Читать интересную книгу Непогребенные - Сергей Антонов

Желтый, как всегда, использовал чужую манеру поведения, принадлежащие другим слова, трансформируя их в свои уродливые образы.

— Прекрати!

Рука Томского все еще оставалась в кармане. Пальцы нащупали шнурок; Толик потянул за него и достал пуговицу. Желтый кругляш обжигал пальцы. Не задумываясь над своими действиями, Томский вытянул руку в направлении Желтого. Пуговица превратилась в раскаленный добела шар. Сгусток чистого света. Толик не видел, как и в какой момент исчез Желтый. Его просто не стало.

Вместо гладкого ствола Мирового Дерева Томский увидел перед собой шершавую бетонную стену и круглое отверстие, прикрытое литой декоративной решеткой. Звезда в лавровом венке. Окно в мир Невидимых Наблюдателей. Толик ожидал услышать шепоты и вздохи, но вместо этого раздался голос Отто:

— Пьять. Самое большее дьесять минут. Они придут в себя и смогут отвьечать на вопросы.

* * *

Голос доносился вовсе не из-за решетки. Лютц стоял где-то за спиной, но повернуться к нему лицом Толик не мог: руки были связаны за спиной, а лодыжки прикреплены к ножкам металлического стула несколькими витками толстого кабеля в белой изоляции. Ах, да! Он в Академлаге. В плену у людей, которые должны были умереть много лет назад, но оказались живее всех живых благодаря циклическому замораживанию и оттаиванию.

Томский закрыл глаза. Не стоит показывать Куницыну и компании, что он пришел в себя. Сначала необходимо собраться с мыслями и быть готовым отвечать на вопросы, которые, по словам Лютца, ему собираются задавать.

«А чего, собственно, собираться? Зачем юлить? Может, взять, да и выложить все начистоту? Нет никакой КПСС, не будет указаний сверху. Партия и правительство забыли о вас, граждане замороженные, еще до того, как сами канули в небытие. Ваши блистательные разработки нужны скрипучей телеге под названием Метро как пятое колесо. Это ж надо так проколоться! Совершить длиннющий прыжок во времени и попасть не в светлое коммунистическое будущее, а в кромешный ад! Наши соболезнования, Исай Александрович!»

Томский поморщился и мысленно перечеркнул воображаемые строчки своего выступления перед публикой из благословенных пятидесятых. Неизвестно как они отреагируют на сообщение о том, что мир ухнул в пропасть, а вместо красных флагов на зданиях министерств сидят птеродактили. Могут решить, что над ними издеваются. Могут получить такой шок, что поддадутся первому порыву и прикончат гостей из будущего. На Руси всегда предвзято относились в гонцам, приносящим дурные вести. Иногда ругали матерными словами, иногда заливали в глотку расплавленный свинец. Нет уж. Пусть первыми переговоры начнут они, а Томский заговорит лишь после того, как будут обозначены куницынско-лютцевские позиции.

Толя вдруг поймал себя на мысли, что испытывает дежа вю. Он опять в секретной лаборатории. Щиколотки и запястья вновь скручены проволокой. Отличие лишь в том, что профессор Корбут предпочитал работать с лежачими пациентами, а профессор Куницын привязывал подопытных к стульям. Разница весьма и весьма несущественная.

«Так-то, Томский. За что боролся, на то и напоролся. Может статься, товарищ, что вместо лечения от генетического модификатора ты получишь полный курс оттаивания-замораживания сроком лет на пятьдесят…»

— Толик. Эй, Толян! Ты как?

— Нормально, — прошептал Томский в ответ на шепот прапора. — Если бы не твоя любовь к халявному чаю, то было бы еще лучше.

— Хрен с ним с чаем. Ты на эти решетки погляди!

— Уже видел.

— Выходит, что на той станции мы этих клоунов слышали.

— Ага. И учти, эти клоуны могут тебе сейчас клизму поставить, а ты и не пикнешь.

— Пусть только попробуют!

Аршинов сидел справа от Томского и тоже был тщательно привязан к стулу. Вездеход занимал левый стул. Толик забеспокоился. Случайно или намеренно ему отвели почетное место в центре? Ученые явно считают его главным, и если что-то будет не так, то пыхтеть всерьез придется в первую очередь именно ему…

Послышались шаги, и перед пленниками появился Куницын. Выглядел он очень взволнованно, хотя и пытался это скрыть.

— Анатолий Томский — ваши настоящие имя и фамилия?

— Не вижу необходимости скрываться за псевдонимом. Я не настолько известен.

— Хорошо. Только один вопрос, Анатолий. Он не имеет отношения к делу, но… Как он умер? Это было покушение?

— Кого вы имеете в виду, Исай Александрович?

— Его. Самого, — Куницын пригнулся, словно опасаясь удара палкой по спине. — Сталина.

— Своей смертью он умер, — ответил за Томского Аршинов. — Удар его хватил. На ближней даче. Сутки на полу провалялся. Два дня без врачебной помощи — тут хошь не хошь, а умрешь.

