— Эйо, — он подул мне на шею. — Я шел воевать. И я знал, что меня могут ранить. Убить. Взять в плен. Потери неизбежны. Весь вопрос — в удаче. Я свою израсходовал, но страдать по этому поводу остаток дней глупо. Можно найти занятие интересней.
— Какое?
— Карпов буду разводить. Зеркальных.
— Лучше форель, — как-то не увязывается у меня в воображении Оден с зеркальными карпами.
— Чем лучше?
— Ну… благородней что ли.
— Аргумент, — в шею он дышать не прекращает, но коснувшись носом уха, шепчет. — Спи.
Сплю. Придремываю, закрыв глаза и почти успокоившись.
Дыхание горячее и какое-то… нежное.
Больше не было ямы. И темнота тоже отступила.
Травы. Старая терраса осколком дома, который находился где-то вне сна. Запах дерева и травы.
Вот только звук остался.
— Это чтобы совсем уж резко обстановку не менять, — сказала Королева Мэб. — Видишь, как я о тебе забочусь?
Оден отвернулся. Попытался. Но куда бы он ни поворачивался, снова видел ее, иную, нежели обычно. Босоногую, в простом платье, с распущенными волосами.
И вместо короны Лоз и Терний — венок из ромашек и васильков.
Еще одна ложь?
— Почему? Думаешь, мне сложно сменить обличье? — она сидела на перилах, за которыми открывалось серо-сизое травяное море. Волна катилась за волной, тянулась к бледной руке, выпрашивая королевскую ласку. — Кстати, это то, что вокруг тебя. Мне показалось, что ты захочешь увидеть.
— Что тебе от меня надо?
Она не уйдет, пока не получит того, за чем явилось.
— Тебя, — Королева покачивала ногой, и белая ножка ее то показывалась в складках платья, то исчезала. — Ты же знаешь. Ничего не меняется…
— Я больше не твой.
— Пока еще не совсем мой, — уточнила Королева. — Но ведь игра продолжается… зря ты дал это обещание.
Она — мираж. Плод воображения.
Голос его больного разума.
— Если тебе так больше нравится думать. Но обещание все равно зря дал. Для вас обоих будет лучше, если ты пойдешь до конца. Это ведь не сложно — убить. Резать не обязательно, это только глупцы полагают, что чем больше крови, тем верней ритуал.
— Прекрати.
— Не перечь Королеве, — она вытащила из венка ромашку и принялась отщипывать белые лепестки. Ветер подхватывал их и уносил, скрывая между волн. — В конце концов, это просто неприлично. И небезопасно. Ты же не хочешь вернуться в яму?
Взмах руки, и больше нет травяного моря.
И той, другой Королевы.
Но яма, такая знакомая, родная почти уже яма. Оден проводит по стене ладонью, удивляясь тому, что помнит каждую трещину, каждую выбоину, каждый камень, вросший в эту плотную чужую землю. В его снах яма реальна.
— И боль, уверяю тебя, тоже. Ты ее почувствуешь, если я захочу.
Белое платье сливается с белой кожей, и Королева Мэб выглядит нагой.
— Я тебя выпустила, но я тебя не отпускала. Не забывайся.
Сон. Просто сон. А любой кошмар можно выдержать, даже тот, в котором Королева Мэб подходит настолько близко, что через смрад ямы пробивается ядовитый аромат ее туманов.
— Ты же не хочешь в следующий раз очутиться в пыточной? — острый янтарный коготь касается века. — Или решетку вспомнить… видишь, вот мы и достигли согласия.
Коготь описывает полукруг.
— А резать горло действительно не стоит. Лучше шею сломать. Безболезненно. Милосердно. И быстро. Она и почувствовать ничего не успеет.
— Нет.
Коготь замер. Ей достаточно слегка надавить, и острие пробьет веко, войдет в глазное яблоко… и что? Оден все равно слеп.
— Ты забавный. Вы оба меня умиляете неимоверно. Но подумай, а если тебе будет мало? В девчонке силенок — капля. И много ли прибудет? Не знаешь, верно? И хватит ли этого, чтобы снять мои метки? Вернуть зрение? Шанс на прежнюю нормальную жизнь?
Королева убирает руку.
— Ты вообще думал о том, что тебя ждет? В перспективе так сказать? Вернешься домой и… дальше? После того, как уйдет радость первой встречи, если конечно тебе будут рады. Твой брат… каким он стал?
— Не важно.
— Да? Я запомню. Кстати, ты никогда не задумывался, насколько твоему брату выгодна твоя смерть? Или, скажем, долгое отсутствие… или возвращение в нынешнем виде… он ведь получил и дом, и стаю, и право распоряжаться всем, которое не уступит калеке. А ты, Оден, готов примерить шкуру ведомого? Всегда и во всем подчиняться вожаку?
Нельзя слушать, что шепчут туманы.
Лгут. Рисуют миражи на белых простынях. И стоит вглядеться в молочную взвесь, как потеряешь разум. Оден его уже потерял, где-то там, в яме.
Но днем он почти нормален.
А сны… всего-навсего сны. Даже если в них можно чувствовать боль.
— Послушай моего совета, — Королева наклоняется, и темные волосы ее ложатся на грудь Одена, давят. Они не ощущаются волосами, скорее уж выводок болотных гадюк. — Убей девчонку.
Королева Мэб исчезает, а Оден остается.
Яма держит.
Грязь. Вонь. И решетка над головой. Неторопливые шаги, которые то и дело замирают, и сапоги скрипят иначе. Верно, третий новые купил, а они жмут, вот он и останавливается, давая ногам отдых.
Это сон.
Всего-навсего сон. Он закончится.
На стене испарина, в яму не пробиваются родники, но они подступают близко, чтобы камни покрывались взвесью капель. Их можно слизывать.
И Оден ощущает капли на губах. Солоноватые, не утоляющие жажду. Сны не бывают настолько явными. Оден бьет кулаком в стену. Резкая боль в пальцах отрезвляет. А стена остается неподвижной.
Кричать бесполезно — не услышат.
Значит, все, что было раньше — ложь?
Он просто сошел с ума. Придумал себе мир, где свобода и Эйо.
Оден опустился на пол и приложил разодранную руку к стене: холод успокоит.
— У меня есть невеста… — если замолчать, он разучится разговаривать. — Во всем мире не отыскать девушки, прекраснее. Ее волосы мягки и душисты.
Но слова больше не приносили успокоения: Оден перестал себе верить. Наверное, он задремал между двумя падениями проклятой капли, под мерный скрип шагов… задремал и выбрался.
Яма исчезла.
Вернулась трава. И ветер, который гладил раскаленную кожу. И солнце, что ощущалось в жаре.
— Очнись… да очнись же ты, пожалуйста… — кто-то звал. Близкий. Пахнущий серебром, вереском и медом. — Ну пожалуйста…
Эйо. Радость.
Тяжелые веки не желали поддаваться, и Оден просто обнял ее. Он пытался быть осторожным, но ее дыхание все равно сбилось, и значит больно, пусть Эйо и молчит.
Не пытается отстраниться.
— Напугал?
Голос сиплый. И правая рука саднит. Оден поднес ее к губам и лизнул: так и есть, кожа на костяшках содрана, словно и вправду с камнем воевал.