучнее.
Бесполезно тягаться глупым девочкам с воспитанными на ковбойских историях пацанами!
Индейский конь по имени Прут Ивы мчал Михейшу вдаль до самой площади Рынка, не оставляя босоногой и по — своему изворотливой Катьке никаких шансов на поимку ещё более изощрённого скакуна заминированных коровами Бернардинских Прерий.
Михейша нёсся, оглядываясь иной раз, удовлетворённо оценивал увеличивающееся расстояние и размышлял:
— И отчего это Катька не носит дамских портков? Уж не купалась ли одна в ручье, голой и без Михейши? А может, у неё и трусов — то дома нету? Спрошу у Ленки что к чему. Когда началась такая мода?
У Ленки — не в пример Катьке — панталон по шкафам — рассыпчатые горы! Есть даже с лионскими кружевами.
Ч.2.
ОБЕРЕГ ШУТИТ, МИХЕЙША ЧУДИТ
НЬЮ — ДЖОРСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
1–е марта.
1917 год.
Чуть более, чем утро.
Солнышко бочком заглянуло в окна восточной ориентации, кинуло на дом прозрачную тень кедры, насквозь пронзило эркер.
Заиграла гармошка у входа в церкву. Церковка по — прежнему стоит на завершении, вернее, в начале проспекта Бернандини. Из эркера с пальмой её прекрасно видно. Что за музыка? Кого так радостно хоронят спозаранку? Когда такое веселье бывало в далёкой Джории?
Михейша забежал в кабинет, просунул голову в створку рамы и глянул в перспективу. И что же он увидел кроме ржавой главки с крестом?
В колокольне силуэт Мирошки, повисшего на верёвках. Верёвок не дёргает. Живой.
Молчит радио.
Толпа! Транспаранты! Сход людей. Шумят о чём — то.
Непонятки!
Поднялся Михейша на кольцо эркера, предварительно найдя дедов бинокль, всмотрелся в даль ещё раз. Сказал: «Эвона оно как!»
Спустился, вышел из дому, сполз с крыльца.
Высунулся за ворота. Хотел зевнуть — какое! Мальчонка без шапки промчал мимо, на ходу подбросил лохматому со сна Михейше листовку красного шрифта листовку. Читать Михейша умеет пронырливо: смысл ловит на лету.
— Дальше не беги, там дворы неграмотные! — успел он крикнуть рассыльному пареньку, и развернул бумагу.
— От же азбу'ка — бля! — прозвучало новомодное, литературное, завезённое с Питера ругательство. И:
— Маманя, бабуля, Ленка: революция в столице!
— Чего?
— Царя в феврале скинули! А мы — то как спящие борова…
— Чего?
— Чего — чего! Ни хрена не знаем, и всё нам нипочём — вот чего. Копаемся в грязи своей. Мурлыкаем… котами…
Никто и не мурлыкал. Дед — то с отцом и Авдотьей знали, неофициально, да только ждали газет. И не говорили никому: мало ли что! И то: мало ли как могло обернуться: время переменчивое такое… в начале — то века. Да и звезда какая — то с орбиты сошла. Прёт, говорят, и прёт в сторону Земли! Вот такие радости!
Маманя открыла окна: одно во двор Луи Филиппа, другое в сторону Макара Фритьоффа и его свинюшек, запуская в хату вместе со старыми новостями с одной стороны дворовый мартовский воздух, с другой — похрюкивания фритьоффских воспитанниц.
Бабка на кухне создаёт полезную суету.
— Ленка? Ленка почти что замужем, может даже в интересном положении, — подумывает Михейша, поскольку та чаще обычного вертится в ванной, создавая очереди, и часами, будто витрину музея с прекрасной Нефертити, рассматривает себя в зеркале. Критично ей всё в себе: от макушки до пяток.
Но Ленка вида не подаёт — будто бы всё как всегда. Фиг там: Михейша видит Ленку насквозь. Но, при любом раскладе он не продаст любимую сестрицу.
Нонсенс времени!
Все Полиевктовы, как бы сказали через сто лет, — в шоке, в трансе, в ожидании. А по — современному — дак обычное дело, проверка семьи, да и что уж там — всей Джорки, и всего мира на прочность. Но, блинЪ, куда проще жить в семье из восьми человек: ждём и всё! И так и эдак — всё хорошо. И будь что будет.
***
Итак, фиксируем безразличие к делам семьи Полиевктовых дневного и ночного светил, а также звёзд и комет, да и планета помалкивает: никаких землятресений, потопов, камнепадов: всё будто обычно.
Но в ячейках малых миров по другому. В нашей ячейке так:
— Ленкин офицер находится на переучении в одной из столиц.
— Ленка прихорашивается в светлице. Признаков беременности нет, но она, на всякий случай, оглядывает по утрам и вечерам собственный живот и надавливает груди: нет ничего! Пронесло? Мамке стоит сказать? А у бабки взять консультацию? Нет, не стоит. Можно ещё пока для вида скакать по постелям и кидаться подушками. Нет, интерес и азарт у Ленки уже не тот.
— Сестрички малые, чуть повзрослев, дрыхнут по — прежнему крепко и тихо, пуская глупорадостные пузыри.
— Дед отъехал в Ёкск — повёз новую рукопись: по дифференциалам кажется, или по логарифмам: мы в том и другом не особенно сильны.
— Отца не видно. То ли просёк кое — что и на демонстрацию подался. То ли с вчерашнего перекурения… излишне усердного, не позавтракав,