– Маме вы бы тут не соврали: она-то вашу фамилию не могла не знать, – сказал Даниил.
– Да Сапрыкин я, а если паспорт и плохой, то фамилия все равно правильная!
– Я все не мог понять, почему вы так настаиваете на этой версии, Сапрыкин? То ли из-за Кости – хотите, чтоб он вашу фамилию носил, или уверены, что след настоящего Сапрыкина отыскать невозможно… а?
– И я не пойму, – ухмыльнулся Боцман, – почему вам не все равно, под какой я фамилией в тюрьме сидеть буду?
– Не признаетесь?
– В чем?
– Ладно, – сказал Даниил. – Валерка!
Мещеряков заглянул в открывшуюся дверь.
– Давай сюда остальных Мстителей, а потом своего крестника заводи.
Ксанка, Яшка и Валерка вошли в кабинет, но их Боцман словно не заметил, так завороженно смотрел он на дверь. Тяжело ступая, шагнул через порог Гнат Бурнаш и поднял глаза на арестанта:
– Здорово, Корней!
– Сука! – бросился на атамана Чеботарев.
Яшка с Валеркой перехватили его и усадили на стул.
– Дядька Корней? – Ксанка не могла поверить своим глазам. Этот заросший бородой, со шрамом в пол-лица – тот самый бравый, веселый моряк, друг отца? – Как же так…
– Суши весла, Боцман, – ухмыльнулся Бурнаш. – Не мне одному пеньковый галстук пробовать.
– Уведите его, – попросил Корней.
– Значит, вы признаете, гражданин, что ваше настоящее имя – Корней Чеботарев?
– Признаю…
– Уведите, – приказал Даниил. – А теперь рассказывай, дядька Корней, как дело было.
– Только я вашего отца не предавал! – навалившись грудью на стол, быстро говорил Чеботарев. – Вот те крест! Мы же друзья с Иваном были! Напраслина это!
– Снова Бурнаша из коридора позвать? – холодно глядя на Корнея, спросил Ларионов-младший.
Чеботарев вдруг замолк и сгорбился на стуле.
– Вы судить не имеете права, – сказал он, – вы в тех делах сами замешаны…
– Мы судить и не собираемся, это суд сделает, – воскликнула Ксанка. – Мы правду знать хотим, дядька Корней!
– Мы этого дня много лет ждали, – сказал Яшка. – В том бою и другие наши друзья погибли.
– Ладно, – Чеботарев с усилием поднял голову, – рано или поздно ответ держать надо, расскажу…
* * *
– Вот сволочь! Своей бы рукой шлепнул! – Яшка достал папиросу и закурил.
– Просто он всегда считал, что его шкура дороже всего на свете, – сказал Валерка, потягиваясь. – Как хорошо на улице!
– Согласен, – легко опираясь на палку, Данька двинулся навстречу трем фигурам, вставшим со скамейки. – Здравствуйте, девушки, привет, Коська!
Мстители встали рядом с Настей, Юлей и Костей.
– Как прошло? – заглядывая в Данины глаза, спросила Настя.
Ксанка отвернулась и смахнула слезу. Яшка обнял ее за плечи.
– Не стоит плакать, все закончилось.
– Нет! – крикнул вдруг Костя Сапрыкин. – Ни по сем не повелю, сто он батьку Булнаса взял!
– Что атаман, – махнул рукой Валера, – я однажды самого Кирпича взял, только не знал тогда, кто он таков!
Друзья рассмеялись, и мрачный рассказ Корнея о предательстве красного партизанского отряда отступил.
– А мы еще не знаем, как вы Костю нашли и засаду устроили, – напомнила Юля.
– А вы обещали рассказать, как вам немецкие коммунисты помогли самого Кудасова взорвать! – вспомнила Ксанка.
– У нас впереди столько разговоров, что и представить страшно, – сказал Яша, – хоть отпуск бери.
– Хорошо, Мстители, объявляю сегодня выходной! – сказал Даниил. – Ну а завтра будем трудиться, работы впереди много.
