Читать интересную книгу Мир на краю бездны - Александр Шубин

Кризис «мирового порядка» открыл новые возможности и перед идеями социальной демократии и равноправия, которые связывались с преодолением капитализма, с социализмом. Каким бы не рисовался этот новый строй в представлениях социалистических теоретиков, одно было неизменно — он должен предоставить трудящимся (то есть большинству людей, а не только профессиональным политикам и управленцам) больше возможностей в руководстве обществом. Социалистическая теория (о практике коммунистического режима в СССР речь не идет) требовала последовательной демократии, преодоления перегородок между народом и элитой. И здесь либерализм мог найти со своим конкурентом немало точек соприкосновения. Ведь последовательное развитие идей личной свободы приводит к осознанию необходимости социальной свободы и демократии. Идеи равноправия и демократии упираются в ограничения частной собственности и элитарного государства. Поэтому последовательный либерал и демократ выступает под теми же лозунгами, что и последовательный социалист. Гражданское общество пытается освободиться от контроля со стороны капитала и бюрократии. Попытки синтеза либеральной и социалистической идеологии предпринимались социал-демократами, но практический опыт толкал их к идеологическому растворению в либерализме (что и произошло во второй половине столетия). Социал-демократы стремились привить капитализму отдельные черты социализма, и отступали при первых серьезных трудностях, как мы видели это на примере Веймарской республики. Социал-демократы сами превратили свою идеологию в компромисс между социализмом и либерализмом, и поэтому их воздействие на цивилизацию прививало ей социализм в крайне разбавленном виде. В условиях наступления нацизма этого было мало. Европа приняла бы национал-расистские ценности под напором энергичных строителей новых империй.

Источником концентрированной социалистической пропаганды был СССР. В самом Советском Союзе принципы социализма жестоко попирались. Там не было ни социального равноправия, ни свободы, ни власти трудящихся. Всем правила узкая государственно-партийная элита. Но на экспорт СССР отправлял те самые социалистические идеи, которыми вдохновлялась Российская революция. Коммунисты выступали за братство между народами, расширение прав трудящихся, равенство прав всех людей независимо от национальности и происхождения. Коммунисты были больной совестью социалистов. Советский Союз с его постоянными разоблачениями бедствий трудящихся (только не у себя дома) был больной совестью либерального мира и потому вызывал симпатию у той части западной интеллигенции, которая стремилась к переменам. Она боролась за то, чтобы судьбы мира стали вершить не только страны Антанты, но и Советский Союз. Такое время наступит после Второй мировой войны, и это будет далеко не золотой век человечества. Но представим себе другую возможность: мир, которым правит союз расистских США, консервативной Британской империи, нацистской Германии, фашистской Италии и императорской Японии. И ужаснемся.

Такое невероятно? Мы увидим, что в середине 30-х гг. это было даже более вероятно, чем Антигитлеровская коалиция. Весы, на которых определялась судьба европейской цивилизации, все время колебались. На одной чаше — коллективная безопасность, на другой — умиротворение; на одной — Народный фронт, на другой — симпатии к фашизму и «пакт четырех».

Начало умиротворения

В расширительном толковании фашизма Коминтерном, когда фашистскими называли десятки государств мира, было свое рациональное зерно. На установление тоталитарного режима решались немногие, но отдельные фашистские «находки» применялись по всему миру. Почему бы не распустить профсоюзы и не перенести решение социальных конфликтов в подконтрольную государству Палату труда? Почему бы не разрешить действие вооруженных националистических отрядов в помощь армии и полиции, которые при случае могут без суда расправиться с левыми и профсоюзными активистами? Почему бы не распустить все партии, кроме одной — правящей, а остальные не загнать в подполье? Что уж говорить о территориальных претензиях, для которых Версальская система создала идеальные условия.

