Конечно, Алекто привлекает ее внимание больше, чем кульминация сна – старый дом на вершине шварцвальдского холма. То, к чему тянутся ее надежды, страшнее декоративного трупа на излете альпийского пейзажа. Это обертка рождественской конфеты или белая лента Болотной площади – декоративное искусство. Дом же, который она всегда называла странным и вычурным именем «Парцифаль», является последней точкой реальности. Иногда можно увидеть, как сквозь него начинает блестеть жизнь. Видимо, у каждого найдется такой Парцифаль – такой дом, заточенный в стеклянный шар, такая тайная память и нерастраченный ресурс ностальгии, который единожды полностью заполняет твою жизнь, вытесняя все остальное. В четырнадцать ты впервые видишь его на витрине и уже предчувствуешь. Потом он становится твоим настоящим, затем – прошлым, гештальтом, причиной психотерапии, рефлексии, о нем ты плачешь, когда прижимаешься лбом к его сильному плечу и когда сжимаешь лопатку, того, к кому сегодня тянутся твои ожидания; завтра – ты уже насыщаешься, но никогда, стоит запомнить, тебе не спастись от подобного Парцифаля. От этих книг, без всякой видимой причины, вызывающих приступы ревности и судорожное желание обладания. Для всех остальных такие предметы не имеют никакой значимости, для тебя же их тайные имена яснее всего остального. Вероятно, Парцифаль начали строить в конце 70-х (так или иначе Юлия должна придумать его историю собственноручно, в этом кульминационная часть приключения) миниатюрным подарком очередной любовнице. Какой-то из первых нуворишей пытался пленить ее европейским шармом. Неуклюжее чудовище, не имеющее ничего общего ни с одним архитектурным течением. Эта желтокрылая пташка была актрисой, и Парцифаль, став ее клеткой, пропах запахом пудры и обил свои стены зеркалами. Многие из этих зеркал никогда не отражали действительности. Это были черные зеркала, другие зеркала, именно такие, какие всегда необходимы актрисам. И необходимы таким, как Юлия – больше, чем класса люкс, эксклюзивные артефакты другого мира, несущие в себе аромат тосканских преданий Джеймса Гюнтера и античного жертвоприношения.
Парцифаль стоит на вершине холма. Кажется, что он упирается в пропасть, но это не так. Он – начинает пропасть, он является ее источником. Холм резко осыпался северным боком под тяжестью напудренного чудовища, и обнажил острые базальтовые уступы. Далеко внизу виднеются еловые заросли, и дальше – хребет Алекто. Юлия знает, что сон заканчивается внутри. Когда захлопывается входная дверь, пространство съеживается до размера Парцифаля. Это не ощущение гроба. Это большое двухэтажное пространство. Радости, розмарина, потрескивающих каминных бревен, эбонитового херувима на полке, пыльных корешков, мандариновых корок. Это суррогатная реальность, где папа жив, мама жива, любовь существует, торжество дружбы. Запах обманчивой старины. Прямо за дверью начинается громоздкая лестница. Здесь первая хозяйка сломала шею. Начиная с античности, люди строили дома-коробки и дома-ящики, способные запереть в себе зло. Известный дом Пандоры. Эти метафизические ловушки не только пили кровь своих хозяев, но и вызывали в них любовь. Одержимость стропилами, лестницами, перекрытиями, спальнями. Эти дома вступали в прихотливые и ревностные отношения со своими хозяевами. Они занимаются с ними любовью. Иногда – они ебут их до смерти. Дома-однолюбы и дома-гомосексуалы. Дома, как Парцифаль, способны наполнить твое сердце ностальгической печалью. Навсегда. Заполнить тебя до краев. Любая история этих домов – еще одна история похитителей тел.
Пространство демонов – это точки, где чекин невозможен. Юлия знает, что находится внутри. Дом, с которого все продолжилось. Чья величественная история принудила ее делать карьеру. Его доски, его дорогие окна – все, что она заработала, посвящено Парцифалю. Смерть Оли и ее ребенка. Добро пожаловать вечная тема моего сердца мой Алехандро мои беременные надеждой мои дорогие мои устремления, вот он снова зовет с вершины шварцвальда – невредимый вечно ускользающий возлюбленный. Невзаимная любовь к дому по имени Парцифаль сделала Юлию подлинным наследником римских императоров.
