Читать интересную книгу Лестницы Шамбора - Паскаль Киньяр

Эдуард вызвал медсестру, которую Пьеру недавно пришлось нанять для услуг. Эдуард Фурфоз не в силах был видеть эту слабость, эту худобу, страх и мужество Пьера. Из его зрачков глядела смерть. У Эдуарда сжималось горло при виде Пьера, когда тот, шатаясь, входил в офис. Одна из секретарш не смогла вынести присутствие этого истощенного призрака – а может быть, побоялась заразиться – и уволилась. Эдуарду Фурфозу все чаще приходилось подавлять в себе желание взять его за руку, вывести из комнаты и отправить в постель, лишь бы он стал невидим. Пьер умолял раздобыть ему наркотики. Эдуард снова увиливал от ответа в течение двух-трех дней. Потом категорически отказал. Эдуард считал, что следует всеми силами отрицать смерть или по крайней мере отказаться от сочувствия, в котором всегда есть доля унизительной жалости, если не пособничества. Он решил по горло загрузить Пьера Моренторфа работой, сократив количество вечеров, когда они оставались вдвоем, до одного в месяц. Однажды вечером, ужиная с Мужланом и его женой, он по секрету переговорил с этой последней. Рассказал ей о страданиях Пьера Моренторфа и вручил сверточек размером с колоду игральных карт, в котором лежали крошечные пакетики – они служили валютой на двух последних азиатских торгах. Он попросил ее давать Пьеру Моренторфу каждые два дня по паре этих невесомых пакетиков. Строго запретил сообщать ему, откуда они взялись. Мадам Мужлан согласилась.

Медсестра и секретарша помогли Пьеру сесть в такси. Эдуард вызвал княгиню и попросил ее зайти к Пьеру с новой порцией наркотиков. Сам же вышел в сияющий белый город. Поехал в Шату, где встретился с Соффе.

Вечером, когда Роза наливала себе уже четвертый стаканчик виски, Эдуард вдруг встал и пошел на кухню за вишневым пивом. Он чихнул. Поспешно вынул платок. Не заметил, что вместе с платком извлек из кармана еще что-то, упавшее на пол. Роза увидела на полу маленький, не то голубой, не то зеленый предмет.

– Ты что-то потерял, – сказала она.

Она присела на корточки и, шлепая босыми ногами по полу, подскакивая, точно борец сумо, добралась до предмета, схватила его.

– Надо же, заколка! Значит, теперь ты разгуливаешь с заколками в кармане?

– Оставь меня в покое.

Эдуард жестоко покраснел. Он вырвал заколку у нее из рук и сунул в карман. Розу рассердил этот грубый жест. Она громко спросила:

– Ну и чья же это пластмассовая дешевка?

И она зло оскалилась. Ей нравилась эта гримаса, при которой у нее на щеке напрягался мускул, похожий на жесткий мужской член. Эдуард терпеть не мог этот оскал.

– Роза, я тебя умоляю! Я болен.

Он отказался говорить, как она ни бушевала. Пошел на кухню за бутылкой пива, которого ему так хотелось, вернулся со стаканом воды, ложечкой, двумя порошками аспирина и пакетиком сахарной пудры. На все расспросы Розы отвечал молчанием. Мешал ложкой в стакане, стараясь не звенеть и слушая, как она нагромождает обвинение за обвинением и называет его «несчастьем» своей жизни.

Февраль, март: никаких перемен. Но в субботу 21 марта 1987 года, в 3 часа 52 минуты вдруг началась весна. Весна, которая помнилась по прежним временам такой свежей, такой нежной, такой цветущей. Однако ничто не расцвело под потоками дождя.

В течение этих месяцев он не хотел видеться с Лоранс. Лоранс связалась с Пьером. Пьер молился перед своими крошечными деревцами. Они обменивались словами своих личных молитв. Эдуард тайком от Пьера взял на работу Мужлана. Но это раскрылось. Он купил пару одеял, одно из козьей шерсти, второе из шерсти-сырца, шесть пар носков, плед шотландского клана из Лоуленда. В конце февраля в Риме он одержал окончательную победу над Маттео Фрире. В конце марта принял в Париже Гретль Алчер. Она выступила в театре Ранелага. Поселилась в его квартире на проспекте Обсерватории. Отопление уже починили, батареи грели вполне сносно. Он снова увидел, хотя и с меньшей радостью, чем выказал внешне, зальцбургских кукол, puppen, в руках Гретль: их тела из дерева и кружочков пенопласта гордо распрямлялись в патетических позах во время пения, потом вялой кучкой оседали на пол в тишине.

Позвонила Роза. У нее находились княгиня де Рель и Соланж де Мирмир. Княгиня просила его прийти. Князь снова избил ее. Факт оставался фактом, князь и впрямь был жесток: ему нравились две вещи – коллекционировать мебель середины XX века и привязывать свою половину к батарее отопления. Эти два мерзких порока были единственными его прегрешениями. Он любил Бога. Много молился, уповая когда-нибудь заслужить спасение души. Эдуард зашел повидаться с ними.

