— Гы-ы! — радостно взвыли двое или трое слушателей.
— Сразу протрезвел! Сел, жилетку на себе одернул. Гаврила приступает. «Хозяин?» — «Самый он». — «А денег, спрашивает, почему рабочим не даешь?» — Молчит, моргает. Гаврила огляделся. «Сейфа эта ваша? Ключи, пожалуйте». Порылся, достает. Открыли мы, братцы-ы, а там… — рассказчик выдержал торжественную паузу, — видимо-невидимо. Тыща на тыще лежит! Понятное дело, покидали все в мешок. Знал, сволочь, что с нашим Гаврилой лучше не связываться. Наш Гаврила самого атамана Калмыкова чуть не достал. Еще бы малость, и валялся бы атаманишка без головы…
Слушатели, бережно докуривая папиросы, с усмешкой прятали глаза. Отчаянность Шевченко была известна всем. Но в то же время за знаменитым командиром водились и грешки. Зря ординарец так уж распинался, нахваливая доблесть своего Шевченко!
— Что говорить! Гаврила — человек известный, — согласился партизан с подвязанной щекой. — Но только кому это в прошлом месяце под Шкотовом наклали в хвост и в гриву?
Порхнул смешок, слушатели замерли в ехидном ожидании. Самонадеянный Шевченко рискнул недавно совершить налет на сильный гарнизон станции Шкотово, нарвался на такой отпор, что вынужден был в беспорядке отступить.
Небрежным щелчком детина отшвырнул недокуренную папиросу.
— Наклали! Еще не родился человек, который накладет Гавриле. Болтаешь сам не знаешь что.
Дымящийся окурок папиросы так и притягивал. Добром швыряется, форсит!
— Так Шкотово вы взяли или нет? — с коварным простодушием осведомился партизан.
Нож в душу, вот чем был такой вопрос для ординарца!
— Ты это брось! Хаханьки строить? А где вы были. Почему не помогли?
В притворном ужасе партизан хлопнул себя по коленям.
— Помочь? Кому? Гавриле? Ты это о чем болтаешь парень? Смотри, услышит сам — греха не оберешься. Ты своего Гаврилу знаешь!
Ординарца словно дернуло — с таким испугом оглянулся он на окна школы, Партизаны прыснули. Ну, вышколил же их Гаврила!
Детина стал вызывающе оглядывать обидчика с головы до ног. Тот дружелюбно рассмеялся.
— Не кипятись, не кипятись. Но только я тебе вот что скажу. Богатеньких трясти большого ума не требуется. Воевать-то когда приметесь по-настоящему?
— Чья бы корова мычала! — возмутился ординарец. — Позакопались тут, отъелись. Гладкие, как боровы какие! А мы…
Пальцем в грудь партизан спокойно остановил взбеленившегося ординарца.
— А кто на побережье не пришел? Ждали вас, ждали. Нас там колошматят, а вы старух пугаете.
— У нас свой план. Понятно? Указчиков не надо! А то, я гляжу, у вас тут много расплодилось всяких… Всех не переслушаешь!
— Вот я и говорю: теперь маленько сократитесь. Из Владивостока вон народ прислали. Специально для таких, как вы. Лазо тут. Понял?
Детина усмехнулся.
— Погоди пужать. Ты еще нашего Гаврилу не знаешь.
На школьное крылечко вышла кореянка с гладко причесанной, как будто лакированной, головкой. Несколько корейцев, сидевших на корточках возле забора, разом поднялись. Кореянка принялась раздавать им пачечки бумаг — самодельную газету «Наша жизнь». Пряча бумаги глубоко за пазуху, корейцы отправились по своим деревням.
Детина небрежно продолжал:
— Ну, слышали мы про него, слыхали… Только верно ли про него говорят, вот о чем сказ…
Партизан с подвязанной щекой кряхтя поднялся и подобрал окурок папиросы. Оглядел его, раскурил и, как бы прислушиваясь к вкусовым ощущениям, с мечтательной улыбкой помолчал.
