Катя, с трудом бредя рядом с Мариком, и тщетно надеясь, что он предложит ей ухватиться за его локоть, во все глаза смотрела по сторонам. Она видела эту улицу только днем, и, в основном, в детстве, когда бабушка таскала ее с собой по магазинам. Тогда еще не понаставили всюду этих кубиков и пирамидок – ярко раскрашенных будочек с надписями: «Засохший хлеб – ценное вторсырье». И – «Консервные банки – в переплавку!» Кое-где попадались и теремки для бездомных собак, из которых доносились звуки странной возни.
Сова помнила невысокие чистенькие дома этой улицы с лепниной вокруг окон, напоминающей ей белые воротнички школьной формы, большой раскидчатый дом с переходами-террассами между боковыми и центральным зданиями, словно протянувший к улице распахнутые для объятий руки. Всегда удивляла ее большая церковь, вечно окруженная грязноватым бетонным забором, за которым что-то постоянно низко гудело; и дом с бледными картинами под крышей, что стоял за церковью. Этот дом из-за непривычности формы Сова в детстве считала «недостроенным, да так и кинутым». Мимо музыкального здания справа прошли тихо, что-то надоело шуметь, да там и как-то было строго.
Разглядывая дома по сторонам дороги, Катя даже забыла о своей пятке. А когда вышли к широкому пространству, где перед парадами ходили по кругу танки, Катя готова была заныть. Поэтому они с Мариком, едва добравшись до ограды парка под стеной, завернули туда и сели на скамеечку. Фонарь был яркий, Катя сняла коричневый грубый полуботинок и потрогала пальцем вздувшуюся под тонким чулком водяную мозоль. Марик нагнулся, внимательно посмотрел и сказал: «Надо же, чулок не протерся, а кожа протерлась…» Потом медленно протянул белый прямой указательный палец и, коротко и испуганно втянув в себя воздух, потрогал вздутие на розовой пятке.
Катя покраснела, подложила под пятку свернутый носовой платок, быстро поднялась и потянула Марика за всеми. Голоса были слышны уже на площади. Марик пошел, за ней, но медленно, все время приостанавливаясь и поглядывая назад, на скамейку. Потом неловко схватил Катю за руку, задержал и сказал:
– А знаешь, кто сидел на этой скамейке, здесь, в Александровском саду?
– Кто-то из твоих родственников? Мама с папой, когда начали встречаться? Или…? – Катя фыркнула – Нифонтов с Петруничевым?
– Ну, что ты, ей Богу, вдруг здесь услышат, охрана же всюду! – испугался Марик, поспешно двинулся за Катей и всеми, добавив на ходу. – Нет здесь, под стеной, сидели совсем иные… персонажи.
Они вышли на темную площадь, в глубине которой сиял, подсвечиваемый снизу, упрятанный в пузырившую и горбатившуюся прозрачную оболочку, законсервированный до генеральной реставрации, Собор Василия Блаженного.
Рубиновые звезды стойко горели на высоких, выступающих из тьмы башнях, и всем сразу стало спокойно. Не хотелось думать о страшном. В незыблемости главной площади и привычной веры, рождающей чувство защищенности, отпали все страхи. Кто и зачем станет выхватывать их из привычного и как-то устроенного мира. Их – молодую надежду страны, лучших из лучших, учащихся элитного лиготехникума, куда стремятся попасть тысячи абитуриентов.
Ребята прошли под стенами, за которыми – они это знали – продолжали неистово трудиться на благо Нифонтов с Петручевым и все остальное правительство. Караул у мавзолея вытягивал шаг. Все притихли, миновали площадь, спустились к метро.
Катя с Мариком заметно отстали, у Совы все больше болела пятка. Вылезши из метро, они решили сначала завернуть к Марику, чтобы одеть хотя бы старые мариковы кеды, иначе Кате было просто не дойти домой. Катя осторожно обошла глубокую трещину в асфальтовом покрытии – справа, возле выхода из метро – и глянула мельком на темный и страшный многофигурный памятник со вздыбленной лошадью и людьми с поднятыми кулаками, а потом повернула к марикову дому.
– Ой, а давно вы тут этих ящиков понаставили? – заявила Катя, только переступив порог.
– Недавно, – пожал плечами Марик, – маме в ее институте достался талон в очередь на корпы, она подзаняла денег – и вот, – Марик с гордостью отвел руку и показал Кате комнату с вожделенным многими гарнитуром из интеллектуальных модулей на лигокристаллах – корпов. Модули образовывали различные конструкции, аккуратно втягивающие комплекты одежды, принимающие сигналы радио и телевидения страны, делающие необходимые расчеты и осуществляющие связь с правительством. Кухонные корпы и комплексы для стирки у Марика в квартире стояли уже давно, Катя их видела.
Но Сова не проявила должного уважения к гарнитуру, плюхнулась в старое удобное кресло, которое осталось еще с тех времен, когда мариков дед был жив, и потребовала кеды. Пока Марик ходил за ними, Катя тупо смотрела на переднюю панель платяного шкафа, где светилось последнее обращение правительства: «Внимательно относитесь к бездомным собакам. Приносите им еду и, по возможности, отводите в ветеринарные отделения».
Мозоль на пятке лопнула и сочилась. Катя постеснялась снять чулок, влезла, примяв задник в принесенный кед, быстро попрощалась и двинулась к двери. Марик сдавленно предложил проводить ее. Но Сова сразу поняла, что он побаивается, и сказала, что теперь прекрасно дойдет сама. Марик молча кивнул, слегка покраснел, прошел к креслу, в котором только что обитала Катя, и сел, аккуратно положив руки на скругленные подлокотники из полированного орехового дерева. Катя помахала ему растопыренной круглой ладошкой, двинулась к двери и обернулась. Марик сидел неподвижно и, не отрываясь, смотрел вперед на корешки книг в модульном шкафу, туда, где стояли томики по математике и философии. Там же расположилась и фарфоровая статуэтка на математическую тему: длинноногий и прямоносый Ахиллес тщетно догонял черепаху.
«Ох, достала его мамаша, – подумала Катя, – мало того, что засунула в этот лиготехникум – ну какой Марик технарь? Она его еще и в институт заставляет готовиться, а там – вообще кромешь… Вот Вовка Вараксин – правда, легко все сечет. Так то Варакуша, у него голова на лигокристаллах…» Катя захлопнула дверь и двинулась домой.
Дома никого не было. Мама, наверняка, засиделась в редакции. Катя добрела до кухни, машинально вставила в розетку шнур трансляционной тарелки и зажгла газ под чайником. Есть очень хотелось, но сил не было даже разогреть знаменитые мамины котлеты. Намазывая на горбушку батона за тринадцать копеек надоевший икорный концентрат «богатый витамином це, витамином а, витамином… а также различными микроэлементами», она рассеянно слушала радио. Из тарелки сначала неслись песенки бесконечного сериала про потомка Чингисхана, да еще опять рекламировали икорный концентрат и кофе из натуральных зерен, выращенных в высокогорных районах Кавказа. Потом на некоторое время все стихло, и Сова молча жевала, всей душой отдыхая от просветительской рекламы. Но тут тарелка вновь заговорила, и Сова сразу обратила внимание на резко изменившийся тон ведущего. Это был юный, срывающийся, совсем не поставленный голос: «Прислушайтесь к нам, молодые! Говорит радио „Сполох“! Прислушайтесь к нам! Боитесь по вечерам выходить на улицу? Не верите официальным заявлениям о том, что многочисленные исчезновения молодых людей, наблюдавшиеся в последнее время во всем мире, – лишь вредные слухи? И правы! „Выпал“, – говорите вы. Выпал – не значит пропал. Если человек пропал, его начинают искать. Если человек выпал – до него уже никому дела нет! Необходимо создавать комитеты поиска, подобные тем, что есть во всем мире. Исчезновение соу-звезды Мэри Снаут, потрясшее ее поклонников в Америке, должно волновать и нас. Нет никаких сведений о том, что правительственные службы розыска и высшие научные круги США смогли хоть как-то пролить свет на это и другие исчезновения. И только Международный форум „Ученые – за детство без границ!“ пытается открыто говорить об этой проблеме и ведет исследования. Молодые! Мы призываем вас к борьбе…» Но тут не поставленный голос совсем захлебнулся, и тарелка некоторое время вообще молчала.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});