Читать интересную книгу Палач - Эдуард Лимонов

— Эстелла хотела бы изучать русский язык. Может быть, Яцек захочет учить ее русскому языку? Я бы ему хорошо платила.

Оскар усмехнулся:

— Спроси у Эстеллы. Я не уверен, что ока захочет иметь такого учителя.

— Я хотела бы, — сказала Эстелла. — Он хороший. Странный немного, но он ОК.

— Прекрасно! — Габриэл выглядела довольной. — Все так легко решилось. Надеюсь, он не откажется… Как ты думаешь, Оскар?

— Позвони ему… — отозвался Оскар, допивая скотч.

Возня Габриэл с Яцеком Гутором показалась ему неуместной неуклюжей глупостью. Зачем он только пожалел Маленького Мука и пригласил его на парти?.. Теперь человек из прошлого будет постоянно мелькать в настоящей жизни Оскара, напоминая ему о жизни прошлой. Ну и черт с ним, подумал Оскар, он постарается встречаться с Гутором как можно реже. Габриэл извлекла телефон и набрала номер:

— Яцек? Это Габриэл Крониадис… У меня к вам есть деловое предложение, Яцек… Оскар сказал мне, что вы хорошо знаете русский язык. Моя девочка решила изучать русский, не могли бы вы учить ее русскому, скажем, два или три раза в неделю?.. Да-да… Разумеется, я буду вам хорошо платить. Нет-нет, обязательно платить. Узнайте, какая полагается цена за такого рода услуги, и я буду платить вам вдвое.

Последовала пауза, во время которой Габриэл водила носком туфли по деревянным деталям обшивки лимузина…

— …разумеется, вы сможете заниматься у нас в доме. Мы с Эстеллой уточним, в какие дни… Карлос сможет вас привозить и отвозить, когда у него будет время… Да-да… До скорого… Да, на следующей неделе… Гуд бай.

Вдова Крониадис положила трубку и удовлетворенно констатировала:

— Он согласен. Я думаю, это хорошо для него…

Оскар подумал, что «это хорошо для него», но это же нехорошо для Оскара, и Карлос, судя по его физиономии, пойманной Оскаром в зеркале, тоже не был счастлив от новой прихоти своей госпожи.

глава девятая

1

— Все верно, но ты забываешь, что мы не живем вечно… А если через пару лет ты внезапно откроешь, что жила не так? Что, может быть, тебе следовало жить с одним мужчиной, ну, пусть со мной, например…

Наташка захохотала:

— Вот-вот, О! Все, что ты говоришь, в конце концов сводится к ужасно глупой Наташке, преступно не живущей с самым лучшим мужчиной в мире, с Оскаром.

Они лежат в постели Оскара голые и разговаривают. Окно приоткрыто, и апрельский Нью-Йорк нежно ворочается там, как большой зверь. Хрюкает, шипит, сипит полицейскими сиренами.

— Слушай, Наташа… — Оскар откатился от лежащей на животе Наташки и, взяв из ниши, в которую кровать упирается изголовьем, бокал с вином, отхлебнул.

— Что?

— Слушай, скажи мне честно, тебе в самом деле была интересна христианско-буддийская окрошка, которой кормил всех на парти мой соотечественник Яцек, или ты делала вид, что тебе интересно?..

— Я никогда не притворяюсь! — фыркнула Наташка. — Ты, Оскарчик, за столько лет мог бы меня изучить. Зачем мне притворяться?

— Ну, я не знаю… из снобизма.

— Глупости говоришь… Но я тебя прощаю… И даже постараюсь объяснить тебе, в чем дело.

— Ну-ну, просвети меня…

Оскар уселся в кровати. Наташка последовала его примеру и тоже уселась рядом, упершись спиной в стену и откинув голову назад, положив ее в нишу. Полежав с закрытыми глазами с минуту, Наташка вздохнула, подняла голову из ниши, взяла из рук Оскара бокал с вином, сделала большой глоток.

— Видишь ли, О, — начала она важно, — мы живем в мире, где столько ненависти, что такой вот небольшого росточка Яцек, вдруг подходящий к тебе на парти, где собрались отборные монстры, поражает своей настоящей невинностью…

— Не думаю, чтобы он бы так уж невинен, — вставил Оскар.

— Дай мне договорить, — твердо пресекла Оскара русская девушка. — Подходит гном и, глядя на тебя близорукими глазами, спрашивает тебя, можешь ли ты поцеловать таракана… Обычно самец подходит к женщине с вопросом: а согласна ли она пососать ему хуй?

— Фу, как грубо, Наташа…

— Грубо, но правдиво. Редко кто осмеливается объявить о хуе впрямую, но все равно он подразумевается. А Яцек, может и в нелепой форме, но правда интересуется, могу ли я, Наташа, поцеловать таракана. И я, Оскар, сказала, что могу.

— Ой!.. — Оскар не вынес глупой слащавости Наташкиного восприятия мира. — Не надо, Наташа! Дальше уже начинается русская душа… Избавь меня…

— Не хочешь — не буду говорить! — разозлилась Наташка и на сей раз вырвала бокал с вином из рук Оскара. — Сам просил.

