Мрачно киваю. Еще бы не помнить: было жутко обидно.
— Тогда я не мог тебе сказать, но мы всерьез поссорились. Мама с папой заявили, что я не похож на того сына, которого они вырастили. Требовали, чтобы одумался и начал вести себя так, как положено взрослому человеку. Куда там! — Он медленно пьет вино. Где-то далеко слышится полицейская сирена. — Разве дурака можно переубедить?
Он долго молчит, а сирена приближается.
— А когда получил «Золотой глобус», стало совсем плохо.
Не может быть. Он же всегда мечтал о наградах.
— Правда, — подтверждает Бретт, заметив в моем взгляде недоверие. — Когда получаешь такой приз, роли начинают сыпаться без счета, а гонорары взлетают выше всех разумных пределов. Со всем этим грузом приходится как-то жить, да и соответствовать необходимо. Человеческая сущность оказывается предметом обсуждения каждого встречного и поперечного. Вот так и началась настоящая паранойя.
Он снова замолкает. Сидит, медленно сгибая и разгибая пальцы, и смотрит на свои руки.
— Сначала все говорят тебе, какой ты великий. Менеджеры, журналисты, продюсеры, режиссеры, поклонники. Даже Стивен. Начинает работать страшная машина, построенная специально, чтобы убедить несчастного в собственной исключительности. Постепенно начинаешь верить. А спустя некоторое время уже не сомневаешься, что и сам Бог тебе не судья. — В голосе слышатся сердитые нотки. — А был я самовлюбленным болваном, и больше никем. Все эти девчонки, которые пачками виснут на шее. Знаешь, что до Консуэлы были и другие?
В сердце вонзается нож, но я стоически молчу. Думаю, что знаю и всегда знала, но не хотела верить.
— Лгать незачем, — продолжает Бретт. — Все они ровным счетом ничего не значили. Но и остановиться было невозможно: безумный, безумный мир кружил и вертел в нелепом водовороте. Дошло до того, что я подкатывался даже к твоей подруге Белле. Она тебе призналась?
Снова мрачно киваю. Дело было на вечеринке. Народу собралось полно, и я потеряла обоих — и Бретта, и Беллу. Потом Адам рассказал, что видел, как Бретт испытывал на ней свои чары, но получил отставку. Я всегда оправдывала Бретта и говорила себе, что он просто выпил лишнего.
— Совсем перестал себя контролировать. Теперь, конечно, очень-очень стыдно. Превратился в чудовище. Ведь поначалу был совсем не таким, правда? — Он смотрит так, словно умоляет подтвердить, но я молчу.
— Звездная машина без конца закручивает гайки, — продолжает Бретт. — Чем больше славы на тебя сваливается, тем безжалостнее все вокруг выдавливают прибыль. Рабочий график становится невыносимым, груз, который приходится тащить, тяжелеет день ото дня… рецензии, сценарии, сроки, ночные съемки, дневные съемки, звонки в четыре утра… — Он с трудом сдерживает раздражение. — В итоге оказывается, что у тебя зачем-то три юриста и десять машин, а обслуживающего персонала больше, чем в Белом доме. От постоянного перенапряжения пропал сон. Несколько месяцев не удавалось заснуть. — Он снова берет бокал, руки заметно дрожат. — Как-то само собой получилось, что начал регулярно принимать снотворное. Мысль о передозировке даже в голову не приходила. Но ловушка в том, что чем больше таблеток принимаешь, тем больше их требуется. И вот настала ночь, когда уже не соображал, сколько снотворного проглотил. Да, вот так просто и глупо. Следующее, что помню, — это больничная палата, где оказался после процедур. Повезло: ассистент вовремя меня обнаружил.
Бретт неподвижно, с болью смотрит на цветущее дерево. В комнате тихо, только слышно, как мирно посапывает Тэкери. Моя рука незаметно преодолевает разделяющее нас расстояние и оказывается в его ладони. Бретт крепко ее сжимает. Как это случилось? Теперь мы сидим, держась за руки.
— В госпитале было время подумать о собственной жизни. Ни единого друга у меня не было, потому что не заслужил дружбы. Когда-то настоящим другом была ты, но как я с тобой обошелся?
Бретт опускает глаза и смотрит на мою руку. Да, он говорит искренне. В глубине души я не раз спрашивала себя, не поспешила ли с замужеством. Может быть, надо было подождать еще немного, и он бы вернулся? Кажется, так оно и есть: произошла ошибка.
Солнце уже садится, и небо окрашивается в цвета мороженого: розовый, кремовый, малиновый. Люди возвращаются с работы, озабоченно спешат домой. Интересно, кто их ждет? Найдется ли в этом городе еще кто-нибудь, чья жизнь запуталась столь же безнадежно, как наша? Посторонние всегда выглядят так, словно у них все в порядке, но на самом деле никому не удается избежать трудностей и даже драм. У каждого свои проблемы, свои сложности.
Наконец Бретт выпускает мою руку и трет глаза, как будто хочет взглянуть на мир по-новому.
— Ну а теперь, наконец, удалось кое-что изменить, говорит он почти жизнерадостно и разливает по бокалам остатки вина. — Продал дом. Все равно одному там делать нечего. Избавился от машин. Жизнь сразу стала гораздо проще и лучше. — Он на мгновение задумывается. — Все эти дикие излишества совсем ни к чему. Персидские ковры, часы «Ролекс»… представляешь, у меня их набралось пятьдесят штук. Только подумай: пятьдесят! — Он усмехается. — И это при том, что надеть можно только одни. Просто неприлично. А ведь главное в жизни — это люди. Только люди имеют значение. Сейчас даже не слишком важно, доведется ли сниматься снова или нет.
— Правда? — Последнему утверждению трудно поверить. Бретт всегда упорно работал, чтобы попасть на вершину и получить безраздельное право выбирать лучшие роли.
— Абсолютная правда, — просто подтверждает он. — Знаю, что был ужасным отцом. Знаю, что непросто вернуться в чью-то жизнь, и все же очень хочу загладить вину перед Тэкери. Знаешь, я просто влюбился в нашего парнишку.
Дружно оборачиваемся и смотрим на Тэкери: сын устроился поудобнее и теперь лежит на спине, свесив с дивана ногу.
— Если честно, то хочу добиться прощения. — Бретт переводит взгляд на меня и говорит почти шепотом. Глаза зовут. Гладит по руке, и я чувствую, как заряжаюсь. Да, простое движение творит чудеса и рождает странные, неизвестно откуда прилетевшие мысли. «Поцелуй», — шепчет кто-то.
— Но это невозможно, — отвечаю в пространство и отвожу взгляд. — Да и вообще нам пора. Можешь вызвать такси? — Встаю и чувствую, как кружится голова. Неужели выпила лишнего? Или все дело в Бретте?
— Я тебя обидел? — спрашивает он и вскакивает.
— Нет. Просто то, о чем ты говоришь, невыполнимо, — отвечаю я.
— Да, конечно, — тихо соглашается он. — Понимаю.
— Я замужем за Адамом и не могу вернуться к тебе. Это было бы нечестно.