Тотчас после отбытия шефа его помощник почистил редингот, шляпу, пришпилил пристегивающийся воротник и сказал юному клерку:
– Бернар, меня ждут у мадам Саки для разрешения одного семейного дельца, а ты оставайся тут и жди распоряжений господина д'Аркса.
Неизвестно, где ждали Бернара, но оставшись наедине с собой, он тут же нахлобучил на голову каскетку и закрыл бюро.
Нечто похожее происходило и в приемной кабинета: во Дворце Правосудия царят патриархальные нравы, там не любят засиживаться допоздна.
Давно уже не слышалось ни шума закрывавшихся дверей, ни шагов в коридоре, но Реми д'Аркс не замечал тишины, установившейся вокруг него.
Часы на башне дворца пробили девять.
Реми сидел на том месте, где мы оставили его, подпирая рукой голову; свет лампы падал на его лоб, изборожденный глубокими морщинами, большие сумрачные глаза уставились в пустоту. Он ни разу не шевельнулся с той минуты, как увели Мориса; происходившая в нем работа мысли была столь интенсивна, что мускулы лица казались окаменевшими.
Когда губы его наконец шевельнулись, с них слетели три слова:
– Она любит его!
И Реми тут же продолжил свою мысль:
– Не будь его, она бы любила меня! Следователь опустил глаза и встряхнул головой:
– Она сама мне сказала, что между нами существует какая-то связь. Что-то толкает ее ко мне, ей небезразлична та опасная схватка, в которую я ринулся очертя голову. Почему? Я оказал ей важную услугу, но и до этой услуги она интересовалась мной. Почему?
Досье Мориса лежало перед ним открытым, он отодвинул его усталым жестом и чуть ли не со слезами в голосе повторил:
– Она любит его!
Острая тоска пронзила его сердце, кровь прилила к щекам, Реми поднес руку к груди и простонал:
– Он так молод! И что он мне сделал? Он даже не, подозревал о моем существовании. Одно слово, написанное моей рукой, может вернуть ему счастье! Но зачем мне его писать, если от этого зависит собственное мое счастье? Он отнял у меня мою надежду! И при чем тут я, если он все равно осужден? Его вина для всех очевидна, любой судья на моем месте приговорил бы его к смерти.
Горько улыбнувшись, он размышлял дальше:
– Мне даже нет нужды говорить: он виновен. Достаточно передать это дело другому следователю, и тот...
Он запнулся и, вздрогнув, договорил:
– Но его убийцей буду все-таки я!
Его пальцы вцепились в досье, он рассыпал перед собой бумаги, вытянул из них листок без подписи и вполголоса прочитал последнюю фразу:
«Известно, что он питал романтическую надежду на брак с молодой девушкой аристократического происхождения и притом весьма богатой – поговаривают, что в приданое она получит более миллиона».
– Точно, они, – помолчав, пробурчал он, – узнаю их руку. Неужели я стану сообщником убийц моего отца?
Он оторвался от бумаг и, вскочив со стула, вновь застыл в неподвижности.
– Совсем еще молодой человек, – рассуждал он, рассеянно потирая лоб. – И такой честный взгляд! Я пожал ему руку, я ему обещал спасение!.. Бывают братские души, но ненависть встает между ними и превращает друзей во врагов...
Он медленным шагом подошел к окну, выходившему во двор Сент-Шапель.
Закопченный фонарь, прикрепленный над дверью соседнего здания префектуры, удлинял тени разбросанных по мостовой строительных материалов; на их беловатом фоне резко выделялось черное дерево.
По небу бежали грозовые облака, иногда открывая месяц, купающийся в темной лазури.
В окнах уже не было света, трудовой день блюстителей справедливости закончился.
Дворец спал.
Реми всего этого мог бы и не заметить, если бы не уловил среди камней какого-то движения. Женщина легкой походкой пересекала двор...
Реми протер глаза и, удалившись от окна, с горечью промолвил:
– Она чудится мне повсюду! Я говорю о нем, а думаю о ней. Как бы я ни противился, как бы я ни боролся, эта любовь сильнее меня, и я от нее погибну – умру безумцем, а то и преступником!
Только что владевшая им глубокая подавленность сменилась внезапным возбуждением. Реми забегал по комнате, с губ его продолжали срываться отрывистые фразы:
– А может, я уже сошел с ума? Ведь это безумие – видеть вещи не так, как их видят все. Скажи я: «Он невиновен!» – мне не поверит никто, ни суд, ни присяжные, ни публика. Он виновен! Это очевидно, это ясно всем, только сумасшедший станет утверждать обратное. Но Боже мой, Боже мой, – простонал он, опускаясь на стул, – он невиновен, и я это знаю, я один это знаю, и его жизнь оказалась в моих руках. Напрасно пытаюсь я обмануть самого себя, я отдал бы все на свете за каплю сомнения, но сомнения нет – он невиновен! И Валентина любит его! А я, я готов растоптать ради нее свои честь и совесть!
Последние слова вырвались из груди Реми, подобно рычанию, голова его опускалась все ниже. Он долго сидел, не двигаясь, уперев лоб в скрещенные на столе руки, похожий на человека, побежденного хмелем или смертельной усталостью. Иногда он вздрагивал всем телом, словно от болезненного толчка, иногда имя Валентины слетало с его губ...
В коридоре зазвучали шаги – но он не слышал их, прохладная рука легла на его руку – но он подумал, что это сон, и не шевельнулся.
Чей-то голос, ласковый и серьезный, произнес над его ухом:
– Это я, господин д'Аркс, я обещала вам прийти.
Он поднял глаза и задрожал: перед ним – не во сне, а наяву! – стояла Валентина де Вилланове.
– Кажется, я вас испугала? – с печальной улыбкой спросила она.
Действительно, он глядел на нее испуганно, чуть ли не с ужасом. Первые же слова Реми выдали его опасения.
– Я говорил! Вы слышали, как я...
– Я ничего не слышала, господин д'Аркс, – мягко ответила Валентина, – и вы ничего не говорили. Но неужели вы могли сказать что-то такое, чего мне нельзя слышать?
Реми опустил глаза, лицо его приняло свирепое выражение.
– Как вы сюда прошли? – грубо спросил он.
Реми д'Аркс был человеком светским в лучшем смысле этого слова, его учтивость вошла в пословицу в том кругу, где вращалась Валентина. Тем не менее девушка не обиделась и даже не удивилась грубости его тона; казалось, именно такого приема она ожидала.
– Я прошла сюда с очень большим трудом, – негромко ответила она. – Сперва я поехала к вам, как мы и договорились. Жермен, ваш слуга, не хотел меня даже впустить, но потом, сжалившись над моим болезненным видом, позволил вас подождать.
– Вы и вправду очень бледны, мадемуазель де Вилланове, вероятно, события этой ночи заставили вас сильно страдать.
– Мне удалось выжить, – ответила она таким тоном, что у Реми на глаза навернулись слезы, и продолжила свой рассказ: