Читать интересную книгу Теплые штаны для вашей мами (сборник) - Дина Рубина

Да что там говорить. Прав великий Набоков, прав: мы – волки. Все писатели – хищники. А иначе в литературе не выжить.

Но если вдруг я наталкиваюсь на нечто неординарное, то, конечно, любуюсь.

СОСЕДИ

В нашем подъезде меняют трубы.

Фраза, боюсь, получилась эпическая. Но и процедура эта весьма эпическая: целыми днями грохот и звон, будто у нас в подъезде полицейские ликвидируют пресловутый «подозрительный предмет». Замену труб осуществляет бригада арабских рабочих, а именно: Имад – полный, как вавилонская танцовщица, улыбчивый человек лет пятидесяти, и его подручный – безымянный бессловесный парень, который, собственно, и работает.

Имад – человек почтенный. Уже тридцать лет он, житель соседней – через ущелье – арабской деревни Аль-Азария (где когда-то Иисус воскрешал безнадежно умершего Лазаря), кочует с ремонтами из одного дома в нашем городке в другой. У него безупречная рабочая репутация, проникновенный влажный взгляд и широкая улыбка. Пожалуй, слишком широкая…

Название нашей улицы в переводе с иврита звучит изысканно – «Время соловья», – и это вполне определенный соловей, муэдзин деревни Аль-Азария. Ежедневно, часа в четыре утра, гнусавым рыком через громкоговоритель, установленный на куполе минарета, он окликает правоверных. И затем это повторяется еще четыре раза в день. В полдень бригадир Имад расстилает молитвенный коврик на площадке между этажами и, коленопреклоненный, бьет поклоны в сторону Мекки. Я в это время возвращаюсь с прогулки со своим псом Кондратом. Увидев молящегося Имада, я беру Кондрата на руки и на цыпочках проскальзываю мимо, к своей квартире. У нас здесь почитают все веры – не дай Бог оскорбить религиозное чувство молящегося!

С Имадом я иногда перекидываюсь двумя-тремя словами на иврите, которым он владеет великолепно.

– Вот, думаю… – сказал он недавно. – Машину новую купить… или жену купить?..

– Зачем тебе еще одна жена?

– Старая рожать перестала…

– А сколько у тебя детей, Имад? – полюбопытствовала я.

– Семнадцать…

– Семнадцать… и тебе мало?!

Он помолчал, широко улыбнулся, показывая все зубы, сказал:

– Женщина должна приносить детей…

…Днем он звонит ко мне в квартиру и вежливо просит кофе. Я приглашаю обоих, включаю чайник, ставлю на стол чашки, молоко, банку с кофе, какие-то коржики и удаляюсь в кабинет: женщине не пристало сидеть за столом с мужчиной, да и о чем бы нам говорить?

В это время обычно передают новости. Попивая очень крепкий кофе, Имад со своим безмолвным рабом бесстрастно выслушивают очередные сообщения о том, сколько терактов за последнюю неделю предотвращено израильскими силами безопасности, сколько начиненных взрывчаткой молодых палестинских героев остановлено по пути к семидесяти гуриям, ожидающим их на небесах…

А я посматриваю с балкона в сторону дороги на Иерусалим, пытаясь понять – попаду ли я сегодня в такую же страшную пробку, как позавчера, когда солдаты на блокпосту проверяли не только каждую машину, но и вбегали в каждый автобус, дотошно заглядывая под сиденья и остро всматриваясь в лица, – видать, получили от внутренней разведки очередные «предупреждения»…

Вчера я угодила сразу в две истории: сначала на центральной автобусной станции, куда забежала выпить кофе по пути на урок вождения, по динамикам вдруг объявили о «подозрительном предмете» на пятом этаже станции; всех пассажиров минут сорок держали на третьем этаже, пока сверху не расстреляли рюкзак какого-то забывчивого олуха. Зато после урока вождения я попала в ту же историю уже на улице, по пути к остановке своего автобуса. Полицейская машина перегородила дорогу, публика теснилась в стороне, и уже вовсю шла подготовка к ликвидации «подозрительного предмета». А я по своему легкомыслию решила, что успею еще купить на лотке пирожок. И тогда взмыленный, с блестящим от пота лицом, молодой полицейский в похожем на скафандр бронежилете, защищающем все части тела, заорал на меня: «Гевэрет, тебя вся улица ждать должна?!» И я поджала хвост и юркнула к огороженному участку. И вот тогда грохнуло по-настоящему!

Но это было вчера…

А сегодня Имад попивает кофе и выслушивает очередные новости о том, что «всего в начале этой недели израильские спецслужбы располагали 42 предупреждениями о намерениях террористов совершить теракты на территории нашей страны».