Опыт Италии вызвал не только протесты, но и восхищение во многих странах мира. Представителям бизнеса казалось, что фашистскими методами легко можно покончить с сопротивлением рабочих наступлению на их права, с социалистическими идеями и угрозой коммунизма. В центральной и восточной Европе распространялась мода на авторитарную модель государственного регулирования экономики, подобную фашизму. Авторитарные режимы были установлены в большинстве стран этого региона уже в 20-е гг., но во время Великой депрессии они стали все активнее применять методы, опробованные в Германии и Италии. Собственно тоталитарная система до начала Второй мировой войны здесь так и не возникла. Наиболее близко к итальянским образцам подошла Австрия. В марте 1933 г. канцлер страны А. Дольфус установил диктатуру, а после подавления восстания социалистов в феврале 1934 г. принял новую конституцию, закрепившую сословно-корпоративную систему. Дольфус стал не только учеником, но и союзником Муссолини.

В поддержке дуче Дольфус видел возможность сохранения независимости Австрии от Германии, где правил его напористый соотечественник. Не только в Германии, но и в самой Австрии было немало сторонников воссоединения двух германоязычных стран. Наиболее радикальные из них вступали в национал-социалистскую партию, полулегально действующую в Австрии. В Германии формировался австрийский легион, который «в случае чего» может выступить против Дольфуса.

25 июля 1934 г. австрийские нацисты убили Дольфуса и попытались захватить власть. Путч был подавлен. Гитлер делал вид, что недоволен выступлением австрийских нацистов: «люди подумают, что я к этому причастен»[293]. Быстрое подавление путча было не единственной неприятностью для фюрера — дуче перебросил к границам Австрии четыре дивизии. Два фашистских режима могли вот-вот столкнуться. Для Муссолини австрийский вопрос стал делом принципа — гитлеровцы убили его союзника. К тому же Италия после Первой мировой войны приобрела территории бывшей Австро-Венгерской империи, населенные немцами, и присоединение Австрии к Германии создавало бы угрозу этим приобретениям.

Перед лицом угрозы со стороны Италии Гитлер временно отступил. Пока он решил ограничиться давлением на нового канцлера Австрии Карла фон Шушнига, тем более, что тот был человеком податливым: «Стоя возле могилы моего предшественника, я понял: чтобы спасти независимость Австрии, я должен стать приверженцем курса умиротворения… Нужно было делать все, чтобы не дать Гитлеру повода для интервенции, все, чтобы вынудить его соблюдать статус кво»[294].

Умиротворять фюрера были готовы и другие страны Европы. Впрочем, сам Гитлер изображал из себя саму лояльность и любезность. 13 января 1935 по условиям Версаля прошел плебисцит в Сааре. Большинство жителей высказалось за то, чтобы жить в Германии. Старый спор с французами был решен. После этого Гитлер объявил, что Германия больше не имеет территориальных претензий к Франции. У. Ширер так комментирует поведение Гитлера этого периода: «Говорить о мире, тайно готовиться к войне, выработать осторожную внешнюю политику, скрытно провести перевооружение, избежать превентивных военных действий против Германии со стороны стран-победительниц — такова была тактика Гитлера в течение первых двух лет пребывания у власти»[295]. Собственно, даже не двух, а пяти — до 1938 г. Разве что перевооружение Германия с 1935 г. проводила вполне открыто. Нарушение Версаля в этой области было фактически согласовано к моменту прихода Гитлера к власти, и споры велись только о сроках, когда Германия станет полноценным государством со своей авиацией и флотом. Европейские страны понимали, что и дальше держать ее в униженном полувооруженном состоянии невозможно, что тайно немцы все равно готовят восстановление своего статуса великой военной державы.

10 марта 1935 г. Геринг официально сообщил о наличии у Германии военно-воздушных сил. Серьезных протестов не последовало. 16 марта 1935 г. Гитлер заявил о введении всеобщей воинской повинности, что также было запрещено Версальским договором. Ответом Франции и СССР стали пакты о взаимопомощи. Британцы держались особняком, что не осталось незамеченным в Берлине. Там ожидали министра иностранных дел Великобритании Д. Саймона. Он не стал отменять визит.

Реакция на введение всеобщей воинской повинности последовала почти месяц спустя, уже после дружественного визита Саймона в Берлин. 11–14 апреля представители Великобритании, Франции и Италии, собравшись в Стрезе, осудили односторонние действия Германии, подтвердили верность Локарнским договоренностям о гарантиях западных границ Германии. Так бывшие члены Антанты напомнили о своем единстве. Участие в этом демарше Муссолини тревожило Гитлера.