Читать интересную книгу Заколдованный замок (сборник) - Эдгар По

Записку доставили мне через полчаса после того, как Вальдемар ее написал, и уже через пятнадцать минут я был в комнате умирающего.

Я не видел его около двух недель и был поражен ужасной переменой, произошедшей за столь короткое время. Лицо больного приобрело свинцовый оттенок, глаза погасли, он так исхудал, что скулы, казалось, вот-вот прорвут натянувшуюся кожу. Он беспрерывно кашлял, пульс едва прощупывался. При этом Вальдемар пребывал в сознании, его умственные способности словно обострились, он мог двигаться и даже предпринимать кое-какие усилия. Больной внятно говорил, принимал без посторонней помощи лекарства и, когда я вошел, заносил карандашом в блокнот какие-то заметки, сидя в постели и опираясь на груду подушек. Здесь же находились доктора Д. и Ф.

Обменявшись приветствиями с больным, я отвел докторов в сторону и попросил их самым подробным образом описать общее состояние пациента.

Оказалось, что его левое легкое уже около полутора лет находится в разрушенном состоянии и бездействует, верхушка правого также повреждена, а его нижние доли представляют собой сплошную гноящуюся массу туберкулезных бугорков и распавшихся легочных тканей. Обширные каверны[46] пронизывали ее насквозь, а в одном месте легочная ткань приросла к ребрам. Эти явления возникли совсем недавно, и процесс шел с поразительной быстротой: еще месяц назад каверны отсутствовали, а не далее как три дня назад врачи обнаружили сращивание остатков легкого со стенкой грудной полости. Помимо чахотки, врачи подозревали аневризму аорты, но не вполне были уверены в этой части своего диагноза.

Так или иначе, но медики сходились в одном: Эрнест Вальдемар должен умереть не позднее полуночи следующего дня, то есть воскресенья.

Покидая больного для беседы со мной, доктора простились с ним — они сочли себя бессильными в чем-либо помочь ему и решили прекратить свои визиты. Однако по моему настоянию согласились приехать еще раз — около десяти вечера.

Когда они удалились, я без всяких обиняков заговорил с Эрнестом о его близкой кончине и предполагаемом эксперименте. Он снова повторил мне, что согласен, и предложил немедленно приступать.

В доме находилось двое слуг — мужчина и женщина, но мне требовались свидетели моих опытов, заслуживающие большего доверия. Поэтому я решил отложить свое дело до восьми часов, когда мне в помощь должен был прибыть студент медицинского факультета Теодор Л., которого я хорошо знал. Поначалу я думал дождаться появления врачей, но состояние больного так быстро ухудшалось, что откладывать было слишком рискованно. К тому же, и сам Вальдемар чувствовал приближение смерти.

Когда студент прибыл, я поручил ему внимательно наблюдать за всем происходящим и вести подробные записи. Вот по этим-то записям я теперь и восстанавливаю весь ход событий.

Было без пяти восемь, когда я, взяв больного за руку, попросил его заявить — так, чтобы это слышал мистер Теодор Л., — что он, Эрнест Вальдемар, согласен на то, чтобы я магнетизировал его в том состоянии, в котором он в данную минуту находится. Больной кивнул и произнес слабым, но совершенно внятным голосом: «Да, я хочу подвергнуться магнетизации». После чего сразу же добавил: «Боюсь, однако, что вы потеряли слишком много времени!»

Пока он произносил это, я уже начал совершать те магнетические пассы, которые, по моим наблюдениям, оказывали на него особенно сильное действие. Он, очевидно, ощутил их действие, особенно когда моя ладонь находилась перед его мокрым от холодного пота лбом. Тем не менее я так и не смог добиться ощутимого результата почти до десяти часов, когда приехали доктора Д. и Ф., исполнив свое обещание.

В нескольких словах я объяснил им, что собираюсь проделать, и они, со своей стороны, не усмотрели никаких препятствий для моих экспериментов, так как, по их мнению, больной находился уже в агонии. Я продолжал, сменив горизонтальные пассы на вертикальные и сосредоточив свой взгляд на правом зрачке пациента.

К этому времени его пульс едва прощупывался, а дыхание с остановками до полуминуты сопровождалось хрипением. Это состояние сохранялось без изменений в течение четверти часа, и наконец из груди умирающего вырвался очень глубокий и почти свободный вздох. В то же время руки и ноги Вальдемара стали холодными как лед.