– А ты не хочешь застеклить верхний балкон? – спрашивает меня Имад. – Я сделаю это недорого и качественно…

– Спасибо, Имад, – говорю я ему. – На днях улетаю в Европу, вот вернусь, тогда позвоню…

Он улыбается широкой, пожалуй, слишком широкой своей улыбкой, кивает…

– Лети с миром, – говорит он мне. – Лети с миром…

Глава третья

«И будете как во сне…»

Персы, греки, римляне исчезли с лица земли, а маленький народ, родившийся задолго до этих многочисленных народов, все еще, ни с кем не смешиваясь, существует на обломках своей родины. И если есть что-либо в жизни народов, что может быть названо чудом, то только это.

Франсуа Рене де Шатобриан.Дневник путешествия из Парижа в Иерусалим. 1811 год

– Вы согласны с высказыванием Марии Розановой: «Эмиграция – капля крови нации, взятая на анализ»?

– Капля, хм… это могут быть и потоки крови. Нация может истечь эмиграцией до полной анемии. С Россией это случалось не раз. Для этого и термин есть: «утечка мозгов».

Однако я согласна, что эмиграция – некий срез, по которому удобнее и легче изучать множество явлений и в обществе, и в человеческой натуре. Многое высвечивается, становится выпуклым. В эмиграции меняется освещение бытия, вот как в театре: другая сцена, включены другие софиты. Фикус в углу погашен, зато собачья миска на просцениуме освещена. Как сказал поэт: ряд волшебных (ужасных) изменений милого (кошмарного) лица.

– Вы писали, что эмиграция в конце 90-го в Израиль – важный для Вас рубеж. С тех пор прошло немало лет. Наверняка позади душевные и житейские потрясения, с которыми всегда связано переселение в другую страну. Сейчас, спустя годы, – Вы можете анализировать причины, побудившие Вас к «перемене мест»?

– Знаете, все это очень сложно. Вот как раз много лет назад, по свежим следам своего переселения, я охотно отвечала на подобные вопросы журналистов – мне их задавали все, кому не лень: в России, Израиле, Германии, Америке… Тогда мне казалось, что все объяснимо. Причины и поводы были самые разные.

Например, одним из поводов переезда в Израиль я считала мотив «корневой причастности». Человек в середине жизни всегда «зависает», оглядывается, понимая, что находится на некой умозрительной вершине. В обе стороны от него простираются ветви: еще живы родители, уже подрастают дети… И он сам – как центр, как опора – и для тех, и для других. Бывает, в эти годы кажется, что именно ты обязан совершить то кардинальное действие во имя рода, во имя будущих поколений, какого не совершили твои родители.

Картинка по теме:

Одна знакомая дама, русская парижанка, рассказала мне забавный случай, произошедший с ее подругой, молодой француженкой. Магистр психологии, та происходит из семьи потомственных виноделов где-то на юге Франции. А все эти потомственные виноделы просто жить не могут без своих поместий, без южного солнца, кистей винограда, напоенных этим солнцем. Вот и молодая француженка при каждой возможности старается приехать домой.

В один из таких приездов старший брат показывает ей письмо, полученное от ближайших соседей, семейства, скажем, Дюпре. Письмо по тону возмущенное, даже преисполненное гнева. Вот его смысл: «Мы, Дюпре, проживаем в этой местности уже 650 лет, и столько же наш род занимается виноделием. Вы, Геза, живете здесь всего 370 лет. И все это время ведете себя возмутительно: проезжая мимо нашего поместья, всегда отворачиваете головы, таким образом выражая нам презрение. Это продолжается с тех пор, как первый ваш Геза купил поместье у наших добрых соседей Вуажье в 1634 году! Сначала вы проезжали мимо на каретах, повозках, лошадях, потом на велосипедах, машинах, мотоциклах, и всегда – всегда! – воротили нос от нас, Дюпре! Выскочки безродные, доколе?! – доколе будет продолжаться эта демонстрация возмутительного высокомерия?!» Ну, и далее письмо было выдержано примерно в том же тоне…

Рассказывая, магистр психологии с усмешкой объяснила моей знакомой: поместья обеих семей действительно граничат друг с другом, и как раз на том повороте, где дорога ведет мимо поместья Дюпре, слева открывается роскошный вид на виноградники Геза. Само собой, все проезжавшие здесь в веках Геза поворачивали головы и любовались своими владениями…

К чему это я рассказываю? К тому, что в жизни каждого чувствующего человека наступает, очевидно, момент, когда хочется вернуться к своим виноградникам. Тем более если твои предки их возделывали даже не 650, а пару тысяч лет назад. Я и вернулась.