Читать интересную книгу Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу - Альфред Дёблин

Дама церемонно поклонилась; при этом она, как ни странно, скрестила руки на груди, словно мусульманка. О чем она думала? Вероятно, считала, что выиграла игру!

Она подошла к стене, ударила в гонг. В комнату хлынула челядь, крестьянки в праздничных одеждах; они нарядились, лишь только прошел слух, что к ним в гости пожаловал король. По приказу дамы в зале накрыли большой стол, принесли кувшины с вином, поставили букеты цветов.

Итак, без участия Лира — он неподвижно стоял у своего кресла — декорации переменились. Лир этому не препятствовал. Дама уже опять взяла инициативу в свои руки. Королю не оставалось ничего иного, как подчиниться.

Он сел за стол напротив хозяйки — двери в сад открыли, и было видно, что перед домом под деревьями люди Лира бражничают и любезничают с крестьянками, — и только тут король понял, что произошло, что она совершила (сама дама даже бровью не повела, чтобы показать это; она была незнатного рода и с явной гордостью, прямо-таки с наслаждением, потчевала короля). Она его спасла. Она вернула его к жизни.

Теперь он успокоился. Он мог смеяться. Снова стал самим собой.

Однако пока они ели, пили, болтали, он не раз впадал в задумчивость, в смущение (он очутился и продолжал быть в странном положении, казалось, его без конца сбрасывала лошадь), и тогда он невольно сводил разговор к роковой охоте (и тут же с испугом ждал, что она пойдет на попятную). Но дама не теряла самообладания. Лицо ее было по-прежнему безмятежно. Только под конец она все же вняла его словам и попросила объяснить, что он искал в этом доме в ее отсутствие и как проник сюда. Ведь никто его не видел, никто ей ни о чем не докладывал. Может быть, он переоделся в чужое платье?

Слово было произнесено; теперь он мог сказать «да» и ждать, что она ответит. Все зависело только от него, дело было за ним. Но… у него не хватило духа. И он с облегчением вздохнул, убедившись, что дама не настаивает на продолжении разговора.

Довольно скоро после этого (чтобы не искушать судьбу и не вызывать ненужных воспоминаний) Лир распрощался; трудно описать его состояние, он испытывал то восхищение и благодарность, то недоверчивость, и все это вызывало в нем такое смятение чувств, что король сорвался с места и ускакал впереди своего отряда еще до того, как дама успела сесть на коня. А зачем? Затем, чтобы, миновав заграждение, разразиться хохотом, засмеяться гомерическим смехом и заразить им командира отряда и всех остальных всадников. Да, все они гоготали, гоготали без конца. Король здорово развлекся, дама его позабавила.

Лир сам не понимал, почему он хохотал до упаду, хохотал, словно школьник, которому не разрешают смеяться в классе. Стараясь побороть смятение, Лир бурно ликовал по дороге домой. Он перехитрил даму, это было безмерно хорошо, он спасен: она его не узнала. Другая одежда, другие обстоятельства — вот в чем причина. Какая бы ни была баба, ум у нее куриный. Король бы с удовольствием вернулся назад и обнял ее за это.

Время летело, но бесчисленные предостережения дамы не пошли Лиру впрок. Он совершенно успокоился и остался таким, как прежде. Вел себя точно так же, если не хуже.

В ту пору при больших королевских дворах, особенно там, где много пировали и вели разгульную жизнь, подвизались различные театральные труппы; ко двору Лира тоже часто являлись бродячие артисты и предлагали свои услуги. На сей раз при дворе оказалась не обычная труппа, а весьма замечательная: ею заботливо руководил интересный, экстравагантный актер, который в свое время впал в немилость у Лира только из-за того, что слишком хорошо владел своим ремеслом. Ведь, желая сделать искусство действенным, актерам не оставалось ничего другого, как прислушиваться к настроениям народа и отражать на сцене процессы, происходящие в обществе и государстве. Но король Лир отнюдь не хотел узнавать из пьес и песенок, что думает о нем народ, это не устраивало его в той же мере, в какой не устраивали речи леди Имоджин Перш, хотя они и были произнесены с глазу на глаз.

