изолированно от остального научного мира, но тем не менее его строения, пусть и в малых количествах, но присутствуют в бывшем стольном городе.
Если говорить о тобольских памятниках, то первым из них стал обелиск на Чувашском мысе покорителю Сибири — Ермаку. Не знаю, стоит ли причислять сюда гипсовые скульптурки вождю мирового пролетариата, которые в изобилии заняли все мало-мальски значимые точки как нижнего, так и верхнего города. Появившись незаметно, они столь же незаметно исчезли в годы перестройки, и вряд ли кто ответит, где они в данный момент находятся, да и вообще, существуют ли они, в чем я лично сильно сомневаюсь.
В первые десятилетия советской власти культурная жизнь Тобольска находилась в зачаточном состоянии, и, возможно, поэтому даже речи не шло об установке памятных монументов кому-то из наших известных земляков. Не проводилось ни художественных выставок, ни вернисажей, хотя уже в послевоенные годы были открыты художественные мастерские, где местные мастера-живописцы занимались в основном оформительской работой. Среди них могу по памяти назвать Григория Бочанова, Петра Токарева, Руслана Рыжикова, Валерия Карабанова. У всех у них были свои живописные работы, но собрать их вместе и выделить помещения для выставки местные власти долгое время не считали нужным.
Чуть позже появился то ли сосланный, то ли приехавший в Тобольск по собственной воле, художник-живописец Остап Павлович Шруб. Судя по всему он окончил какое-то художественное заведение, воевал и во многом был личностью примечательной, хотя бы уже одним тем, что жил в верхней части ризницы Софийского собора, где сам топил огромную печь, таскал воду и стойко пережил все прочие прелести неблагоустроенного жилья. Большинство его картин отличались яркими и сочными красками, но при этом в большинстве своем несли в себе военную атрибутику: перископ, колючая проволока, сгоревшие танки и прочее.
Еще будучи студентом, мне удалось познакомиться с ним. Он не особо возражал против моих незваных визитов, и я смело пользовался этим, частенько без всякого приглашения заглядывал в его «келью», как он называл свои покои. Но разница в возрасте давала о себе знать, и потому настоящей дружбы меж нами как-то не сложилось. Через несколько лет он уехал в Тюмень, а в Тобольск перебрались из разных мест молодые художники, которые сумели убедить местное руководство в необходимости городских выставок, и первая из них открылась не где-нибудь, а в северном приделе все того же Софийского собора.
Наиболее теплые и добрые отношения сложились у меня с нашим соседом, жившим через два дома от нас, скульптором Николаем Васильевичем Распоповым, которого мы все по-соседски именовали «дядей Колей». Он сам срубил себе дом на склоне Казачьего взвоза, в верхнем этаже которого проживала его семья, а внизу помещалась мастерская. Больше всего бросался в глаза, когда спускался к нему в мастерскую, стоящий в центре ее огромный чан, весь заполненный глиной голубого цвета и залитый до краев водой. То был поделочный материал для его скульптур. При этом он резал из дерева интересные композиции, и многие из них приобрели московские, питерские и другие крупные музеи страны. Даже ручки на дверях были в виде смешных человечков или звериных голов. Одно слово — дом-сказка.
Он частенько просил нас, подростков, позировать ему для какой-нибудь скульптуры. Не знаю, по какой причине, но город не счел нужным заказать ему что-то для увековечивания памяти наших земляков. Единственное, что мне запомнилось, это то, как он пытался восстановить скульптурку ангела на могиле П. П. Ершова, но раз за разом она подвергалась разгрому местных варваров. Так и стоит поныне памятник поэту-сказочнику без верхнего завершия, и не нашелся пока человек, кто бы довел начатое им дело до конца.
Зато Николаю Васильевичу поручили собрать привезенную по частям в контейнерах гипсовую скульптуру Д. И. Менделеева и установить ее рядом с бывшим Губернским музеем, здание которого в то время занимал Дом пионеров. Несколько лет части скульптуры простояли под открытым небом без всякого внимания, пока наконец было решено начать их сборку. Для начала решили возвести пьедестал под памятник. Отливали его незатейливым дедовским способом из цементного раствора в деревянной опалубке, следы от которой пропечатались, как ребра на скелете, и явственно просматривались до конца существования монумента.
Сверху же по частям собирали целую скульптуру (автор проекта, к сожалению, мне неизвестен). В результате сборки прорисовалась фигура сидящего в кресле человека преклонных лет с длинной, до середины груди, бородой. Одна рука у него свободно витала в воздухе, как бы ища опору, а другая лежала на колене, придерживая какую-то книгу.
На бетонном постаменте высотой под два метра укрепили табличку с надписью: «Дмитрий Иванович Менделеев», чтоб никто ненароком не принял его за сбежавшего из Европы в Тобольск Карла Маркса или иного пролетарского вождя. Сверху памятник покрыли кузбаслаком, черным, как сапожная паста, поскольку иные красители на складах города отсутствовали.
Как такового торжества по случаю открытия памятника не помню. Его приняли как данность, и со временем рядом с ним стали изредка появляться полуувядщие букетики цветов, которые с такой же быстротой куда-то исчезали. Проходящие мимо него по вечерам, возвращающиеся со службы старушки поначалу вздрагивали и испуганно крестились на Чернеющую в полумраке и недобро поблескивающую фигуру великого химика, но постепенно и они привыкли к его сумрачному облику
Но больше всех не давала покоя скульптура Дмитрия Ивановича в гипсовом формате так это моим многочисленным друзьям, которые во время наших посиделок считали своим долгом поинтересоваться: почему это он (Менделеев) проявляет явное непочтение к хозяину дома по Большой Сибирской и сидит к нему спиной? Проще говоря — задом. Эти насмешки повторялись раз за разом, и поэтому вынужден был обещать, что вот найду время, соберусь с силами, найму кран и разверну гипсового химика лицом к своему родному дому. Шутки на этом заканчивались, но кто тогда знал, что судьбой мне будет уготовлено произвести эту самую манипуляцию в отношении памятника, причем не самостоятельно, не по собственному произволу, а по приказу высокого начальства.
* * *
…Началось все с того, что, поддавшись на уговоры друзей, согласился занять освободившуюся должность начальника дорожно-эксплуатационного предприятия, и таким образом в моем ведении оказалось все благоустройство родного Тобольска: начиная от уборки улиц, асфальтирования дорог и заканчивая вывозом мусора и прочих нечистот. Плюс установка на площади новогодней елки, намораживание ледовых переправ через Иртыш и захоронение неопознанных трупов. Всего в моем подчинении насчитывалось сто с небольшим человек, включая сторожей, кочегаров и одного кузнеца. Народ там подобрался разный: были и работяги, и беспробудные пьяницы, но дело свое