Читать интересную книгу Предначертание - Вадим Давыдов

— А с этим вы как собираетесь справляться?!

— Ну, есть кое-какие мысли, — Гурьев кивнул. — Но об этом – несколько позже.

— Грандиозно, — усмехнулся Осоргин.

— Я понимаю ваш скептицизм, Вадим Викентьевич. Но это всё потом. Там. А пока… Дело в том, что вовлекать большие массы людей в наш проект на данном этапе вредно и опасно. Большевики не спят, разведка, как я наслышан, поставлена у них на широкую ногу и работает неплохо. Британия подходит нам ещё и тем, что здесь, в силу природного и так свойственного британцам островного патриотизма, у красных не столь уж широка вербовочная база. Опять же, эмигрантов здесь не слишком много. В силу известных вам обстоятельств ресурсы наши таковы, что не требуют никакой консолидации с русскими организациями. Наверняка, кстати, инфильтрованными агентами чека до полной потери понимания, кто есть кто. Великолепная тактика, между прочим, — все подозревают друг друга в явном или скрытом большевизме, в результате дело никуда не движется. А в нашем узком кругу мы всегда будем знать, кто, как и чем дышит. Позже к нам потянутся без всяких сверхъестественных усилий с нашей стороны. Именно потому, что мы представим собой настоящую силу. Ведь беда всей эмиграции в чём? Сама себя она не в состоянии финансировать, а европейским правительствам проще – да и выгоднее – крутить гешефт с большевиками, а не строить против них козни. А без средств, — какие же могут быть серьёзные мероприятия? Так, сплошное надувание щёк вроде РОВСа или ещё чего-нибудь в этом духе. При всём моём уважении. При всём преклонении перед мужеством и самоотверженностью этих людей, перед их верой в то, что Белое дело – правое. Правое дело без денег – пустой звук. Нам предстоит по острию клинка пройти, Вадим Викентьевич. И постараться подозрений особенных не вызвать, и денег получить в своё распоряжение… много. Какими средствами располагают наши, работающие шофёрами и землекопами? Что можно закрыть пожертвованиями отдельных чувствительных благотворителей? Все эти кассы взаимопомощи, сборы и взносы… Крохи. Требуются настоящие деньги, не миллион, не два и не десять. Для того, чтобы срам наш прикрыть, как говорится, и нужен нам мощный финансовый инструмент. Банк. Потому что продавать и покупать деньги и есть самый наивыгоднейший гешефт из возможных. Да ещё и не просто банк, — Гурьев задумался.

— То есть? — подбодрил его Осоргин.

— Банк с определённой экстерриториальностью, так бы я это назвал, — произнёс Гурьев.

— Не понимаю.

— Да я и сам ещё до конца не понимаю, — он развёл руками. — Вот скажите, Вадим Викентьевич. Какое-то время просидим мы в этом поместье, натренируемся. А выйдем мы на оперативный простор, резать коммуникации, скажем, — долго ли станет британское или любое другое правительство терпеть частную армию, едва ли не способную причинить серьёзнейшие неприятности его собственной, да ещё использующую суверенную территорию Британской Империи в качестве базы для своей совершенно незаконной, как понятно из всего вышеизложенного, деятельности? А как посыпятся сюда же ноты наркома иностранных дел, одна другой визгливее – что тогда? Придётся перебазироваться. А куда? Кто нас приютит, да так, чтобы не в Патагонии какой-нибудь, а тут, рядышком? Вот ведь вопрос!

— И как вы собираетесь из всего этого выпутываться?

— Не знаю, — Гурьев выбил пальцами на столе замысловатую дробь. — Я ещё не настолько влез тут на месте в систему, чтобы окончательно разобраться. Но я влезу и разберусь. А пока мы станем готовиться. А ещё мы оружие будем продавать, и всякие другие разные интересные услуги оказывать. Одним словом, — вставайте, граф, нас ждут великие дела.

— Собираетесь баронам Ротшильдам конкуренцию составить? Аферизмом попахивает-с, Яков Кириллыч. Уж вы простите старика.

— Ну-ну, господин капитан. Самоуничижение, как известно, паче гордости. Аферизмом, говорите? Кто не рискует сам, тот смотрит, как шампанское пьют другие. Составим, и ещё какую. И не только Ротшильдам, смею вас уверить. Что вы лично теряете, Вадим Викентьевич? Честно.

— Ровным счётом ничего, — улыбнулся Осоргин.

— И остальных мне таких же помогите найти.

— А вы?

— Что – я?

— Что вы приобретаете всем этим, Яков Кириллыч? Вы могли бы и при советах блестящую карьеру сделать. И не просто блестящую. А… Думаете, я не понимаю?

— Очень рад, что понимаете.

— Зачем?

