Читать интересную книгу Игра Хаоса - Алексей Свадковский

Большой длинный фургон с впряженной в него четверкой лошадей был заставлен мебелью почти до самой двери.

— Господин, вам сюда. Мы постараемся незаметно доставить вас почти до самого собора. Эта мебель предназначена для казначейства Святого престола, и у нас есть разрешение на въезд в город.

— Сколько мы будем ехать?

— Чуть больше двух часов, господин.

Долго. Но тут ничего не поделать: приходится следовать чужому плану. На всякий случай Шепчущий накинул на себя заклятие Чужого образа, скопировав облик одного из сопровождающих. Теперь в глазах непосвященных он будет выглядеть обычным человеком, а не змееподобным чудищем в боевом облачении. Только достаточно сильный маг или жрец сможет разглядеть его истинный облик сквозь иллюзию, а таких, как он помнил, в этом мире осталось слишком мало.

Дальнейшая дорога не запомнилась чем-то интересным. Лошади неторопливо брели, таща тяжелый фургон, возница как мог их подгонял, стремясь поскорее доставить свой груз, а наг скучал. Как же он не любил эту паузу перед боем, тягостное ожидание момента, когда наконец можно будет действовать!.. Время, кажется, прекращало свой бег, чтобы потом во время боя нестись подобно колеснице.

Но даже самое долгое ожидание всегда подходит к концу. Наконец вдали показались стены города, и наг услышал звон колоколов, разносившийся из многочисленных городских соборов. Привстав, он смог увидеть городские врата. Скоро, теперь уже скоро. Шепчущий с трудом сдержал кровожадную ухмылку. Скоро он вместе со своими воинами разбудит этот спящий город!

…Отец Малхальм Дуллиган по прозвищу Пивная Кружка скучал на страже возле городских врат, куда его приставили в наказание за предыдущую попойку. Солнце нестерпимо пекло, голова нещадно болела, а тело требовало лекарства в виде кувшина, а лучше двух, холодного темного пива. Монах с трудом отвел глаза от видневшейся буквально в десятке шагов таверны, где он нашел бы спасение для своей ноющей головы. Приставленные к нему аббатом служки буквально выросли из земли, как демоны из старых сказок.

— Брат Малхальм, помните о смирении и вашем обещании противостоять искусу. Наш добрый аббат и так с трудом смог найти в себе силы не выгнать вас из монастыря.

Малхальм снова вздохнул, но все же отвернулся. Знал он этот грех в себе, но мало что мог с собой поделать. Знал он и то, что аббат, как и другие монахи обители, с трудом мог его терпеть и давно уже выгнал бы его на улицу, если бы не чудеса, что время от времени удавалось творить отцу Малхальму. Чудесами это, конечно, назвать можно было лишь по нынешним скудным на них временам, но все-таки это было хоть что-то: другие и этого не могли, сколь бы ни бубнили молитвы, размахивали руками и били поклоны, а не получалось у них ничего. А у Малхальма получалось, пусть и немногое. У женщины прошла слепота на левом глазу и правый стал лучше видеть. У сына купца от сильного удара отсохла правая рука; после молитвы отца Малхальма начали оживать и даже зашевелились два пальца. Это было немного, но это было, и никто не мог отнять у него этих заслуг, сколь бы малыми они ни казались, а людская молва разнесла слухи о них, преувеличив и превознеся, и теперь в их скромный монастырь толпой повалили паломники, неся с собой богатые пожертвования. Вот и приходилось аббату и другим монахам терпеть отца Малхальма и его неуживчивый характер вкупе с любовью к выпивке и еде.

Малхальм давно устал им объяснять, что таким способом он заполняет пустоту внутри себя. Он говорил, но его не слышали. Он кричал, а они лишь затыкали уши. Малхальм давно перестал надеяться, что он найдет когда-нибудь слова, которыми сможет им объяснить ту пустоту, что он чувствует внутри, когда он не слышит ответа того, к кому обращает слова молитвы. Лишь иногда ему казалось, что он слышит далекий отклик на его слова, и тогда он действительно мог делать хоть что-то, чтобы облегчить человеческую боль, врачуя тела, но не души. Он уже давно отчаялся донести истину о том, что Первоотец покинул их, устав от человеческой грязи. Раньше бы его за такие слова давно забрали в подвалы инквизиторов, но монаху-чудотворцу прощали многое. Поэтому все, что ему оставалось, — это глушить совесть галлонами спиртного, чтобы вместе с ней заглушить боль, одиночество и отчаяние.

Вот и стоял он возле входа в священном карауле, охраняя город от нечисти, колдунов да демонов, хотя, если честно, за все эти годы никто их ни разу не видел: то ли прятались они хорошо, то ли обходили стороной центральные врата в город. Но горожанам так было спокойнее: они знали, что церковь хранит улицы города от Тьмы. Вот и несли караул послушники да монахи монастырей.

