вдоль скоростной трассы, где не было ни души, только изредка встречались машины. Почему мы решили двигаться в таком направлении, мы не знали. Угас и инстинкт самосохранения, и здравый смысл. Мы просто шли, не зная, куда и зачем.
— Это тебя понесла сюда нелёгкая! — сказала я, когда устала идти.
Мы стали пререкаться:
— Что?! Это ты придумала маньяка и побежала! У тебя перо в заднице! — сказала Ольга.
— Я придумала?! А у тебя в заднице сколько этих перьев! Не сосчитать!
Но впереди снова заиграли огни иллюминаций:
— Смотри-ка, люди! — сказала Ольга умилённо, почти с нежностью, — Слава богу!
У Ольги в кармане звонил телефон. Это был Миша:
— Потеря, тепер понимаю, оччень большая, — сказал он.
— Кто потеря? — не могла понять Ольга.
— Ты — моя потеря. Где ты, моя рюбовь?
— Мы в Токио, заблудились. Идём вот, не знаем, куда.
— Щто?! В Токио? — взбесился он, — Да-а! Да-а! Я всегда знал, зрая русская! Обманчица! У тебя другой. Мишю не обманещ, да! Сюка! Джопа прышчавая!
Оля лениво слушала старую волынку. Я взяла у неё трубку, и, задыхаясь и топая, крикнула:
— Миша, мы не можем говорить… Тут… О, нет! Тут за нами бежит очень опасный человек! Ой, боюсь, боюсь! — вперемешку с возгласами ужаса я то и дело давилась от смеха и прыскала в трубку, — Помогите! А-а! О-о! — заверещала я и выключила её телефон.
Тогда обиженный Миша перезвонил на мою трубку и сказал горестно:
— Да-а, и ты, Кача, мне тодже не нравишься. Тодже зрая рюсская, — и бросил трубку.
Мы забрели в глухой проулок и остановились у пивной.
— А не пора ли нам выпить? — сказала я торжественно, — Давненько нам выпивать не доводилось, а? Хе-хе!
Мы зашли в пустующую пивную. Пятеро молодых людей за стойкой, скучковавшись, поприветствовали нас. Мы заказали по бокалу пива и закуски.
— Я бросила сегодня Джорджа ради тебя. А вернёмся в Россию, ты забудешь меня сразу, — как-то сходу безапелляционно заявила Ольга с плаксивой обидой в голосе, едва мы сели за стол.
— Ты что? Как тебе такое могло прийти в голову, Оля! — возмутилась я, — Несмотря на наши пререкания, всё же только ты со мной в этой неизвестности с самого начала. Только ты поймешь меня и в России, и здесь. И только с тобой я смогу мешать русские слова с японскими, и это будет особенно понятно и близко нам обеим. Я не смогу пересказать дома всё то, что мы здесь пережили. Только с тобой я прошла этот путь. Кто сможет так, как ты, прочувствовать всё это? Мы одинаково удивлялись тому, что сейчас для нас стало привычным. Мы одинаково теперь воспринимаем многие вещи, которые вообще не понимали, когда только приехали сюда. Мы вместе менялись на протяжении этих месяцев. Мы, наверно, даже сами до конца не осознаём, сколько в нас произошло этих одинаковых сложных перемен!
Оля, расчувствовавшись, смотрела на меня влажными глазами. И снова, клятвенно обещая поддерживать друг дружку в тяжёлые моменты, мы горячо жали друг дружке руки.
— А как приятно, когда нас обслуживают целых пятеро молодых японцев! — вдруг осенило Ольгу.
Она направилась к стойке познакомиться с парнями.
— О-ой, — восхищённо всплеснув руками, она хлопнула в ладоши, — Какие вы все краси-ивые!
Те застеснялись. Выстроившись в рядок, одни смущенно ржали, как молодые жеребчики, другие стояли, сконфузившись и раскрасневшись. Смотрели на Ольгу кротко и виновато.
Мы попрощались с ребятами и вышли из пивной. Электрички не ходили, такси стоило дорого. Нужно было коротать время до утра. Мы снова вышли на людный бульвар, и какой-то африканец, сидящий на железной перекладине у дороги, спросил нас, что мы ищем.
— Ничего, — сказала я, — Просто бродим, ждём, когда пойдут электрички.
— Это ещё не скоро, — ответил парень, — Если хотите, пойдём в ночной клуб? Здесь недалеко. Я буду платить. Ну, как?
Мы больше не балансировали из стороны в сторону и общались внешне трезво, но, на самом деле, это было глубокое вязкое опьянение, когда руки и ноги двигаются, а мозги настолько истощены, что спят во время бодрствования тела.
— Пошли, — сказали мы, как зомби, ни сколько не опасаясь этого чёрного человека, и поплелись за ним.
В клубе в люминесцентном освещении, почему-то, совсем не было видно людей. Только одежда шевелилась и светилась в зелёном мраке, как будто в ней сидели люди-невидимки.
— Что это, Ольга? Где мы?
— В негритянском клубе, — интригующе прошептала она.
Бессмысленными стеклянными глазами я смотрела на силуэты чёрных людей, пока не впала в тяжёлую липкую дремоту. Беспорядочные мысли мелькали вспышками. В ушах стоял монотонный звон, и сквозь него я слышала, как Ольга разговаривала с этим африканцем. Голоса их звучали так, будто они говорили в банку. Парень сказал, что зовут его Санни Коламбус. Что он приехал в Японию работать на фабрике. Потом Оля спрашивала какую-то женщину, не опасны ли эти ребята. Женщина отвечала, что это её надёжные друзья, и она дружна с ними два года.
— Ты румынка? — будто издалека слышался голос Оли.
— Нет, полячка, — отвечала женщина.
Утренний свет, мутный и осторожный, пробивался в клуб сквозь щели в чёрной тяжёлой парче.
— Вставай, Сашка! Вставай! — Ольга стояла надо мной и настойчиво пыталась растолкать меня. Я лежала на чёрном кожаном диване за тем же столиком, где мы сидели ночью. На грязном столе валялись остатки фруктов и стопки с недопитым «B2».
— Ой, какая гадость! — промычала я, и отвернулась от стола, чтобы подавить рвотный позыв.
— Поэхали, нас отфезут на санцию, — сказала Оля, проглатывая буквы и пытаясь глядеть на меня из-под отяжелевших век.
— Ты не спала, — догадалась я.
— Нет, ещё таже фыпила за закомсво немного.
— Ну, и как ты себя чувствуешь?
— Ох, паршиво, — она приложила ладони к вискам.
— Я — тоже.
Было чудесное солнечное, почти весеннее, утро. Всюду кипела жизнь, весёлая, светящаяся. Только мы были вне этого мира. В нас были мрак и грязь. Я физически ощущала, как это плещется внутри.