Читать интересную книгу «Святая инквизиция» в России до 1917 года - А. Булгаков

Жилища надворных построек, хлеб на корню, картофель на полях, большую часть хозяйственного инвентаря — плуги, сохи, бороны, повозки и проч. — все пришлось духоборам бросить на произвол судьбы; остальное же имущество, как например, лошадей, быков, коров, овец пришлось продать впопыхах за гроши, за бесценок…

Такому разорению и ссылке подверглось около 5000 душ духоборов. Распоряжением губернской власти (Сибирь, г. Обдорск) духоборческие семейства, предназначенные к водворению в том или ином уезде с таким расчетом, чтобы на каждое селение приходилось не более 2–3 семей; причем они поселялись обязательно в разных концах селения, с целью устранить возможность частого между ними общения. При этом земли ссыльным переселенцам–духоборам не было дано. Им предоставлялось жить, как и чем они хотят. Но в то же время они лишены были прав, без особого каждый раз разрешения, отлучаться даже в соседнее село. Словом, люди были разорены, обездолены и в довершение всего лишены земли и свободы» [527].

«Однажды духоборы села Орловки собрались на общественную молитву. Только что они приступили к молитве, как прискакал казак с приказанием, чтобы они немедленно же отправлялись в Богдановку, куда прибыл губернатор, который требует их к себе. Духоборы ответили посланному: — «дайте нам кончить молитву, и тогда мы придем». Но им не удалось кончить этой молитвы, так как вслед за этим на них налетели две сотни казаков и начали бить их нагайками. Толпа замерла. Дети подняли страшный плач, а казаки, взбешенные столь явным ослушанием приказанию начальства, ожесточенно начали бить нагайками оцепеневшую от ужаса толпу беззащитных людей.

Эти наивные люди, всем сердцем верившие в то, что на свете нет ничего святее, нет ничего выше молитвы, устанавливающей общение человека с Богом, кинулись на колени и, простирая руки к Небу, запели духовный псалом. Увы! Это отнюдь не спасло их от казацких плетей, которые продолжали немилосердно стегать и рубить их до тех пор, пока, наконец, вся толпа, прекратив молитву, в ужасе не кинулась на дорогу… Тут казаки погнали их в Богдановку, подстегивая нагайками тех, которые почему–нибудь замедляли шаг» [528].

1893 г., Москва.

«Над госпожой Бороздиной учрежден был строжайший надзор полиции, причем для выезда из Москвы в пределы Московской губернии она должна была каждый раз испрашивать разрешение московского генерал–губернатора, а для выезда в другие губернии — разрешение министра внутренних дел. Когда г–же Бороздиной явилась необходимость поехать в Серпуховский уезд к своему родственнику, который занимал там должность предводителя дворянства, то ей было выдано «проходное свидетельство», причем она обязана была ехать, нигде не останавливаясь, по прибытии же на место явиться в полицию. Местные полицейские власти, начиная от исправника и кончая урядником и полицейским десятником, получили приказание строжайше следить за каждым шагом этой опасной преступницы, вся вина которой состояла лишь в том, что она осмелилась раздавать народу Евангелие..» [529].

Выдержка из письма из Тульчи от 11 января 1897г.:

«Ужасные вещи с ним делали. Его родной брат приказал мужикам привязать его за руки и за ноги и к голому телу прикладывали горящие папиросы и требовали, чтобы он отрекся от веры. Когда он потерял сознание и кричал, они отрезали веревку от рук, он упал головой об землю, а жену пьяные мужики насильничали (а она беременна). С этого времени они оба заболели, и до сих пор с ними бывают припадки. Это было в августе 1896 года и повторилось 4 декабря того же года: обе руки и бороду зажали в железные тиски и горячим железом жгли (пекли) ему спину. Так что более 50 ран сделали ему на теле. Какие ужасы творятся на нашей Руси…» [530].

Письмо из Олыпаницкой общины (даты нет):

«Братьям и сестрам во Христе г. Киева.

Возлюбленные! Вам известно, что мы живем среди нашего населения и несем все общественные и казенные повинности наравне с прочими односельчанами и что мы выполняем от души, как перед Богом, все общественные и казенные налоги. Но вот нас всех еще обложили по 50 к. со двора на починку сельской православной церкви. Мы, посоветовавшись между собой, решили не платить, так как мы туда не ходим, и заявили об этом старосте. После этого один из наших братьев понес в расправу поземельные деньги, здесь был сельский староста, писарь и кассир, которым он сказал: примите от меня подать, но староста говорит — давай на церковь. Брат говорит, мы не желаем давать этого налога, тогда староста посадил его в карцер, а сами начали в отдельной комнате пьянствовать. Потом позвали его в канцелярию, и спросил его староста, чтобы дать 50 к. на церкву. Отвечай! Но он сказал не дам, нет охоты. Тогда староста стал наносить ему побои с обеих рук и побил порядочно ему голову» [531].