Отец Малхальм с трудом сдерживал зевоту, поглядывая на поток людей и повозок, проходящих через врата, и считал часы до прихода смены, когда можно будет сдать опостылевший караул. Он сам не знал почему, но его взгляд зацепился за одну из повозок, медленно въезжающих в город. Он буквально почувствовал, что внутри нее — что-то страшное и темное. Холод, пробежавший по коже, заставил его сбросить оцепенение. Все еще слабо понимая, что происходит, он подошел к повозке и заглянул внутрь.

Столы и стулья, вповалку сложенные друг на друга. Разрешение на въезд уже проверили: все вроде в порядке. Но что-то не давало ему сказать: «Проезжайте». Он вглядывался внутрь, и вот в глубине разглядел спрятавшегося человека за случайно приоткрывшейся створкой шкафа. Он буквально кожей чувствовал Тьму, окружавшую его. Почему же этого не чувствуют другие братья по караулу?

Он хотел крикнуть, поднять тревогу, когда тот, кто прятался внутри, подняв голову, взглянул ему в глаза. Это не были глаза человека: ярко-желтые, с вертикальными зрачками, глаза заглянули ему в душу. Он почувствовал приказ, исходивший из них: «Молчи! Молчи! Не говори ни слова, и останешься жив!»

Он пытался кричать, но удалось издать лишь хрип. Он упал на колени.

«Господи, да помоги же мне! Нельзя пускать это в город!!!»

Он изо всех сил ударил себя по голове, изгоняя из нее слова чужих приказов. Отчаяние и боль позволили ему с трудом прохрипеть стражам, подбежавшим к нему: «Тревога!» — и указать дрожащей рукой на фургон. Еще ничего не понимающие монахи с удивлением смотрели то на фургон, то на брата Малхальма, корчившегося в пыли, когда из фургона вынырнул человек. Упав на землю, он стремительно перекатился и вскочил на ноги. Дымка окружила его, и вдруг на месте субтильного человечка оказался огромный человекозмей с двумя клинками в руках. Не давая опомниться разинувшим от удивления рты стражам, он буквально перетек к ним, после чего стремительно замелькали клинки. Удары наносились с нечеловеческой скоростью: быстрые, экономные движения располосовывали замерших людей. Еще только первый крик разбил тишину вокруг, еще только люди в панике попытались бежать, а стражники уже падали на пыльную мостовую, так и не успев понять, что происходит.

Брат Малхальм умер последним и единственным из тех, кто попытался драться. Его вскинутая рука вместе с кругом спасения, зажатым в ней, упала рядом с телом. Обратным взмахом темно-багровые клинки полоснули по груди, обрывая его жизнь.

Закончив со стражами, наг воткнул один из клинков в мостовую, выхватил из воздуха жезл и отдал короткую команду:

— Мертвый легион, приди на мой зов!

Вслед за прозвучавшей командой один за другим стали возникать откликнувшиеся. Сначала Карос, командующий; вслед за ним все остальные: Саяр, Лаэта, Саравати, Танаша; они уже в свою очередь призвали подчиненных им воинов. На широкой дороге внезапно стало тесно: стройными рядами возникали костяные воины, сжимавшие короткие мечи; вслед за ними появились туманные всадники; радостно ухая, возникли мардукаи; и последними воплотились рыцари-стражи, удерживающие носилки, на которых покоился алтарь.

— Карос, у нас небольшие изменения. Кое-кто глазастый увидел больше чем надо. Переходим к запасному плану. Я пойду вперед, затеряюсь в толпе и незаметно проникну в собор. Ты вместе с остальными двинешься за мной. Побольше жертв и разрушений, Карос: город в твоем распоряжении. Не подведи меня.

Старый генерал, услышав команду, склонил голову:

— Все будет сделано, господин.

— Тогда приступай!

Марево охватило фигуру нага, и он исчез, а возникший вместо него человек стремительно ринулся вперед, стараясь слиться с толпой людей, бежавших в панике. Выждав немного, Карос дал команду, и костяные воины бросились в атаку. Саяр вскинул посох, навершие которого сверкало светом рождающегося заклинания; Лаэта вместе с другими баньши подняла руки и затянула пронзительным голосом песню смерти, от которой несло тленом и пылью древних могил.

Атака на город началась.

Бойня продолжала набирать обороты. Чуть впереди костяные воины вырезали все живое, призрачные всадники, рассеявшись по улицам города, атаковали смертных, сея ужас и панику, чтобы защитники не смогли организоваться и определить основную цель удара. Саравати это казалось лишним. Мечущиеся толпы горожан да жалкие кучки стражников не были опасными врагами, но для Кароса мелочей не существовало. Детально разработанный им план учитывал все, вплоть до таких мелочей, как отвлекающие удары.