большим количеством изображений, начиная от простого орнамента и кончая сложными сочетаниями фрески со скульптурой (круглой и барельефной), даст возможность нащупать новые формы архитектурного стиля», — пишет бывший коллега Дейнеки по ОСТу Андрей Гончаров, который отмечает, что «в существующей сейчас архитектуре метро скульптура и живопись введены очень робко»[124]. Однако заказ на оформление «Маяковской» получил именно Дейнека, которого архитектору Алексею Душкину посоветовал Владимир Фролов, знаменитый и потомственный питерский мастер мозаики, о котором мы еще расскажем.
Первоначально по Генеральному плану 1935 года эта станция должна была называться «Триумфальная площадь» из-за ее расположения под Садовой-Триумфальной. Однако в 1936 году площадь переименовали в площадь Маяковского, а станцию решили назвать в лаконичном духе самого поэта — «Маяковская». В Долгопрудном на заводе «Дирижаблестрой» для отделки станции были изготовлены ленты из нержавеющей стали.
Дейнека получил заказ на оформление станции в конце 1937 года и приступил к работе над эскизами к мозаичным плафонам зимой 1938-го. Он был несказанно рад возможности работать в метро — тем более что станция называлась именем его любимого поэта, с которым он был душевно и эмоционально связан. Дейнека взялся за работу с энтузиазмом, свойственным тем годам, — хотя не мог не знать, что в стране свирепствует Большой террор, что арестованы и расстреляны многие руководители партии, красные командиры, представители интеллигенции, в том числе и его давние знакомые. Конечно, подлинных масштабов репрессий тогда никто не знал, многие лояльные власти люди верили, что попавшие под их каток в самом деле виновны — «дыма без огня не бывает», — да и страх не давал обсуждать происходящее даже на собственной кухне. Во всяком случае, Дейнека ни устно, ни письменно не упоминал о репрессированных, хотя не мог не думать о них. От этих тяжких мыслей он, как обычно, лечился работой — тем более что работы у него в эти месяцы стало еще больше.
До открытия станции метро «Маяковская» оставалось шесть месяцев, и работа, по воспоминаниям художника, шла в таком же стремительном темпе, что и строительство подземного зала. «Понятна была моя радость, когда мне предложено было исполнить в мозаике плафоны для московского метро», — писал Дейнека в своих воспоминаниях[125]. Его увлекала идея работы в технике мозаики и идея создания плафонов.
Вместе с архитектором Алексеем Душкиным и рабочими Дейнека спускался на глубину 40 метров, где из стальной арматуры уже проступали очертания будущей станции, потолки средней части которой следовало украсить мозаиками. В шахте стоял жуткий грохот от проходки, но черты станции уже угадывались. Подземная вода поливала одежду. На глазок следовало рассчитывать отходы, масштабы, определять цвет и пространственный характер мозаик. Душкин, который в это время работал над созданием станции метро «Кропоткинская» («Дворец Советов»), принял решение понизить на несколько метров уровень главного свода и предложил применить конструкцию из особых сортов стали, позволявшую сохранить ширину центрального зала.
Всего мозаик было тридцать пять. Плафонов для них еще не было — на их месте пока находились пустые проемы. Дейнеке предстояло просчитать и определить масштаб и яркость мозаик. По замыслу создателей в плафонах должны были отобразиться одни сутки из жизни страны, поэтому цикл получил название «Сутки Страны Советов» (иногда его еще называют «Сутки советского неба»). Когда в наши дни рассматриваешь плафоны на станции метро «Маяковская», задрав голову ввысь, название серии мозаик несколько удивляет, поскольку на них очень много летчиков, парашютистов, самолетов. Чаще всего репродуцируется мозаика «Прыгун с трамплина»: лыжник, изображенный в полете снизу, до сих пор выглядит весьма оригинально.
Есть и комбайнерша за своим штурвалом, также изображенная в ракурсе снизу и словно летящая в облаках. Это, пожалуй, самый знаменитый плафон на станции. Комбайнерша, похожая на знаменитую в те годы ударницу Пашу Ангелину, гордо противостоит ветру, ее голова покрыта красным платком с узлом сзади, как это носили в 1930-е годы комсомолки. Вокруг бескрайние поля пшеницы; красный флаг за ее спиной означает, что короб комбайна полон свежеобмолоченного зерна[126]. Образ комбайнерши — не что иное, как признание торжества коллективизации в Советском Союзе, преимущества колхозного строя — очередной миф, воспеваемый Дейнекой вполне в духе времени. К 1938 году процесс коллективизации уже завершен. Паша Ангелина на тракторе — свидетельство новой роли советской женщины и новых возможностей, которые перед ней раскрываются. Впрочем, «Комбайнерша» — скорее, исключение, хотя она и парит в воздухе. В целом мозаики «Маяковской» создают впечатление, что вся жизнь Страны Советов подчинена воздухоплаванию. Практически на каждой второй мозаике изображены самолеты или парашютисты.
По замыслу создателей станции первый плафон был основным и в то время располагался на потолке в начале зала. Тогда еще не было второго выхода, а бюст Маяковского в торце станции был установлен только в 1957 году по проекту скульптора Александра Кибальникова (сейчас он перенесен). Первая мозаика, которую зритель видит с того места, где теперь построен второй выход, изображает развевающееся красное знамя с золотым гербом Советского Союза и реющий над ним строй самолетов. Построение воздушных судов сделано в виде надписи СССР. Далее следуют роскошные плоды, ветви красных яблок и персиков на фоне неба, желтые подсолнухи и птицы — дань мичуринским методам в советской биологии. В этих мозаиках в полной мере отразилось свойственное Дейнеке восхищение цветом и светом, солнцем и небом. «Надо было ввести в плафоны как можно больше солнца, света. Золото и серебро я вводил не в фон, а в реальную окраску предмета», — вспоминал он[127].
Основным открытием Дейнеки при создании плафонов на «Маяковской» стало, конечно, раскрытие ввысь потолка подземного дворца, поскольку на каждом плафоне изображено открытое небо. Этот прием уникальным образом поднял потолки и расширил пространство станции. Дейнека писал: «В одном мы сошлись с архитектором, мозаики должны быть глубинными, над зрителем должно быть уходящее ввысь небо. Мозаикой надо пробить толщу земли в 40 метров. Пассажир должен забыть про колоссальные перекрытия, под которыми он находится. Ему должно быть легко и бодро в этом подземном дворце, по которому проносится, освежая лицо и шевеля волосы, мощная струя очищенного от пыли прохладного воздуха…»[128] Дейнека считал, что динамика фигур, их силуэты и ракурсы должны создать впечатление подъема вверх, доводя ощущение зрителя до легкого головокружения. И это художнику удалось.
Мальчики, запускающие в небо модели самолетов, и раскинувший крылья самолет высоко в небе над покрытой солнцем сосной — всё пронизано оптимизмом и большими ожиданиями. А впрочем,