— Хорошо, хорошо, продолжай…

— Он, может быть, и сумасшедший, твой Яцек… Наверное, он не совсем психически здоров, но только сумасшедший и может сегодня, сейчас, в нашу эпоху проповедовать не злобу, которую мы все в себе носим, но любовь. Любовь, Оскар…

— Кто бы говорил… Ты говоришь. Ты, которая никогда никого не любила.

— Неправда, — обиделась Наташка. — Я люблю свою маму. Я и тебя по-своему люблю.

— Конечно… — фыркнул Оскар. — Что же ты не стала жить со мною? Кто любит — хочет быть всегда с любимым. Разве не понятно…

— У меня на этот счет иное мнение, — твердо сказала Наташка. — Кто любит, тот не живет с любимым, дабы сохранить любовь… Кто любит — уходит.

— Какое оригинальное мнение…

— Не такое уж и оригинальное, но верное. Быт убивает любовь. Ежедневные столкновения двух тел что в постели, что на кухне умерщвляют аромат другой личности. К любимым нельзя привыкать…

Оскар взял со стола бутылку французского вина, в очередной раз наполнил бокал. Одна Наташкина рука во время разговора непроизвольно гладила ее выпуклый, очень миленький животик и время от времени спускалась, чтобы ущипнуть и подергать рыженькие заросли под ним. Постепенно внимание Оскара все более переключалось на животик, на Наташкину руку, ласкающую животик, на рыжевато-блондинистые, закручивающиеся пряди, скрывающие основное Наташкино достоинство — ее драгоценную пипку… Наташка продолжала разглагольствовать о Яцеке, о тараканьей теории, но Оскар уже не слышал слов…

— Можно я поцелую твоего таракана? — спросил вдруг Оскар и, не дожидаясь Наташкиного ответа, съехал вниз по розовой простыне и скоро уже раздвигал рыженькие заросли в поисках Наташкиного таракана.

2

Оскар вышел из такси на 42-й улице и шел теперь вверх по Третьей авеню. До встречи с Джерри Гольдсмитом оставалось еще полчаса.

К середине мая Оскар окончательно смирился с существованием в его мире ожившего мертвеца. Яцек Гутор оставил работу гарда и теперь по меньшей мере три раза в неделю учит вундеркинда Эстеллу языку Толстого, Достоевского и Наташки, получая за это, как догадывается Оскар, вполне приличную компенсацию.

Судя по сообщениям Габриэл с фронта, из дома на Бикман-плейс, Эстелла и Яцек отлично поладили между собой и даже время от времени отправляются вместе в музеи и на концерты. Габриэл, как кажется Оскару, безумно рада пробуждению своей нелюдимой дочери от неведомого сна.

Оскар не желает огорчать Габриэл своими подозрениями, хотя ему время от времени и хочется предупредить ее об опасности общения тринадцатилетней толстушки и тридцатипятилетнего тараканьего проповедника. «Вот забеременеет математическая Эстелла от таракана Яцека», — злорадно предполагает Оскар, однако так ничего и не говорит Габриэл. Она сошлется на невинность Яцека, на его «небесного цвета» голубые глаза… О, Габриэл найдет, что возразить. Временами, слушая ее восторженные панегирики «святому» Яцеку, Оскар начинает подумывать о том, что Его Величество Палач, кажется, теряет свое влияние на Габриэл.

«Женщины — существа по сути своей экстремистские. Однажды, может быть, мне придется увидеть и, более того, смириться с реформированной, посещенной благодатью и раскаянием Габриэл, вместо рабочей комнаты Палача стоящей на коленях в тараканьем храме», — иронизирует Оскар. Однако Габриэл по-прежнему два раза в неделю является к Палачу Оскару и, кажется, все еще получает ничем не омраченное удовольствие от оскаровского отточенного мастерства.

Единственная заметная Оскару тень святого гнома или его влияния проявляется у миллиардерши в выборе сценариев наслаждения. Оскар заметил у Габриэл очевидную склонность к представлению себя все более и более невинной жертвой жесточайших и несправедливейших насилий. В принципе отношения между Оскаром-Палачом и жертвой Габриэл всегда и были отношениями между грубым злом и нежной невинностью. Но никогда еще Габриэл не старалась выглядеть так невинно, не приходила в таких нежно-голубых, белых и розовых хрупких одеяниях, как сейчас. Разумеется, к концу каждого сеанса от одеяний остаются клочья на полу рабочей комнаты Оскара.

Белый пиджак Палач снял и несет его, легкий, на руке. Обычно зловещий и насильственный, тоже Палач по профессии, как и Оскар, Нью-Йорк в этот майский день притворился ласковым, залит желтым солнцем там и сям. В местах, куда солнце не достигает, прохладные и глубокие тени мирно я привлекательно лежат, может быть скрывая… ах, все что угодно могут скрывать нью-йоркские тени. Глубокий угол заброшенного паркинга может вполне вместить несколько трупов…