Настя обняла одной рукой Даньку, а второй взяла ладонь брата, которого она боялась отпустить от себя хоть на минуту.
– Ну, чисто тюрьма, – жаловался Кирпич, но попыток убежать пока не делал.
– Поберегись! – мимо друзей рабочие пронесли пачку досок, которые еще пахли свежеоструганными боками. Тут же рядом штукатуры в огромной ванне готовили раствор.
После боя и пожара было решено здание губчека отремонтировать и немного перестроить. Ведь еще Эйдорф заметил, что делить перегородкой окно – последнее дело. Теперь у них самих есть инженеры, которые могут это дело поправить, как надо.
Вместо эпилога
Красивый строй мальчишек в коричневых рубашках, по-военному держа шаг, подошел и замер у самой трибуны. Альберту даже показалось, что он узнал кое-кого из своей гимназии. Какие они счастливые, эти ребята, когда вот так возглавляют все праздничные шествия. Вместе они – сила, с ними дружат старшие товарищи, даже такие, кто по возрасту покинул гитлерюгенд. А когда на тебе та же форма, что и на других, то нет среди вас бедных и богатых, талантливых и обычных, вы все – равны! Альберт уверен, что ему уготована особая судьба, но прежде, чем возвыситься, нужно сравнятся с остальными.
На трибуну поднялся оратор, тоже в коричневой рубашке, и митинг начался.
Оратор говорил о вещах простых и приятных: о том, что у всех теперь есть работа, а значит, и хлеб с маслом, что у каждой немецкой семьи должен быть свой дом и скоро так будет, потому что они, немцы – самый лучший народ на земле. Самый талантливый, жизнеспособный, цивилизованный. Что прошли годы, когда нация мучилась от проигранной войны, когда голод и холод грозили смертью. Теперь жизнь пойдет все лучше и организованней, и есть люди, которые об этом позаботятся. Нужно только им верить и выполнять их приказы. Недалеко то время, когда великая Германия завоюет себе необходимое жизненное пространство, тысячелетний рейх станет самой могучей империей мира. Тогда немцам не нужно будет работать, за них это будут делать низшие народы, в том числе славянские…
Оратор закончил речь обычными здравницами в честь фюрера и партии и сошел с трибуны. Альберт уже опаздывал и следующего оратора слушать не стал. Подросток выбрался из праздничной толпы и направился к дому.
– Это ты, Берти? – спросила из гостиной мать, как только скрипнула дверь.
– Да, мама.
– Снова был на их дурацком митинге?
– Нет, мама, я покупал хлеб.
– Целый час?
– Герр Зонненблюм в честь праздника закрыл свою булочную раньше, мне пришлось сходить к Малеру… Я пойду в свою комнату, мне нужно приготовить уроки.
– Хорошо, Берти.
Мать снова уткнулась в книгу, Альберт положил хлеб на кухне и по узкой винтовой лестнице поднялся к себе. Мальчик закрыл за собой дверь, снял курточку и присел к столу. Уроками заниматься не хотелось. Альберт достал ключ и открыл самый нижний в столе ящик, единственный, снабженный крошечным замком. Из него на столешницу перенеслась плоская металлическая коробка. В ней мальчик хранил самую дорогую вещь: последнее письмо отца.
По выработанной привычке сначала Альберт посмотрел на схему, начерченную отцом на обороте письма. Мальчик так хорошо ее помнил, что, кажется, может начертить с закрытыми глазами. Некоторые специальные обозначения он сначала запомнил, а смысл узнал позже из инженерного справочника по строительству, оставшегося тоже от отца. Затем мальчик перевернул листок и прочел первые строчки: «Мой горячо любимый Берти, я пишу это письмо, словно ты уже стал взрослым, потому что, возможно, нам не удастся больше встретиться. Тогда ты действительно вырастешь и все поймешь. Отправившись в Россию, я знал, что рискую, но сделал это и не жалею ни о чем. Ради тебя, ради твоей матери, ради нашей семьи я должен был предпринять эту попытку. Если меня ждет неудача, то тебе – единст венному сыну и наследнику – завещаю я довести до конца начатое мной дело…»