Напрасная жестокость:

«За последние годы у нас в России по разным тюрьмам, дисциплинарным батальонам и сумасшедшим домам постоянно содержится в строгом заключении некоторое количество людей, провинившихся перед правительством в том, что их религиозные убеждения запрещают им всякое человекоубийство, и что они поэтому не могут по совести принимать участие в военной службе.

Если разбойник ради грабежа убьет человека, то никто не считает его сумасшедшим, поступок его не боятся предавать гласности и обращаются с ним самим как с человеком, совершившим то самое, что он совершил. Но если кто откажется от всякого убийства, а потому и от всякой службы, то в нем тотчас предполагают психическое расстройство и сажают его на испытание в дом умалишенных…

Недавно умер молодой человек, по имени Евдоким Дрожжин, не могший по своим религиозным убеждениям участвовать в военной службе… Таким образом он был сначала приговорен к двухлетнему заключению в дисциплинарный батальон, четыре месяца спустя он был приговорен к продлению этого срока на три года и заключению в карцере на 4 месяца; через четыре месяца после того срок был продлен еще на 3 года с заключением в карцере на 4 месяца; наконец, месяца через два он был приговорен к продлению срока заключения еще на три года с арестом в карцере на 4 месяца. Так что срок его заключения, вместо первоначальных двух лет, возрос до 11 и все продолжал бы возрастать до бесконечности, если бы болезнь и смерть не прекратили его мученической жизни» [532].

Издано в С. — Петербурге в 1886 г. В. Г. Чертковым, тем самым, которого выслали из России. Будучи за границей, он с помощью Л. Толстого публиковал сообщения и письма.

Из письма единоверцев (духоборов), из фонда В. Черткова:

«… Мы видели их по разрешению полковника, который спросил нас: «откуда вы и зачем приехали?». Мы сказали ему: «Из Тифлисской губернии приехали посетить наших братьев». Он сказал: «Со всеми свидание не позволяется, только со своими родственниками и на малое время, не более как на один час». Свидание было стеснительное; но все–таки благодаря Господа Бога мы могли узнать на счет их жестокого и немилосердного наказания. Срезаются колючие розги по пяти и шести штук в один пучок и кладут в растяжку, заходят по одному человеку с той и другой стороны, напоенные водкой, и приступают, как разъяренные хищные звери, которые раздирают смирных и кротких овец. Секут до тридцати ударов так больно, что вся колючка лезет в мясо и рвет его кусками; по окончании этого сажают в одиночный холодный карцер на одни сутки, а ведь трудно сеченому на морозе; на другой день выпускают и дают им ружья и ведут на маршировку…» [533].

Жалоба:

«Родной мой отец, Илья Поливан, подал на меня жалобу в Брусиловский волостной суд, в которой просил изъять из моего владения всю 1/4 часть надела, которым я пользовался в продолжении 13 лет. Волостной суд жалобу эту уважил и 7 сего июня приговорил изъять из владения моего означенный надел и предоставить в распоряжение моего отца. Оставшись с девятью (курсив мой. — А.Б.) малолетними моими детьми без законного права лишенным надела, я нахожу приговор этот лишенным всякого законного основания и подлежащим отмене по следующим основаниям. На сколько мне известно из словесных объяснений на суде моего отца, вся причина, по которой я лишен судом моего надела, заключается в том, что я изменил прежним православные убеждениям и стал веровать в Евангелие, т.е. отступил от православия и принял веру Евангельскую, которую мой отец и волостной судья называют штундистскою…

июня 20 дня 1903 г.» [534].

Апелляционная жалоба:

«Приговором мирового судьи 3 участка Новоградволынского округа 18 июня 1905 года состоявшимся, мы признаны виновными в нарушении благоговении в церкви и приговорены к аресту по одной неделе каждый. Вся вина, за которую нас приговорил судья к аресту, заключается в том, что мы не православные, а исповедуем нашу веру в Бога по учению Христа Спасителя и Его Апостолов и не посещаем православных храмов. Отсюда возникла со стороны сельского священника ненависть к нам, который, постоянно негодуя на нас, 3 марта сего года приказал насильно забрать нас из дому и привести в церковь, где один из нас, Максим Кондратюк, от сильной тревоги и волнений, причиненных сельскими властями, заболел и стал просить сотского выпустить его из церкви на свежий воздух, так как ему сделалось дурно, но последний не выпустил его и велел нам стоять до окончания службы. Разговор этот, или лучше сказать, просьбу нашу слышал и священник Флор Синеутский, который вместо того, чтобы повелеть сотскому отпустить заболевшего Кондратюка, стал кричать на нас, чтобы мы не разговаривали, а по окончании литургии оскорблять нас словами…