Нэе её новая роль властительницы пришлась вдруг по вкусу. Власть, пусть и мизерную, за которую она заплатила тут сполна, и неизвестно чем и как ещё будет платить, ей подарил её мучитель. А эти? Пришли на готовое благополучие из своих клоак, смеют вести себя с нею не просто на равных, а пытаясь попирать её. В то время, как всего лишь уцепились за подол её платья.
Ноли обречённо поплелась в кристалл здания. А Эля заговорщической и лукавой долькой сложив губы, хотела что-то сказать Нэе, не веря в её серьезность.
— Иди же! — приказала ей Нэя, — чтобы всё вокруг блестело ко времени приёма заказчиков! Витрины не забудь протереть, а то через пыль ничего не рассмотришь. Я буду выгонять всякую из вас за нарушения. Только работа и дисциплина!
Но в глазах Эли блестели искры насмешки, и Нэя сама понимала смехотворность своих поз.
— Моя бабушка была женой и матерью аристократов, но она всю жизнь работала как каторжная. И я никогда не держала слуг и всё делала и делаю сама. А я, в отличие от вас, аристократка. К тому же это моё предприятие — «Дом Мечта», а не ваш! — быстро устав от роли требовательной госпожи, она села за столик, — Принеси мне напитки для отдыха и лёгкие закуски.
Она изящно махнула рукой, вспомнив жесты царственной Гелии и сверкнув браслетом на своём запястье. Браслет тоже принадлежал когда-то Гелии и был выкуплен у перекупщиков по случайности. Эля ушла, а Нэя, окружённая обезлюдившими цветниками, не чувствовала ни малейшего желания есть и пить в своем «царственном» одиночестве. Ей было скучно, муторно на душе, одиноко, и не хотелось быть ничьей начальницей.
— Я же тебе говорила, — бормотала уязвленная Ноли, оставшись наедине с Элей, — Она оплачивается как особая дева по обслуживанию местной верхушки. А ты, — нет, нет!
— Да ты-то по любому туда не вхожа. Иди уж, гримируй своей супер щёткой уличные террасы и лестницу. Хорошо, что не весь сад. А не нравится, путь открыт на все стороны, но за стену. Будешь опять гримировать шлюх в домах любви и получать тычки от пьяных и недовольных потребителей. Хочешь? Нет. И я как-то отвыкла от свободы нищеты и ненужности.
Ноли-Глэв так и не смирилась с переменой своей участи. Судьба и тут показала ей кукиш. В чём-то Ноли было и жалко, и Нэя перевела её лишь на время в столь унизительное положение. Ради перевоспитания, скорее. Она вовсе не мстила ей за то, о чём и проболталась Ифиса, — о той ночи, когда Нэя впервые сблизилась с Рудольфом, а Ноли поведала о том всем присутствующим в пиршественном зале, раскрасив всё издевательской пантомимой ради увеселения компании. За что Ифиса будто бы хотела Ноли пришибить. Эта горькая память вообще никак уже не соотносилась с реалиями настоящего, где обитали другая Нэя и другая Ноли. Если бы Ноли присмирела, то была бы быстро прощена. Но смирение, как известно, цветок, который растёт не в каждом саду.
Первое время вконец озлобившаяся Ноли нещадно била своей супер щёткой девчонок за их малейший промах, — то поздно встали, то кое-как пропололи цветники или вздумали забрести в окружающий сад во время рабочего дня. Она поднимала тучи брызг, когда под истошный визг девчонок выгоняла их из водоёма, не давая искупаться, когда им вздумается.
— Прекрати! — кричала ей Эля, заступаясь за девушек, — Не смей грязную щётку полоскать в чистом бассейне!
— Она сами грязнее моей щётки! — огрызалась Ноли, дежурившая в саду круглосуточно. Бывшая гримёрша превратилась в реальную цепную собаку, сбежавшую со своей привязи. Она лаяла на всех и каждую из числа работающих в «Мечте», кроме самой хозяйки. Но когда дело дошло до ухаживателей юных служительниц «Мечты», а это часто были дети местной уже знати, посыпались жалобы на свирепую охранительницу, вооружённую длинной палкой, увенчанной жёсткой щетиной. И однажды под её злую супер щётку попался солидный человек, которого она в вечерней полутьме не только сшибла с ног, но и окатила водой из шланга. За оскорбление социально значимого человека Ноли выдворили прочь. Она уходила в свою дальнейшую неизвестность, изрыгая проклятия в адрес Эли и Нэи, оставив после себя, как следы той же злой псины, чёрное пожелание разбиться вдребезги хрустальной «Мечте», где её старания не оценили.
Скандальная репутация, закрепившаяся за «Мечтой», делала Нэю, по сути, изгоем этого мирка. Она была виновата во всём, что там происходило. Местные женщины общались с ней только на предмет пошива своих оперений, воспринимая Нэю как низшую обслугу. Но которая несла в их глазах ответственность за всё, за девчонок, словно они являлись её дочками, а она их нерадивой матерью. За похождения Эли, за драки, случавшиеся вокруг кристалла, за ночной свист, за слишком поздний смех в лесу, за чью-то скандальную беременность. Всюду была её вина. И её презирали, соединяя их всех в один монолитный грех, проникший в непогрешимый мир за неприступной стеной. За чужую несдержанность, глупость, трагедию или ещё какой публичный экстаз, — хотя бы наполовину, хотя бы на четверть, но она виновата. Она уже сожалела об изгнании Ихэла, его толстушки жены, о собственной предвзятости по отношению к добросовестной, если уж по существу вопроса, Ноли.
Личное одиночество, однообразие трудовой жизни, тяжёлый мир вокруг, несмотря на окружающую всех живущих природную и рукотворную красоту, погружали её в апатию. Работать становилось неинтересно. Она будто погружалась в тот самый подвал, из которого выбралась в столице, только стены у него были прозрачные, за которыми благоухали цветники и шелестел листвой единственный друг — прекрасный лесопарк, наполненный птичьим пением и переливом перламутрового света по утрам, и, казалось, как и она, уставший от людей. Нэя любила гулять очень рано, когда все ещё спали, или поздними вечерами, когда уже спали. Лес один окупал всё. Он принимал её грусть, обнимал тишиной и прохладой, гладил ветвями, разговаривал шелестом и шорохом, дарил аромат цветения.
Появился новый дворник, он же охранник. Немолодой, но и не старый человек. Чей-то протеже или родственник кого-то из местных. Вдовец и книгочей, он, к несчастью, писал маловразумительные поэмы, досаждая их чтением вслух. Особенно он донимал Нэю, просчитав её такт и культурное обхождение. Воспитание не позволяло ей обижать человека, годящегося в отцы по возрасту. Он же заходился птицей, пока однажды не принял её покорное внимание за расположение к себе и полез с любовным признанием. При этом считал, что делает ей честь тем, что даст ей статус семейной женщины. За резкий обрыв его признаний и за то,