…они приходят снова и снова силой дежавю, незнакомые улицы с приметами родственной близости, мужчины с отчетливой предначертанностью в любовники, фурии приходят днем, приходят ночью, мучают Ореста мухами и Юлию формами искореженных женщин. Рождественский подарок тем, кто совершил убийство, подлость, предательство и использовал fake GPS, то есть – они преследуют каждого, и их цель уничтожение человеческого рода. Она поднимается по ступеням Парцифаля. То ли для того, чтобы закончить сон, то ли из внутренней необходимости. Дверь. Небольшой коридор, и обнажается зал, и вот погасший камин. Фигурки из фарфора – каждая, как знак зодиака или символ ушедшего года, все то, что приятно нам, когда мы влюблены – над этим камином. И ковер, созданный для пятен красного вина и пролитых телесных жидкостей. Здесь свершается секс и детоубийство. Что угодно. Как удобно, что все трактуется и кажется именно тем, что нужно именно сегодня. Кровать паралитика = брачное ложе. Все одинаково. На этой лестнице актриса погибла, а остальные хозяева продавали Парцифаль из рук в руки, как неудобный и старомодный чемодан, вряд ли кто-то чувствовал тревогу или беды прошлого, этот дом не одержим призраками, совсем нет, дело совсем в другом. Это просто дом. Но некоторым придется полюбить его до конца. Юлия сидит на его диване. Все ей кажется немного другим, родом из прошлого, значительным. Она покупала бусины Пандоры, чтобы запомнить взлеты по карьерной лестнице, посещение значимых выставок, и чтобы не потеряться в арт-пространствах и небоскребах. Это были заклинания возвращения, мольбы о любви, попытка отогнать фурий. И вот она снова в этом доме, с новым убийством на пальцах, а браслеты на ее руках опустели.
Последнее, что испытала Оля, – удар в грудную клетку. В общем, это не было больно. Даже страшно не было. Но перед смертью она видела их – идущих наперекор тому, что чудовищ не существует. Алекто, Тисифона, Мегера. Тисифона крепко держит шею ее девочки, можно пересчитать кольца на пальцах, все это так медленно, вся кровь деторождения и весь сок жизни, мой персик и мое утешение и я не смогу жить если с тобой что-то случится – все это в руках того, что не должно существовать. Оля не знает о Тисифоне, она видит лишь ее силуэт, страшная женщина, да и женщина ли(?): странная маска из тончайшего зеленоватого стекла, стеклянной плесени и шов, где маска переходит в лицо, это похоже на ожог, одно вплавляется в другое с грацией и внутренним умыслом, но Оля этого не знает. Ее головастик и единственный котенок в длинных пальцах судьбы, шея не может выдержать подобной силы, кажется, жизнь обрывается гораздо раньше удара, и резкое движение, с которым Тисифона разбивает голову малышки о подоконник, – просто символ, триумф жестокости старого мира, триумф символической справедливости, и в этом нет уже убийства, это – надругательство над мертвыми, ведь Оля слышала, с каким хрустом пальцы и шея, она все слышала, она все понимала… она уже не могла броситься вперед, ей претило прикоснуться к мертвому ребенку, так – вдалеке – она дергано сглатывала слюну, и ей казалось, что у котенка девять жизней, и это просто какая-то игра; стоит прикоснуться к мертвым, как иллюзии осыпаются. Она родила ее по любви, по тому, что хотя бы чуть-чуть можно назвать любовью после того, как ты ебаная-переебаная в провинциальном поиске любви, – и нельзя понять, за что приходит это возмездие. В темной комнате. Просто так, ударом о подоконник. Пальцы Тисифоны в дорогих кольцах. Тиффани и что-то еще, Оля не знает названий, она никогда не мечтала – боялась и незачем, совсем незачем – заучивать эти иезуитские имена – Алекто, Тисифона, Мегера – западных брендов. Чекин в Ритц-Карлтоне просто так, этого ведь недостаточно для казни…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});