От услышанных слов я опешила, растерянно хлопая глазами. Мелёшин без капли неловкости признался, что специально выставил меня на всеобщее посмешище, и объяснил таким тоном, словно его принудили взять меня в поездку по лесным проселкам.
— Может, стоило предупредить? — выпалила, шмякнув тёркой о стол.
— Тогда ты не согласилась бы ни под каким соусом.
Я смотрела на Мэла и поражалась его беспросветному нахальству.
— Зато, Мелёшин, теперь надо мной потешается весь институт. Придется вызывать тебя на димикату.
— Разве потешаются? — удивился он. — Я бы узнал. Не возьму в толк, почему злишься.
— Почему злюсь? — разгорячилась я, размахивая теркой. — Да потому что ты опять перевернул по-своему и выставил так, будто меня должно распирать безмерное счастье за приглашение на лесное развлечение для избранных.
— Это ты перекручиваешь, как тебе выгодно, — повысил голос Мэл. — Я поехал бы только с тобой и больше ни с кем. На остальных мне плевать.
— Зато мне не плевать! — схватив горсть медовых шариков, я швырнула в бункер измельчителя.
— Уже дошло, — хмыкнул он. — Больше ни одна муха не пролетит рядом. Следи за огнем, пока буду крутить, — и взялся за ручку измельчителя.
— Поражаюсь твоей самоуверенности, Мелёшин, — ответила я раздраженно. — Из всей речи уловил самое нужное. Правильно говорят, у кого что болит, тот о том и говорит. Между прочим, пока ты обсуждал, какую ставку сделать, я почти околела.
Мэл нахмурился, затормозив перекручивание:
— Я прочно привязал заклинание. Оно не слетело бы даже при ходьбе.
— Однако улетело благодаря пьяным парням.
— К тебе приставали? — встревожился Мэл. — Запомнила их? Покажешь?
— Там парней было человек двести или триста. Откуда бы упомнила? К тому же злилась, пока ты любезничал с подружкой.
— Она мне не подружка.
— Значит, бывшая.
— И не бывшая. Никакая. Общая знакомая.
Увлекшись препирательствами, я позабыла о кипящем вареве, и оно тут же откликнулось, выплюнув вверх горячий брызг. Хорошо, что мы с Мэлом вовремя увернулись.
— Устала от твоих бывших и настоящих, — сыпанула я соленый порошок в булькающее месиво, и Мелёшин переключился на помешивание загустевшей смеси с безвозвратно нарушенными дозировками. — Устала от тех, кто общий и не общий, кто знакомый, а кто мимо проходящий.
— Упрекать прошлым нечестно, — Мэл добавил в варево медовую крошку. — Оно есть у каждого, его не спрятать и не стереть.
Богатое Мелёшинское прошлое — не чета моему жиденькому. Чтобы пересчитать подвиги Мэла, не хватит пальцев на руках и ногах, и нужно дополнительно арендовать три или четыре конечности.
— Наверняка и у тебя есть прошлое, — заметил он.
— Есть, — я сунула под пресс две ягоды вонюлярии. По кабине поплыл противный запашок.
— Вот видишь, — согласился растерянно Мелёшин. — И какое оно, твое прошлое? Безоблачное?
— Безоблачное, — сказала я ровно и вывалила ягодное месиво в сотейник. Главное, не переборщить: и с вонюляриями, и со спокойствием в голосе. Хвастовство и пафос Мэл раскусит сразу и не поверит.
— Это хорошо, что безоблачное, — заключил он после непродолжительного молчания. — Не жалеешь?
— О чем?
— О безоблачном прошлом?
— Как-нибудь переживу.
— Оно было случайно не с артистом из клуба? — не отставал Мелёшин, помешивая кипящее варево.
— Было, да прошло, — отрезала я, сыпанув навскидку розового пепла в сотейник. — И неважно, с кем. Важно, что меня постоянно тыкают носом, а я не учусь на ошибках и продолжаю влезать в неприятности.
— Эва, мне в голову не могло прийти, что потеряю тебя на цертаме. Вернулся, а там чужая компания. Поляна небольшая, зато народу — не протолкнуться. Честно, перепугался очень. Думал, ты опять влипла во что-нибудь. Пока всех обежал, цертама накрылась медным тазом.
