Внутренние напряжения, существовавшие в исходной доктрине аристотелизма, трансформации, которые претерпела последняя в ходе своего многовекового развития, новые концепции и «неаристотелевские» гипотезы как раз и будут предметом рассмотрения в данном разделе. Прежде всего мы выделим инвариантное ядро аристотелевской физики, те принципы и положения, которые дают возможность говорить о ней как о своеобразной теоретической системе, составившей целую эпоху в развитии физического знания.
Глава 1.
Инвариантные структуры аристотелианской физики
Онтология Аристотеля, определяющая общий характер всей его системы, его логику и методологию, учит, что все сущее представляет собою вещи, или сущности. Центральным моментом этой онтологии является учение о форме и материи, согласно которому в основе всего лежит некий субстрат, который при вхождением или привнесением формы преобразуется в определенную вещь. Этот субстрат, или материя, является неопределенным в отличие от формы, благодаря которой вещь предстает имеющей определенный вид.
Учение о форме и материи разворачивается в аристотелевской системе в трех планах. Прежде всего все вещи, имеющие различные свойства и вступающие между собой в различные отношения, суть не что иное, как связанные воедино наборы признаков, которые благодаря своему единству и выступают как вещи. Отношение какой-либо вещи к другим также выступает при этом как признак данной вещи. Объединение различных вещей по общим признакам позволяет строить соподчиненные совокупности, называемые родами и видами, и упорядочивать многообразие вещей в родовидовые последовательности. Весь космос представляет собой упорядоченное таким образом множество вещей.
Форма при этом соответствует набору существенных признаков вещи, тому, что определяет ее место в космосе, в иерархии родо-видовых соподчинений. Форма задает главные определения вещи, но вещь не сводится к своим определениям. Она есть нечто большее, она является и носителем своих определений. В этом качестве она может выступать благодаря тому, что форма в вещи неразрывно связана с материей. Единство этих двух моментов, конституирующее вещь, выражается в понятии сущности. Вещь как сущность есть и набор признаков, и подлежащее, которому они приписываются.
Такое устроение космоса как космоса вещей, разложимых на совокупности признаков и упорядоченных в родо-видовые последовательности, т. е. категориальная структура сущего, находится в соответствии с субъект-предикатной структурой языка. Этот аспект онтологии Аристотеля является проекцией его логики, точнее, интерпретацией последней с помощью «вещных» структур непосредственного опыта. Поскольку главную роль в формировании «вещной» онтологии играет логическое отношение «субъект—предикат» и никаких других отношений, кроме отношения предикации, здесь не предполагается, то очевидно, что это измерение аристотелевской онтологии совершенно статично и непригодно для описания движения; оно представляет движение просто как признак вещи, наряду с другими.
Другой аспект онтологии Аристотеля состоит как раз в том, что форма, будучи привнесена в некий субстрат, делает вещь, формирует ее. В этом смысле форма и материя служат причинами вещи. Но этих двух причин достаточно только для вещей неподвижных, только они могут быть объяснены с помощью этих причин. Все подлежащее изменению требует еще причин своего изменения, устанавливаемых по аналогии с формой как причиной. Таковы движущая причина, или двигатель, и целевая причина. Двигатель или цель как причина движения выступают в известном смысле как форма движущейся вещи, в отличие от формы неподвижной вещи. Если для обретения устойчивых характеристик к субстрату должно привзойти особое начало — форма, то и все движущееся приводится в движение чем-то другим.
Двигателем может быть нечто движущееся, которое передает свое движение другому через непосредственный контакт, посредством толчка или тяги, но всякий такой движущийся двигатель сам получает движение от другого и есть не более чем передатчик движения от другого двигателя. Двигатель, который не есть простой передатчик движения, — это неподвижный двигатель. Неподвижный же двигатель может двигать только возбуждая к себе некоторое стремление, как цель. Поэтому неподвижный двигатель, оставаясь движущей причиной, является в то же время целевой причиной.
Непосредственно соотнесены с неподвижным двигателем только так называемые естественные движения — движения небесных тел, простых тел (элементов) и животных. К иному типу движений относятся насильственные движения, которые всегда имеют в качестве двигателя нечто движущееся.