— Такой странный каприз, Вадим Викентьевич. Хочется непременно обрести чувство исполненного долга. Или предназначения. Это уж как кому больше нравится. Но теряю я в любом случае немало. Если не больше, чем приобретаю.

— Что же? — прищурился Осоргин.

— Её, Вадим Викентьевич.

— Ах, Господи! Да почему же?! Не наоборот ли?

— Вы хоть примерно представляете себе, сколько времени нам потребуется? — тихо спросил Гурьев. — И что я всё это время должен буду делать и где? А теперь скажите – имею ли я право всё это на любимую женщину опрокинуть? Даже если она возражать не будет? Она, может, и не будет. Но только потому, что не представляет себе. Но мы-то, Вадим Викентьевич?

— Наверное, только в вашем возрасте такое замыслить возможно, — задумчиво проговорил Осоргин. — И не только замыслить – поверить в осуществимость. Только в вашем возрасте, когда кажется, что впереди – вечность, а молодость и здоровье неисчерпаемы.

— И этого я вовсе не исключаю, — согласился Гурьев. — Как бы там ни было, Вадим Викентьич. Надо попробовать сбить в кувшинчике масло. Хотя, может, не так уж и неприятно в молоке тонуть?

— Тонуть – всегда отвратительно, — убеждённо произнёс Осоргин. — В воде, в молоке или в дерьме – нет ровным счётом никакой разницы.

— Тогда вперёд, господин капитан.

— Давайте, Яков Кириллович. Показывайте дальше.

* * *

На обратном пути, сидя рядом с Рэйчел, Гурьев снова поднял разделительное стекло:

— Мне это подходит, Рэйчел. Я сниму поместье, если вы не против.

— Я должна обсудить это с Тэдди.

— Не думаю, что ему захочется возражать, — Гурьев наклонил голову к левому плечу. — Назовите сумму, пожалуйста.

Рэйчел, сделав вид, что пришла к решению путём неимоверно трудных размышлений, назвала цену.

— Леди Рэйчел, — Гурьев улыбнулся такой стеклянной улыбкой, что ей сделалось не по себе. — Вы что же, думаете, я совсем ничего не понимаю?

— Вы полагаете, что цена слишком высока? — Рэйчел вся залилась краской.

— Я полагаю, увеличив названную вами сумму втрое, мы вернёмся к реальности. А если вам ещё при этом хватит здравого смысла не спорить, то мы будем считать соглашение достигнутым. Пожалуйста, больше никогда не пробуйте проделать это со мной. Договорились? Леди Рэйчел.

— Джейк.

— Да?

— Вы и так…

— Это не относится к делу, Рэйчел. Вот совершенно.

— Хорошо. Мы договорились. Только…

— Что?

— Ничего.

Ну, что ж, подумал Гурьев. Ничего – это ничего. Это радует.

Лондон. Апрель 1934 г

Гурьев с мальчиком сидели на траве в одном из тихих уголков Гайд-парка. Погода была чудесной, птицы орали, сходя с ума от любви, и Рэйчел вот-вот должна была присоединиться к мужчинам, чтобы отправиться вместе на ланч. Давненько он не бездельничал так откровенно и с таким удовольствием. Гурьев задумался, придерживая пальцами травинку, торчавшую в уголке его губ. Тэдди вдруг громко вздохнул и с восхищённой улыбкой проговорил:

— А здорово ты отбрил эту стерву Элизабет, Джейк. Правда, что ты при всех укусил её за ухо?!

— Не совсем укусил, — осторожно улыбнулся Гурьев. — Ну, почти. Не думал, что тебе станет об этом известно.

— Конечно же, стало, — покровительственно посмотрел на него Тэдди. — Наш садовник Перси играет в шахматы с дворецким Фареллов, у которых вы были на этом проклятом балу.

— Они просто не замечают прислугу. Это очень глупо, верно? Как будто это не люди, а мебель. Я знаю, что ты не такой, и мне это очень нравится. И Рэйчел не такая, и это мне нравится тоже.

— Джейк…

— Я рад, что тебя это позабавило, Тэдди. Хочу только попросить тебя об одной услуге.

— Да?

— Никогда не называй никакую женщину, даже самую противную, глупую, самодовольную, развратную и подлую, стервой. Потому что она стала такой не только по своей вине. Мужчины, окружающие её, виноваты в этом нисколько не меньше. А, скорее всего, гораздо больше её самой. И особенно не стоит делать этого в её отсутствие.

— Почему? — краснея, но не отводя взгляда, требовательно спросил мальчик.

— Потому что вызов нужно бросать всегда только в лицо. И потому, что женщина никогда не может ни обидеть, ни унизить настоящего мужчину, какой бы испорченной и злой она не была. Он не позволит ей этого, а она обязательно это почувствует. Понимаешь?

— Да.