Читать интересную книгу Мыслящий тростник - Жан-Луи Кюртис

— В самом избранном! — подтвердил Юбер, не замечая грозы, собирающейся над его головой.

— Если я понял тебя правильно, речь идет о свальном грехе?

Лицо Юбера перекосилось от отвращения.

— Зачем только я пускался с тобой в откровенности?! Что за выражения! Как ты все умеешь принизить. Все замарать. Ненавижу вульгарность.

— Прошу прощения. Но может, ты все-таки объяснишь…

И Юбер объяснил. Нет, речь совсем не о том, что предполагает Марсиаль. Ведь все зависит от стиля — не так ли? От манеры. Вечерние трапезы либертинов XVIII века не имеют ничего общего с римскими вакханалиями. Утонченный эротизм не похож на грубое распутство. Светские люди (еще раз повторяю, самое избранное общество) могут позволить себе собраться в изысканной обстановке, в загородном доме и немного поразвлечься в истинно аристократическом понимании слова «свобода». Что тут плохого? Какой ущерб эти изысканные увеселения могут нанести обществу? Были бы женщины очаровательны, а мужчины деликатны и хорошо воспитаны. Во всем соблюдается величайший такт. Свет приглушен. Вокруг — огромный темный парк. К тому же есть еще второе помещение — настоящий маленький дворец. Комнат этак на двенадцать. Правда, бывает, конечно, что кое-кто и перейдет из комнаты в комнату. Но ведь это же забавно. Сталкиваются друг с другом в коридорах. Хохочут до упаду. Главное — не терять чувства юмора. Ах, почему, почему в Эдем впустили змия! Коварного змия, вооруженного фотоаппаратом! И теперь по рукам ходят снимки. Они гнусно компрометируют цвет общества (сливки, да-да, самые настоящие сливки). Потому что толпа (не высший, конечно, свет, а чернь — та, что читает вечерние газеты) — она все принижает (гневный взгляд в сторону гостя — Юбер понемногу отходил), все пачкает. Ведь скандал порождает только шумиха, газетные сенсации. Злобные насмешки, зависть. И поэтому-то очаровательное, галантное развлечение воспитанных людей — таков дерзкий и остроумный способ элиты бить по морде плебейского Катоблепаса, бросать изящный вызов Жозефу Прюдому — превращается во что-то грязное, низкое…

Марсиаль был потрясен. Вот уж чего он никак не ждал! А меж тем должен был этого ждать. Теперь ему припомнились кое-какие высказывания Юбера: «Что ты знаешь о моей личной жизни?» или «Можешь не беспокоиться насчет моего темперамента». И еще, когда Марсиаль был у него в последний раз: «Плоть и без того мучает нас на этом свете. Надо надеяться, что мы будем избавлены от нее на том» или что-то в таком духе. Яснее ясного. И как только Марсиаль не догадался? Ай да Юбер! Скакал себе, точно фавн, по коридорам уединенной виллы в полной боевой готовности… Но кто бы мог предположить? Кто бы заподозрил игривого проказника в этом важном чиновнике, распутника в этом технократе? Юбер — и двойная жизнь? Значит, решительно никому и ничему нельзя доверять. Мир рушится. Марсиаль посмотрел на свояка. Самая обычная, бесцветная внешность, вислый нос, лысоватый череп. Ничто в этом худом лице не наводило на мысль о разгуле… Лежит под одеялом длинный, голенастый, настоящий марабу… Марсиаль пытался представить, как Юбер перепархивает с цветка на цветок. Немыслимо.

Ох, и здорово же он скрывал свою игру, наш милейший Юбер! Марсиаль больше не испытывал ни капли сострадания к больному. Скорее уж настроился на суровый лад. Готов был осудить. Еле сдерживал негодование.

— Ты говоришь, что вас сфотографировали и снимки ходят по рукам?

— У нас есть причины этого опасаться. Мне кое-что сообщили.

— Стало быть, вас шантажируют?

Юбер закрыл глаза — то ли в знак согласия, то ли от страха.

— А что на них заснято, на этих снимках?

— Откуда мне знать? Я их не видел. Но можно предположить… Вечера кончались немножко вольно.

Марсиаль выждал несколько секунд.

— Хорошенькая история, — наконец пробормотал он вполголоса.

— Прости, не понял?

— Говорю — все это не бог весть как красиво! И это ты, Юбер, серьезный, ответственный человек, занимающий официальное положение, — ты участвуешь в подобных… оргиях!

— Но я же говорю тебе, что все протекало самым пристойным образом. На самом высшем уровне!

— Не смеши ты меня Христа ради! Высший уровень! Полагаю, на этих фотографиях запечатлены не просто партии в крокет на лужайке? Этот высший уровень не мешал вам порхать из комнаты в комнату и носиться полуголыми по коридорам…

— Какая чушь! Что ты мелешь? Это же не водевиль Фейдо!