Княгиня протянула ему руку для поцелуя. У нее действительно темнел синяк под глазом. Она расстегнула свои черные линялые джинсы и приспустила их, чтобы продемонстрировать исполосованные бедра и ляжки. Соланж де Мирмир, попыхивая кубинской сигарой, визгливо поносила мужчин.

Пьер Моренторф принял горячее участие в княгине, от которой трижды в неделю получал пакетики – те самые, в которых отказал ему Эдуард, что несколько омрачило его дружеское расположение. Пьер попытался убедить Эдуарда, что Мужлана, «это чудовище, этого зверя», необходимо выбросить за дверь. Но, по планам Эдуарда, князю предстояло заменить Пьера после его смерти. Пьер угадал этот замысел, но при одной мысли о том, что его можно кем-то заменить, в его взгляде сверкала жажда убийства. Между ними произошла тягостная сцена.

– Месье, пока я жив, этого не будет. Лучше я подам в отставку.

– Пьер, пока вы живы, об этом и речи быть не может.

Пьер проявлял нервозность, которой Эдуард за ним раньше не знал. Этому способствовал и кокаин. Эдуард чувствовал неловкость всякий раз, как встречался с ним. Когда он выходил за дверь на лестничную площадку, его била дрожь. Последнее время Эдуард нечасто наведывался в офис, их следующий ужин был назначен на 11 апреля. В остальном они общались по телефону. Сейчас Эдуард разъезжал чаще обычного. Пьер тяжело переживал его отсутствие, сетовал на то, что его бросили. «Одна только княгиня де Рель заботится обо мне», – жаловался он. Она регулярно доставляла ему маленькие дозы белоснежного порошка, который бесконечно облегчал его страдания, хотя сама княгиня при этом вела себя как-то странно. Она и в самом деле не понимала, отчего Эдуард поручил ей снабжать Пьера этими крошечными пакетиками, строго запретив открывать их и сообщать Пьеру, откуда берутся эти загадочные подарки.

– Ты жалкий старьевщик!

– Девять магазинов. Восемьсот…

– Да ты просто играешься. Убиваешь время между «Хэмлисом» и «Голубым карликом».[78] Так и проведешь всю жизнь в погоне за своей рухлядью…

– Тебе, я вижу, нравится это словцо. Надеешься, что оно меня оскорбит? Мой отец, мои братья и четыре сестры думают так же, как ты.

Роза сидела в своем спортивном кимоно, с обнаженной грудью. Встав, она сорвала со стены две фотографии, изображающие Эдуарда за игрой: одну с Юлианом, возле электрического поезда, в рождественский вечер, другую – на краю бассейна в варском доме, с малышкой Адри, которая, сидя у него на коленях, что-то размашисто пишет в воздухе черенком шелковичного листа. В своем просторном лофте по улице Пуассонье Роза завела привычку приклеивать скотчем на стены два-три раза в день адреса, почтовые открытки, фотографии, афиши, странички, выдранные из блокнота и скрепленные вместе цветной липкой лентой.

– Почему ты не хочешь снова провести исследование антител?

Он не ответил. Роза объявила ему, что заказала анализ своего кровяного спектра. «Вот и еще один спектр!»[79] – подумал Эдуард, и они заспорили по другому, вполне изысканному поводу: устрицы были внезапно отставлены из страха перед вирусным гепатитом; теперь разрешалось есть только птицу, рыбу, приготовленную на пару, свежие огурцы и сливовые йогурты – по крайней мере йогурт хотя бы с одной сливой по воскресеньям. Главную проблему представляла икра. Эдуард предпочитал белужью, светло-серую. Роза ван Вейден превозносила осетровую, с ее более плотными, более хрустящими, более золотистыми зернышками. Она находила «эту белугу» ужасной: такое впечатление, будто берешь в рот тухлое яйцо, которое мгновенно растворяется в слюне.

Как ни странно, Эдуарду все больше и больше нравилась именно белужья икра.

– Оставь меня в покое со своими вонючими каспийскими белугами! – завопила Роза.

Эдуард пожал плечами и пробормотал: «Вот дура!» И тут же ему в лицо полетела диванная подушка. Он имел неосторожность обругать ее вторично, за что получил удар будильником в уголок глаза, над скулой.

Он встал. Выходя, толкнул Адриану, застывшую на пороге; она смотрела на них, дрожа и прикрывая рукой рот, из которого неслись приглушенные испуганные вскрики.

Чемодана у него не было. Он нашел в ванной большой мешок для грязного белья, вернулся в спальню. Роза исчезла.

Адриана застала его за укладкой тех немногих вещей, которые он держал в квартире Розы ван Вейден. Он взглянул на нее. Малышка Адриана сжимала в руке игрушечный ковбойский револьвер из черной пластмассы; ствол был направлен вниз. Подойдя к нему, она взяла его руку и крепко сжала ее своей левой ручонкой, глядя ему прямо в глаза.