— Ты еще темный про Лазо судить. Я понимаю — тебе обидно. Вон ты какой герой! Но… лучше не надо. Ты знаешь, как мы брали Оловянную, а потом через Онон переправлялись? Э-э, а говоришь! Положение такое, что и Наполеон в башке начешется. А наш только глянул — и все сразу ясно. Но главное не это. Главное другое. Ты слушай, слушай! Бои-то какие шли… А сколько, думаешь, убитых? Ну, два, ну, три. И — все! А это, брат, надо суметь. Это тебе не старух трясти.
Детина фыркнул:
— У нас вообще убитых нету!
— Откуда же им взяться? Старуха свечкой забодает?
Грохнул дружный смех. Ординарец вскочил, стал растерянно озираться. Партизан с подвязанной щекой потянул его за полу, посадил.
— Ах, Еруслан ты, как я погляжу! Сядь, закури теперь нашего, самодельного. Мужики, дайте кто-нибудь ему. Не обеднеем… Егор, — позвал он вдруг. — Эй, Егор-ша! Иди-ка сюда, друг! Сюда, говорю, иди! — крикнул партизан и пояснил детине: — Он у нас маленько недослышит. Одно ухо вроде ничего, а другое — ну никак. Вот и приходится орать.
Шаркая лаптями, подошел длинный нескладный парень и застенчиво уставился на партизана с подвязанной щекой.
— Егор, ну-ка покажись вот человеку… Покажись, покажись, — прибавил он, заметив, что парень засмущался. — Пускай посмотрит!
Задрав рубаху, Егорша показал чудовищно изодранную спину, всю в кровавых запекшихся рубцах. Детина отшатнулся и присвистнул.
— Мас-тера! Дайте, мужики, еще. Хоть затянуться на разок!.. И кто же это у вас тут геройствовал? Не генерал Смирнов?
— Он самый.
— Был и у нас слух про него, имелся… Ну, гнида, пусть лучше не попадается! — детина сжал пудовый кулачище и погрозил.
— Это еще милость, — невесело заметил партизан в кожаной тужурке. В таких тужурках, на зависть всей деревне, щеголяли недавние шахтеры, вернувшиеся с Сучанских копей. — Ну, что только выпороли и отпустили. Других вон свежевали прямо на глазах.
Лихорадочно затягиваясь табаком, ординарец словно глушил в себе какую-то затаенную боль.
— Ну хорошо, — сказал внезапно он. — А кто-нибудь из вас этого самого Лазо в глаза видел?
Партизаны изумленно загудели.
— И не только видал, а и разговаривал, — заявил партизан с подвязанной щекой. — Да и ты еще увидишь. А может, даже и поговоришь.
— Какой он из себя? Парнишка, говорят, совсем. Из офицеров, что ли?
— Сам ты офицер! Встречали мы его. Сам мешок тащит, с палочкой. За руку с каждым. Со мной вот, с ним…
Мужичок в собачьей шапке радостно подтвердил:
— Вот этой самой что ни на есть рукой!
Ординарец скептически оглядел его, даже шапку с глаз приподнял.
— Не веришь? — смеялся тот, и маленькое личико его веселилось всеми мелкими морщинами. — Я тебе сейчас больше скажу. Егор! — позвал он. — Иди скорей сюда. Чего ты прячешься? Ходи гордо. Егор, а ну-ка расскажи, о чем с тобой Лазо поговорил!
Вконец смутившись, Егорша что-то пробормотал и спрятался за спинами.
— Он у нас не говорок, — разливался мужичок в собачьей шапке. — В год если скажет слово — хорошо. А Лазо его спросил: ты, говорит; наверно, к детям хорошо относишься? Правда, правда! Только глянул на него — и сразу: ты, говорит, наверно, к детям хорошо относишься? Егор, а ты-то что ему сказал?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});