— Еще бы, это все, конечно, куда более возвышенно, — заявил Марсиаль, негодование которого росло с каждой секундой. — И кто же в этом участвовал?

— Лучшие люди. Сливки общества.

— Сливки общества снимают пенки наслаждения… Извини за каламбур дурного тона, и все же…

— Он и правда отдает сборником дешевых острот!

— …и все же, Юбер, я просто не могу опомниться. Ты был для меня образцом. Я сравнивал тебя с собой, и всегда в твою пользу. Я говорил себе: «Вот Юбер, он человек положительный. Жену не обманывает, не ведет себя как скотина», а оказывается…

— Вот уже несколько лет я клокочу, как вулкан!

— Ты? Вулкан? А я-то был уверен, что у тебя довольно вялый темперамент…

— Я знаю, что ты думал. Кстати, не понимаю, на каком основании. Ну так вот — разуверься.

Марсиаль встал и начал расхаживать из угла в угол — так его взбудоражили все эти открытия.

— Я только об одном и думаю — о любви, — жалобно прошептал Юбер.

— Ты называешь любовью свальный грех в загородном павильоне…

— Это вовсе не загородный павильон, — с негодованием возразил Юбер. — И позволь тебе заметить, что в твоих устах эти упреки вообще более чем неуместны. Вот уже двадцать лет ты с невозмутимым цинизмом излагаешь мне во всех подробностях свои любовные похождения…

— Ну и что! Ведь это же давно известно — я бабник, я жалкий…

— Умоляю тебя, не кричи. Эмили услышит.

— …жалкий раб своих страстей, неспособный ими управлять. Но ты-то, ты! — Он с пылающим лицом остановился у кровати и прокурорским взглядом уставился на свояка. — Ты интеллектуал. Ты живешь во имя служения культуре. Ты современный гуманист. Верно?

— Не хочу перефразировать Мольера, но ответ напрашивается сам собой: можно быть гуманистом и оставаться при этом мужчиной…

Марсиаль не нашелся, что возразить. А возразить ему все-таки хотелось. Хотелось, чтобы последнее слово оставалось за ним. Он мучительно придумывал, что бы такое сказать. Этакое хлесткое, запоминающееся… То, что ему наконец пришло в голову, очевидно, прозвучит не слишком уместно, но он произнес с несокрушимой убежденностью:

— Хорошо, но как же тогда ноосфера?

— Что ты мелешь, при чем здесь ноосфера?

— А то, что, если у человека есть идеал, ему не лезет в голову всякая ерунда.

— Послушай, это, в конце концов, уже слишком! Для чего ты сюда явился — чтобы поддержать меня или чтобы добить? Честное слово, ты, по-моему, даже побледнел от злости.

Марсиаль сразу остыл. Он снова присел на край кровати.

— Вовсе я не злюсь. Просто я считаю, что в твои годы и в твоем положении можно бы вести себя поосторожнее.

— Ох, не говори! Неужели я сам не понимаю? Поверь, я и так достаточно наказан за свое легкомыслие, — закончил Юбер почти с рыданием в голосе. Его кадык заходил ходуном. Марсиалю показалось, что свояк с трудом сдерживает слезы.

«Бедняга! Пожалуй, я перехватил. Что это на меня нашло? Человек влип в скверную историю, а я не придумал ничего лучшего, как посыпать солью его рану».

— Ты уверен, что вас сфотографировали?

— Почти.

— И что снимки ходят по рукам?

— Так мне сказали.

— Постой, но после того телефонного разговора, когда ты упоминал о «документах», прошло уже больше месяца. За это время ты как будто немного успокоился…

— Да, но только отчасти. И вдруг все началось сначала. Чудовищная неопределенность. Невыносимое напряжение. Были минуты, когда мне хотелось — пусть уж поскорее наступит развязка. Арест, скандал — все лучше, чем этот страх, это ожидание…

— Послушай, пошевели мозгами. Если бы этот тип с фотоаппаратом решил шантажировать вас — тебя и твоих приятелей, — он прислал бы вам снимки, потом обошел бы вас всех по очереди и предложил бы выкупить негативы.

— Ты думаешь?

— Уверен. По-моему, вы переполошились зря. Я даже предполагаю, ты уж извини, что это дело… словом, что твои приятели сочинили все это, чтобы подшутить, ну, что ли, посмеяться над тобой. Обыкновенный розыгрыш…

— Что ты! Я виделся со всеми остальными. Они трясутся от страха.

— Но чего вы, собственно, боитесь? Что, снимки такие уж непристойные?

— Если только нас опознают — все кончено. Такого рода сборища запрещены. На сей счет во Франции существует особый закон.

— Ну, скажем, вас опознают, чем это в худшем случае тебе грозит?