— Сколько живу, столько дивлюсь красоте этих мест и боюсь их ворожбы, — сказал он Кмитичу, — но теперь мы не заплутаем. Знаю, куда идти.
Проводник поведал Кмитичу, что Глубелька называется так потому, что на берегу озера погибла пробитая в сердце паненка Галя. Из-за нее стрелялись здесь два ее кавалера — Данила и Винцент. Услышав звуки двух выстрелов, Галя прибежала и увидела Винцента, стоящего у дерева с окровавленной грудью. Она бросилась к нему, чтобы оказать помощь, но Винцент выхватил кинжал и со словами: «Ни мне, ни ему» — пронзил сердце семнадцатилетней красавицы. На руках возлюбленного Данилы Галя и скончалась, и с тех пор, мол, озеро и прозвали Глубелькой, ибо Данила в глубоком отчаянии кричал: «Галя, Голубочка! Голубелька моя!» А эхо дважды вторило Даниле: «Голубелька! Голубелька!»
— Хей! — громко крикнул Кмитич и был нескрываемо удивлен — эхо и в самом деле дважды откликнулось…
Отряд двинулся дальше и вышел к очередному озеру. С одной стороны этого круглого, словно блюдце, озерца берег был холмистый, утыканный соснами, янтарными сосульками, устремившимися в небо. А вот в пониженных местах мшистые берега были топкими, плоскими, резко обрывающимися у самой воды в бездну: уже у самого берега рукой нельзя было достать дна. Лес же был смешанным: зеленые ели, березы, дрожащие осины… И полное отсутствие дубов. Но что поражало больше всего — тишина: ни птица не крикнет, ни комар не запищит. Тонкие березки росли у самого берега, а порой и из воды. Стоило лишь бросить взгляд на эти белые деревца, чтобы понять, почему у литвинского народа береза всегда символизировала загубленную душу молоденькой девушки. «И впрямь девушки!» — почти с ужасом смотрел Кмитич на стройные березки: вот ноги, вот бедра, тонкая талия, вот молодая остренькая грудь, высоко, словно в мольбе, поднятые длинные тонкие руки… Кажется, еще чуть-чуть — и послышится грустная девичья песня, что часто поют девушки на русальную неделю или Тройцу-Семуху:
Не сячы, татулька, пры дарожцы бярозкі,Не Kaci, брацятка, у лужочку травіцы,Не бяры, матулъка, у крыніцы вадзіцы,Не шчыпі, сястрыца, у садочку цвяточкі,У садочку цвяточкі — мае ясные вочкі,У крыніцы вадзіца — мае горкія слезкі,У лужочку травіца — мая руса касіца,Ля дарожкі бярозка — я сама маладзенъка.
Глядя на склоненные над водой березки, Кмитич и сам чуть было не пропел вслух заклинание: «Праважу русалку ад двору да бору. Ой рана-рана — от двору да бору. Гу!» Место было явно русальное — так, впрочем, показалось не одному Кмитичу.
— Странно здесь. Дурное место, хоть и красивое, — тихо произнес Кмитичу ротмистр Полишук, украдкой перекрестившись, — вот в таких озерах да лесах и живут водяные. У нас на Полесье именно в таких местах русалок встречали хлопцы. Опасные бестии, заморочат, защекочут. Врут, что они красивые. Страшные, что смертный грех, но заворожить могут — тогда и покажутся тебе красавицами. И время с ними проходит быстро. Человеку кажется, что полчаса прошло, а на самом деле три дня, а то и неделя.
Проводник лишь добавил страху:
— Лет двести назад здесь утопилась местная паненка Ильгиния. Ее жених Збор застал ее в обнимку с хлопцем и зарубил наглеца. А тот хлопец оказался ее братом и другом детства Збора Имшарником, уезжавшим на битву с крестоносцами. Погоревали, конечно, но что поделаешь! Збор от страха утек, бес в него вселился после того. Он возглавил банду разбойников и стал грабить всех в округе. Тогда Ильгиния послала к нему сватов, чтобы осуществить раньше задуманное — ожаниться. Збор обрадовался, приехал со своими разбойниками. И вот при встрече со Збором Ильгиния схватила нож да ударила своего жениха, мстя за брата и разоренную округу. Сама же побегла к озеру, разбойники за ней, а она добежала до вот того крутого берега да и прыгнула в воду. Вот теперь, говорят, ее дух в виде белого зданя бродит иногда вокруг. Лучше его не встречать, ничего доброго не сулит тая встреча. Озеро в честь нее так и прозвали Ильгиния. Есть и озеро Имшар в честь ее брата. А вот озера Збор — няма! — и проводник усмехнулся.
Кмитич не ответил. Лишь подумал, что это и вправду мистика, что у каждого озера своя легенда есть. Сам князь впервые ощущал себя в лесу не охотником, а дичью, беспомощной куропаткой, в которую уже впился пронзительный желтый глаз ястреба… «Тут, в самом деле, все что угодно может быть, — думал Кмитич, оглядываясь, — и древний локис, и волколак…»
Выбравшись из пугающего леса, отряд Кмитича вскоре с облегчением вздохнул, проехав высокий католический крест с венком у начала вески Войшелкуны, что растянулась вдоль крутой песчаной улицы. Хатки, как и хлевы, лазни и склепы — все были срублены из толстых бревен. Все будынки были сделаны старинным способом, без гвоздей, стены зашпаклеваны мхом. Кое-где на окнах виднелся старинный солнечный орнамент, чего в других весках уже не увидишь.
— А мае ж вы палячачки, а адкуль жа вы такия узялися? — привечала Кмитича суховатая старушка с характерной балтской внешностью, приняв хоругвь за поляков.
— Мы литвины, бабушка, — отвечал Кмитич, спрыгивая с коня. Он был рад наконец повстречать в этой завораживающей девственной лесной глуши живого человека. Кмитич разговорился с женщиной. Звали ее баба Мария, а ее чудный говор включал жмайтские и даже шведские слова. Чистую же литовско-русинскую речь баба Мария приняла за польскую. Отряд решил заночевать в деревне, тем более что солнце уже садилось.
Баба Мария, у которой и остановился Кмитич, сообщила, что и в их веске также были московиты, да бежали без оглядки.
— Как же они сюда, в такую глушь, пробрались? — немало удивлялся Кмитич.
— Так из Лынтупов. Провиант збирать прыйшли, — объясняла баба Мария, — у нас тут в Балдуке и Балдучице рыба всякая и очень крупная есть. Вот они и прослышали про гэта.
«Вот почему сети рыболовные во дворе бабки сушатся», — смекнул Кмитич, но и удивился: «Вроде же одна она в хате живет! Неужто сама на лодке плавает по озеру и ловит рыбу?» Но о том полковник решил не спрашивать. Не его это было ума дело. Его больше волновал вопрос о московитах и партизанах.
— А что случилось? — спросил у нее Кмитич. — Почему бежали? Партизаны появились?
— Так никто толком не разумеет, — отвечала старая, но не по годам шустрая сухонькая женщина, — послали они отряд в Поставы, чтобы казнить повстанцев тамошних, да тот отряд так и не дошел. Вернулся один насмерть перепуганный ратник, умом, говорили, тронулся. Рассказывал, что в лесу поднялся страшный волчий вой, да какие-то пачвары, не то люди, не то волки катов всех погрызли да когтями порвали. А после того как стоящие тут московиты увидали и огненного змея, они вообще перепугались да утекли.