Куницын нервно ломал пальцы.

— Легкая смерть. Он такой не заслужил…

— Мы-то здесь при чем? — не унимался прапор. — Не вижу связи между легкой смертью Сталина и тем, что нас привязали к стульям. Может, хватит дурака валять, товарищ Куницын? Освободите нас, и мы забудем об этом досадном происшествии.

— Решать это не мне, — покачал головой старик. — Все будет зависеть от степени искренности, с которой вы будете отвечать на вопросы. После смерти Сталина во главе страны, конечно же, встал Лаврентий Павлович?

— Не встал, — буркнул Аршинов. — Расстреляли его в конце пятьдесят третьего. Как врага народа. Так что можете смело нас развязывать.

Куницын приблизился к Толику, наклонился над ним.

— Ваш друг лжет? Меня не проведешь. Если Берию расстреляли, наш проект должны были закрыть, а он успешно завершился. Честно Анатолий: Лаврентий Павлович ведь стал генсеком?

— Аршинов сказал правду. Как это ни печально, но ваш проект действительно закрыли.

— Исай Александрович, о чем вы болтаете с этими шпиками? — подошел Теченко. — Я их насквозь вижу. Из СМЕРШа, правильно? Или теперь ваша контора по-другому называется?

Толик промолчал. Не потому, что его поразил вопрос Теченко. Неприятно удивило другое: на плече зоолога висел трофейный автомат. Томский узнал свое оружие. Раз ученые начали вооружаться — дело плохо.

— Молчите? — Теченко обошел вокруг трех стульев. — Ничего. Я смогу вас разговорить. Чай — это еще цветочки. Ягодки будут после того, как мы вколем вам сыворотку правды. Не стройте жалостливую гримасу, товарищ Куницын. Вы забыли о том, что делали с вами деды этих молодчиков? Тогда у вас короткая память. У меня подлиннее будет.

Теченко в упор посмотрел на Томского. Было в этом взгляде столько ненависти, что Толик невольно опустил глаза. Зоолог истолковал это как признание вины.

— А-а-а, помнишь! Все помнишь, гад. Сначала вы отобрали у меня свободу. Разлучили со всеми, кого я любил. Потом вам показалось, что этого мало. Вам захотелось отнять даже время, в котором я жил. Заставили подписать липовую бумажку о том, что я соглашаюсь на опыт добровольно. Думали, что не выживу? Поставили на мне крест?!

— Тарас Арсеньевич, остановитесь, ради бога! — попытался успокоить коллегу Куницын. — Мы ведь еще не знаем точно, кто эти люди. Не в курсе решений партии, принятых за это время…

— Заткнись! — рявкнул Теченко, переключаясь на Куницына. — Ты настолько слеп, что веришь, будто они могли измениться за это время? Видел, во что эти извращенцы превратили несчастного зверька? Ничего ты не видел! Из-за таких вот мечтателей и утопистов, как ты, они пришли к власти и стали творить все, что подсказывали их больные мозги. «Мы не знаем, мы не в курсе!» Да мне хватит одного взгляда на эти лубянские морды…

— Слышь, ты… зоологическая морда! Трепись, да меру знай…

Выдав эту тираду, Аршинов сплюнул себе под ноги и замолчал.

— Ага. Вот ты себя и выдал, — закивал головой Теченко. — А я еще не соглашался с Отто, когда тот предложил вас заморозить. Теперь вижу — надо. От себя лично я бы пришил каждому по шесть лап, чтоб знали, как издеваться над живыми существами!

Толик понял — молчать больше нельзя. Иначе их обвинят во всех смертных грехах, начиная от развала Советского Союза до развязывания Последней Войны.

— Тарас Арсеньевич. То, что я скажу вам сейчас…

— О-о, ты скажешь. Обязательно. Только не сейчас, а чуть позже. Пойдемте, Исай Александрович. Там у Лютца какие-то проблемы с заправкой установки.

Пленники остались одни. Оставалось лишь ждать, пока их соизволят выслушать, и надеяться, что им поверят. Томскому даже стало смешно. Над их головами, самое большее в сотне метров, находится мир, которому вряд ли суждено восстать из руин и пепла. Давно перестали существовать понятия, которые обитатели Академлага впитали с молоком матери. Все изменилось раз и навсегда. А здесь время словно замерло.

«И почему, собственно, „словно“? Поставь себя на их место. Люди, помещенные в морозильные установки в далеких пятидесятых, выходят из них, чтобы через восемьдесят лет рапортовать партии и правительству о том, что они выжили. Они не знают о том, что произошло наверху. Готовятся к встрече с потомками. А тут заявляются три оборванца. Один из них — молчаливый карлик с невиданным зверьком, а второй — грубиян-солдафон, позволяющий себе насмехаться над линией партии. Как бы ты сам повел себя на их месте? И не помешает учесть: эти люди — узники, наказанные за преступления, которых не совершали. Есть откуда взяться и недоверию, и злобе…»