Широкое безмолвное поле уже осталось позади, когда в неясном, зыбком рассвете наконец обозначились притаившиеся среди садов темные избы. Виктор постучался в крайнюю избу. Калитку открыла пожилая женщина. Ничего не объясняя ей, Виктор молча вошел в избу и опустил обессиленного Бориса на пол.
- Есть ли доктор в деревне? - спросил он.
В голосе женщины послышался страх и сострадание.
- Нет, дорогой, нет, сыночек.
- Плохо. Занавесьте окна, - попросил он хозяйку. Затем вместе они устроили раненому удобную постель и укрыли его теплым одеялом.
Прошло немного времени, и раненый, закрыв глаза, заснул.
...К вечеру Борис почувствовал себя лучше и сам стал просить тронуться в путь. В сумерках хозяйка подогнала к дому подводу, на нее осторожно уложили раненого, прикрыв его соломой.
Над лощинами вихрились туманы. Было зябко. Понурая и усталая лошадь медленно потащилась по ухабистой дороге...
* * *
Когда до подпольного райкома дошла весть об исчезновении Скобцовой и Горбунова, посланных на задание Ереминым, Комов возмутился: "Как можно поступать так опрометчиво! Так ведь можно загубить и себя, и весь отряд!" Он много слышал о Горбунове и знал Скобцову как опытную разведчицу.
Вызвав Еремина из отряда, Комов поручил ему предупредить подпольщиков о возможной опасности.
Враг лютовал, и Комов ощущал это на каждом шагу. Фашисты предпринимали одну за другой попытки по блокированию и уничтожению партизанских отрядов.
Глава двадцатая
Меж серых облаков пробивалось тусклое солнце. Холодный ветер срывал с ветвей последние листья, уносил их от пепелища по черной пустынной дороге. Сизый дым курился над грудой пепла, из которого неуклюже торчала темная печь с высокой трубой и рыжей покоробленной заслонкой. Где-то рядом все еще таился жар, и от его тяжелого, неуходящего запаха тошнило, дурманило голову.
Ночь провели в сарае, куда Марфа стащила кое-какие домашние пожитки, туда же завела чудом уцелевшую корову-кормилицу. А с рассветом принялась сооружать новое жилье.
Несколько дней трудилась Марфа, отрывая под навесом сарая землянку. Стены укрепляла старыми досками, сухой лозой. Обмазывала их глиной. Из кирпича обгоревшей печи сложила печурку. Трубу вывела в сторону за стену сарая. В нем было сыро, пахло глиной и затхлостью. Но, главное, была теперь над головой крыша. И надо было жить.
Не успела Марфа по-настоящему освоить свое новое жилище, а к ней уже пожаловал староста Яков Буробин. Сухонький, жилистый, с острыми серыми глазами на невзрачном лице, он вызывал у нее неприязненное чувство.
Войдя в землянку, Буробин по своей манере громко высморкался в какую-то цветную тряпицу и, как важный гусак, самодовольно крякнул.
- Ну, как живешь-то здесь, солдатка?
- Как видишь, Яков Ефимович. Живем покашливаем, ходим похрамываем, спим в тисках на голых досках.
- Вижу, не очень-то важно, и запах бьет в нос, как в керосиновой лавке, это от коптилки... Приверни, а то ведь и горючего на нее не наготовишься.
- Что же делать, не хватит - посидим в потемках, может, и печаль не будет так грызть сердце.
- Печаль в сердце, что червь в орехе. В такой дыре она не пройдет. Зачем же тебе терпеть такие неудобства и биться как рыба об лед? Надо что-нибудь придумать. Я ведь могу и подобрать тебе подходящий уголок. Здесь-то заживо можно себя схоронить, в этой могильной яме.
Марфа слушала старосту и не могла понять, к чему же он клонит. Она глубоко вздохнула.
- Что-то, Яков Ефимович, ты вдруг вспомнил обо мне? Заботишься, как о сестре родной.
- Забочусь, значит, надо. Так уж мне положено по должности.
Марфа не стерпела, сказала ему с горькой усмешкой:
- Тогда бы сходил и на кладбище, проверил бы, как там обжились Пелагея с Матреной, Никита Дьяков и Семен Белоус, Назар Копырин с внучком. Там много их, всех не перечтешь. Да и в правление колхоза наведался бы.
Яков слушал, и у него от возмущения глаза вылезли на лоб.
- Ты что же это - надо мной издеваться? Всякая сорока от своего языка погибает, учти. Я ведь человек такой: ни перед чем не остановлюсь. За такие речи полетит и голова.
- Я это знаю.
- А на кого ж ты надеешься? Мне ведь и хахаль твоей дочери не страшен. Знаю я, красная ты насквозь. Напичкал тебе голову всякой большевистской мякиной твой постоялец, вот ты и хорохоришься. Если я его не смог придавить вовремя, то тебя-то в бараний рог согну, в три дуги ясно?! В три погибели согну, - крикнул Яков и выскочил вон из землянки, громко хлопнув легкой, неплотно сколоченной дверью...
Марфа и прежде не раз замечала подозрительное внимание, которое уделял ей староста. То он ни с того ни с сего заигрывал с ней, ластился, как пес к доброй хозяйке, то делал какие-то намеки на военные неудачи немцев. Но она чувствовала его фальшь и его скрытную злость.
Однажды ранним пасмурным утром на проселочном тракте, проходившем недалеко от села, загромыхали танки. Сотрясая воздух ревом моторов и лязгом гусениц, они катили на восток. Измученные люди со страхом вслушивались в зловещие металлические звуки. Но вот в деревню вкатили три автомашины с автоматчиками. Их угодливо встретил староста. "Коровы, бычки, кормить солдат", - объявили фашисты. И староста в присутствии односельчан сразу же указал на сарай Марфы.
Осень катилась все дальше, по ночам землю схватывало морозцем, нет-нет да падал на пепелище снег.
Как-то, в ненастный вечер, Марфа набрала для своей печки ведро чурок и головешек и направилась уже к сараю, но до ее слуха долетел непонятный шорох. Она остановилась и стала вслушиваться. Печально посвистывал холодный ветер. Она постояла с минуту, подумала: "А ведь кто-то таится. Или мне что-то почудилось?" И неожиданно, где-то совсем рядом прозвучал знакомый голос:
- Не пугайтесь, Марфа Петровна, это я, Виктор. Мне нужно поговорить с вами.
- Господи, неужто это ты, Витя! - негромко отозвалась Марфа.
Виктор вошел с ней в землянку, два его товарища остались в темноте наверху. Тусклый свет коптилки заколыхался из стороны в сторону, бросая тени на изможденное лицо спящего Коленьки.
- И ваш, значит, спалили? - подавленно спросил Виктор и снял с головы кепку.
- Боже мой, что здесь только было! - ответила Марфа. - Как они свирепствовали, если бы только видел, с ума можно сойти.
- А мать?.. - Виктор дышал взволнованно, точно предчувствовал что-то. - Наш дом сожжен, там ничего не осталось. Где же теперь мать? У кого она?
Марфа некоторое время собиралась с силами, села на скамью. Виктор опустился рядом с ней.
- Что случилось? Говорите же...
Марфа, нервно комкая концы своего полушалка, дрожащим голосом поведала ему о том страшном дне. Не могла она утаить, что среди арестованных односельчан - родственников партизан - была и мать Виктора, Василиса Хромова...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});