Без пяти одиннадцать я заметил несомненные признаки магнетического воздействия. Хаотическое блуждание глаз сменилось выражением напряженного внутреннего созерцания, характерного для состояний ясновидения. Тут нельзя было ошибиться — этот признак никогда еще меня не подводил.

Несколькими быстрыми пассами я заставил его веки затрепетать, как в начале погружения в сон, и еще несколькими заставил больного окончательно закрыть глаза. Одновременно я, напрягая всю свою волю, продолжал манипуляции до тех пор, пока все члены больного не приняли удобное для меня положение и не оцепенели в нем.

Тем временем часы пробили полночь. Я попросил обоих медиков и студента осмотреть мистера Вальдемара, что они и сделали весьма тщательно. Это заняло около получаса, и в конце концов они признали, что умирающий находится в состоянии полной каталепсии[47]. Это до того возбудило профессиональное любопытство обоих врачей, что один из них — мистер Д. — решился остаться с пациентом на всю ночь, а доктор Ф. простился с нами, объявив, что приедет на рассвете. Слуги и Теодор Л. присутствовали в комнате постоянно.

Мы оставили Вальдемара в покое до трех часов утра, а затем снова осмотрели его и обнаружили в том же положении, что и в полночь. Пульс едва бился, признаки дыхания можно было обнаружить только при помощи зеркала, поднесенного к губам, глаза были плотно закрыты, а все оцепеневшие члены вытянуты и холодны, как мрамор. И в то же время о смерти еще не могло быть и речи.

Приблизившись к объекту моего эксперимента, я сделал небольшое усилие, целью которого было заставить его правую руку повторять движения моей руки, которой я медленно проводил над ним. Подобные вещи с Вальдемаром ранее мне никогда не удавались, поэтому и сейчас я не особенно рассчитывал на успех. Но, к моему удивлению, рука его, хотя и слабо, но покорно последовала за моей. Тогда я решился попытаться задать несколько вопросов.

— Эрнест, — спросил я, — вы спите?

Он молчал, но я заметил, как мышцы его губ слабо дрогнули, и решил повторить попытку. С третьего раза дрожь пробежала уже по всему его телу; веки приоткрылись настолько, что можно было видеть полоски белков; губы с огромным трудом зашевелились, и я услышал едва различимые слова:

— Да… сейчас я сплю… Только не будите меня… дайте мне спокойно умереть…

Я ощупал его тело: оно по-прежнему было холодным и одеревенелым, но правая рука, так же, как и раньше, подчинялась движениям моей руки.

Я снова спросил:

— Вы все еще чувствуете боль в груди, Эрнест?

На этот раз ответ последовал немедленно, но еще менее внятно:

— Нет никакой боли… просто я умираю.

Я больше не решился тревожить его и до приезда доктора Ф. ничего не предпринимал. Доктор, как и обещал, явился на рассвете и невероятно удивился, обнаружив, что больной еще жив. Осмотрев его, он попросил меня еще раз попробовать поговорить с пациентом.

Я спросил:

— Эрнест, спите ли вы еще?

Как и в прошлый раз, ждать ответа пришлось несколько минут, в течение которых умирающий, как нам казалось, собирался с силами, чтобы заговорить. Наконец он чрезвычайно тихо и неразборчиво пробормотал:

— Да… сплю… и умираю…

Доктора посоветовали оставить больного в этом состоянии мнимого спокойствия и больше не тревожить до самой смерти, которая, по нашему общему мнению, должна была наступить через несколько минут. Мне хотелось задать ему еще один вопрос, но перед этим я повторил тот, который уже задавал.

Едва я начал произносить те же слова, которые умирающий уже слышал, как его лицо поразительно изменилось. Глазные яблоки начали вращаться под веками, затем глаза медленно открылись, причем зрачки закатились под лоб. Кожа приняла мертвенный цвет писчей бумаги, а круглые гектические пятна[48], которые до этой минуты ясно виднелись на средине каждой щеки, внезапно исчезли, причем с такой скоростью, как если бы кто-то задул горящую свечу. Верхняя губа вздернулась, обнажив десны и зубы, а нижняя челюсть отвалилась, оставив рот так широко распахнутым, что была видна глотка и распухший, почти черный язык.

Те, кто присутствовал при этом, не раз видели смерть во всем ее безобразии, но облик Эрнеста Вальдемара в ту минуту был до того ужасающе безобразен и омерзителен, что мы невольно отпрянули от его кровати.

Здесь мое повествование достигло той точки, после которой всякий читатель может усомниться в правдивости автора; несмотря на это, я вынужден продолжать.