Разделение всех движений на естественные и насильственные является принципиальным различением аристотелианской физики. Естественно такое движение предметов, «начало движения которых лежит в них самих», если же предметы движимы чем-то иным, их движение носит насильственный характер (см.: Физика, VIII, 4) [7, 3, 230—234]. То, что может двигаться насильственным движением, непременно имеет и какое-то свое естественное движение, насильственное движение есть нарушение естественного (см.: О небе, 300а 21—28) [7, 3, 345]. Поэтому в аристотелианской физике естественное движение имеет приоритет перед насильственным.
Из всех объектов, способных двигаться естественным движением, только для небесных тел (небесных сфер) круговое движение есть неотъемлемый признак, они вечно движутся круговым движением. Что же касается элементов подлунной сферы и животных, которые также имеют свои естественные движения, то они могут как двигаться естественно, так и не двигаться. Приводятся в движение они неподвижным двигателем, движущим как цель, возбуждая стремление.
Но каким образом цель, будучи неподвижной, может привести к движению? Для этого необходимо, во-первых, преобразование цели в стремление; образцом такого преобразования служит чувственно-волевой акт животного или мыслительно-волевой акт человека. Во-вторых, преобразование стремления в некоторое движение, завершающееся достижением некоего заранее определенного состояния. Предзаданность конечного состояния означает, что последнее, с одной стороны, как бы присуще движимому, а с другой — его в данный момент нет, почему и может быть возбуждено стремление к нему; движимое, таким образом, характеризуется через отделимый собственный признак — конечное состояние. Аристотелевская система действительно содержит возможность для вещей иметь такой признак: это — место. Космология Аристотеля такова, что все предметы в космосе имеют собственное (естественное, свойственное) место, которое выступает для них как их собственный признак, который определяется их формой; для всех предметов подлунной сферы этот признак оказывается отделимым, так как в силу механизма превращений элементов простые тела могут оказаться в несвойственных им местах. Таким образом, всякое стремление ближайшим образом реализуется как некоторое перемещение. Перемещение поэтому является первым движением в аристотелевской системе (если оставить в стороне возникновение и уничтожение, т. е. превращение элементов, играющее особую роль в аристотелианской физике), тогда как качественные и количественные изменения вторичны по отношению к перемещению.
Осмыслить универсальный механизм действия неподвижного двигателя в космосе помогает аналогия с мыслительно-волевым актом человека. Чтобы некий предмет мышления выступил как цель, он прежде всего должен представлять собой некое благо, некое совершенство, свойственное мыслящему и отсутствующее в данный момент. Это благо, или совершенство, мыслящий должен иметь в потенции. Кроме того, мыслящему должно быть присуще свойство, которое можно назвать волей или стремлением, к которому и присоединяется мысль об отсутствующем благе как некоторая цель, определяющая, задающая направление стремлению. Таким образом, стремление должно быть вторым изначальным моментом; оно, будучи определено разумом, мыслящим некоторое благо, обеспечивает достижение этого блага. Движение в космическом масштабе также является результатом сочетания этих моментов: неподвижный двигатель есть Ум, мыслящий самого себя, т. е. не что иное, как абсолютное совершенство всего космоса в целом, и тем определяющий стремление, задающий стремлению направление к этому совершенству. Стремление же есть фундаментальное свойство, изначально присущее всему. Для выражения его Аристотель пользуется понятиями «потенция» и «энтелехия». С этими понятиями соотнесен третий аспект онтологии Аристотеля. Форма ведь есть совокупность признаков, определяющих некоторый субстрат, некоторую материю. Всякому признаку соответствует пара противоположных качеств, одно из которых задает признак как элемент формы, тогда как противоположное ему означает отсутствие признака, лишенность формы. Субстрат, подлежащий оформлению, представляет собой материю; материя, коль скоро она сочетается с моментом лишенности, отсутствия определенной формы, определенного признака, представляет собой потенцию к этой форме. Форма как реализованная потенция, т. е. форма, реализованная в материи, или действительная вещь, есть энтелехия этой вещи.