Лысый театральный директор Джек Джонсон настаивал, однако, на том, что должен заниматься своим делом так, как этого требуют интересы искусства. И потому он был для Лира бельмом на глазу. Вообще-то Джонсон представлял собой ужасную разновидность человеческого рода, чем-то он смахивал на строптивого Брута, но при этом, к сожалению, не являлся республиканцем; будь он республиканцем, Лир живо прибрал бы его к рукам. Так нет же, как раз наоборот, Джонсон считал себя монархистом, и это было в нем самое отвратительное; числясь монархистом, он имел свои особые представления о монархе, которые Лир воспринимал как оскорбление для себя. В пьесах, сочиняемых этим типом вместе с другими членами труппы, — ходила молва, будто им помогали некие образованные недруги короля, а также люди из непосредственного окружения суверена, — итак, в этих пьесах лысый старикан-директор преподносил Лиру собственное толкование идеального властителя, а именно — властителя примерного поведения, который блистает добродетелями, ведет умеренный образ жизни, ратует за справедливость и, подобно пастуху, охраняет свое стадо.

Некоторое время Лир равнодушно взирал на то, что труппа угощает его соответствующим образом препарированными старыми греческими и римскими пьесами, но потом он счел намеки авторов чересчур прозрачными. И тут его величество приказал Джеку Джонсону явиться к нему и заявил следующее: если он, король Лир, и его подданные захотят просветиться и научиться уму-разуму, то для этой цели в их распоряжении целый штат духовных лиц, а также школьных учителей. Назначение комедиантов — развлекать и веселить публику. Не стоит вмешиваться в чужое ремесло и путаться у людей под ногами. Люди этого не любят. Если директор Джонсон не прекратит ставить пьесы, которые он выдает за фарсы и комедии, но которые изобилуют колкостями и дурацкими намеками, то его просто-напросто лишат королевской дотации, и тогда он узнает, почем фунт лиха.

Вслед за этим труппа, ни слова не говоря, собрала свои пожитки, села в фургоны и убралась восвояси.

С тех пор утекло немало воды. И Джонсон появился снова. Это наводило на мысль, что он осознал свои ошибки. Было известно, что Лир рассматривает все дела, связанные с развлечениями и с театром, как дела, входящие в его компетенцию; посему Джонсона, лишь только он приехал, сразу препроводили к Лиру — король сам должен был сказать, даст ли он директору разрешение играть спектакли, а также — предоставит ли субсидию.

Как оказалось, упрямый козел Джонсон за прошедшее время ничуть не изменился: в приемной короля это немедленно смекнули. Разве что он стал еще торжественней, серьезней и угрюмей — ни дать ни взять похоронных дел мастер. Гофмейстер Лира решил позабавиться и впустил чудака к королю. В приемной приготовились к невиданному зрелищу: одушевленный предмет должен был живо перелететь из одной двери в другую и приземлиться на плитах двора; увлекательный, блестящий фокус, который приобретал еще большую привлекательность благодаря тому, что его объект наверняка начнет строить гримасы и изобразит на своем лице удивление, возмущение, боль и еще многое другое, что именно, придворные не знали (ведь как-никак они имели дело с актером).

Но Джонсон не влетел в дверь и не вылетел за дверь. На плохо сгибающихся длинных ногах он прошествовал к королю со строгим и гордым выражением лица — таким был этот тип, которого при дворе никто не жаловал, — и с тем же неприступным видом, поглощенный собственными мыслями, он вышел в приемную, задрав подбородок и не удостоив придворных даже взглядом.

Во время аудиенции Джонсон, не вдаваясь в прежние недоразумения, подробно изложил свой новый репертуарный план. Рассказал о числе и амплуа актеров и предложил, при наличии субсидий, поставить во дворце и в городе множество увлекательных и нравоучительных праздничных спектаклей. Лир, которого, как всегда, разозлило упоминание о нравоучительности искусства, потребовал, чтобы Джонсон рассказал содержание нескольких названных им наугад пьес, нашел, что все они очень средненькие и скучные, после чего заявил то же, что и раньше: интересы Джонсона совпадают с интересами духовной епархии и школьного ведомства — посему пусть договаривается со священниками и педагогами. Тем не менее Лир милостиво призвал директора рассказывать дальше и даже рекомендовал не упускать подробностей.

На это упрямец сразу же клюнул и, стоя перед королем с зажатой между коленями шляпой, начал выкладывать все по порядку. В действительности Лира очень мало интересовали пьесы Джонсона. Ему пришло в голову нечто совсем иное. Пока Джонсон называл различные роли, имена актеров и актрис, пока он говорил, Лир думал об Имоджин Перш, женщине, которая занимала его воображение, образ которой не тускнел, воспоминание о которой мучило короля и вместе с тем вызывало восхищение.