— Странно… Вроде бы правильно говоришь, и я чувствую себя виноватой, потому что много требую. И всё же не понимаю тебя. Ты руками согреваешь и даешь прорасти добрым отношениям, а ногами тут же затаптываешь и калечишь их. Так что зря переживала, просчитывая шахматную партию наперед. Она закончилась, не начавшись.
Мэл молча помешивал смесь.
— Понятно, — сказал задумчиво. — Мы можем остаться друзьями?
— Приятелями, — уточнила я и взялась вытирать со стола пролитый и рассыпанный беспорядок. — Пете будешь звонить?
— Нет, — ответил Мелёшин, наблюдая за пузырями, возникающими на кипящей поверхности и лопающимися с громким хлюпаньем. — Если захочешь, сама сделаешь это.
Вот и расставились точки над i. Все-таки хорошо, что я решилась и прояснила, а то мучилась бы сомнениями и бессонницей.
— Теперь тебе нельзя появляться в районе невидящих.
— Спасибо за совет. Постараюсь обходить стороной, — хмыкнул Мэл.
— Сообщил отцу о "Мастодонте"?
— Нет. Стоит пока на аварийной стоянке. Что-нибудь придумаю. Может, отдам в ремонт.
Пока он говорил, от бурлящей смеси оторвался большой малиновый пузырь и, поднявшись в воздух, лопнул под потолком, забрызгав стенки кабины и меня с Мелёшиным.
— Едрит в качелю! — воскликнул тот и кинулся выключать спиртовку. Сия предосторожность оказалась напрасной — реакция началась, стремительно ускоряясь. Один за другим из сотейника вылетали пузыри различных размеров, и, заполонив кабину, лопались, оставляя о себе воспоминание в виде малиновых клякс.
Мэл, схватив сачок, кружил по тесному пространству, пытаясь сбить пузыри в полете и загнать обратно в сотейник. Воинственный вид уляпанного экспериментатора вызвал у меня неудержимый смех.
— К-к-к…. - заливалась я, наблюдая за Мэлом, уворачивающимся от разлетающихся брызг.
— Не вижу ничего смешного, — пыхтел он, поймав большой пузырь, и затолкал его в сотейник, а через секунду оттуда вылетел десяток малиновых бандитов.
— К-к-к… — повалилась я набок, хохоча.
— "Кы-кы", — передразнил Мелёшин. — Лучше возьми сачок и помоги.
— К-крышкой накрой, — простонала я, обнимая руками заболевший от смеха живот.
Когда крышка сотейника водрузилась на законное место, я оглядела кабину. Глазам явилось плачевное зрелище, если учесть, что половина приготовленного варева присыхала сейчас к стенкам и потолку.
Ромашевичевскому не понравится разбазаривание лабораторного добра впустую, и к моей характеристике добавится еще один минус, препятствующий сдаче экзамена. Хорошо, что компоненты снадобья не подлежат строгому учету, и технологические потери можно спокойно списывать без многочисленных объяснительных и визитов в первый отдел.
— Пожалуй, великодушно отдам тебе свою часть снадобья, — махнула я рукой. — А ты взамен уберешь тут.
— Хитришь, лентяйка, — стянул повязку Мэл.
Короткое молчание глаза в глаза обожгло сильнее тысячи горячих слов.
Я отвернулась к двери:
— Пойду, наверное. Разрешаешь, коллега?
— Разрешаю, — сказал Мелёшин. — Коллега.
Одаривая в архиве студентов необходимыми материалами, мои ноги бегали от стеллажей к столу выдачи и обратно, а голова думала не о предстоящем экзамене, а о Мэле, который намертво окопался в извилинах, и о его отце, воспользовавшемся информацией о потасовке у клуба и переступившем через гордость и самолюбие сына. Мелёшину-старшему оказалось выгодно извратить правду и устроить так, чтобы в районе невидящих начались репрессии. Возможно, сценарий развития событий был давно заготовлен, и не хватало небольшого толчка. Я стала средством в достижении целей Мэла, а он сам оказался средством в политической стратегии отца.
Сидя на занятии у профессора, распинавшегося о роли символистики в материальной висорике, я вдруг додумалась до того, что, приглашая меня на цертаму, Мелёшин не имел злого умысла. Он хотел поймать двух зайцев: показать бывшей подружке, что не убивается по ней, и показать мне, что значу для него больше, чем институтская однокурсница. Увы, Мэл оказался безалаберным рыцарем, а моя захудалая внешность оказалась виновата в том, что меня не восприняли серьезно.