Читать интересную книгу У нас это невозможно - Синклер Льюис

XXII

Десятого декабря был день рождения Берзелиоса Уиндрипа, хотя на заре своей политической карьеры, когда он еще не уяснил, что ложь иногда попадает в печать и потом несправедливо обращается против вас же, он говорил, что родился двадцать пятого декабря, как и тот, в ком он готов был признать еще более великого вождя, крича при этом с настоящими слезами на глазах, что его полное имя – Берзелиос Ноэль Вайнахт[18] Уиндрип.

Свое рождение в 1937 году он отметил историческим «Постановлением о порядке», в котором говорилось, что, хотя корпоративное правительство доказало свою устойчивость и добрую волю, все еще имеются некоторые неразумные и преступные «элементы», которые из зависти к успехам корпо стремятся разрушить все хорошее. У мягкосердечного правительства иссякло терпение, и оно извещало страну, что отныне и впредь всякий, кто словом или делом попытается нанести вред Государству, будет казнен или лишен свободы. Ввиду того, что тюрьмы уже переполнены, – с одной стороны, преступными клеветниками, а с другой – теми, кого добросердечное правительство должно охранять посредством «превентивного ареста», – по всей стране будут безотлагательно открыты концентрационные лагеря.

Дормэс догадывался, что концентрационные лагеря нужны не столько в качестве дополнительной площади для размещения жертв, сколько для того, чтобы предоставить молодым, веселым минитменам возможность развлекаться без вмешательства старых полиейских и тюремщиков-профессионалов, большинство которых смотрело на заключенных не как на врагов, которых надо истязать, а как на скот, который надо сохранить в целости.

Одиннадцатого числа состоялось торжественное открытие концентрационного лагеря – с оркестром, бумажными цветами и речами районного уполномоченного Рийка и Шэда Ледью; лагерь был открыт в Трианоне, в девяти милях к северу от Форта Бьюла, в помещении экспериментальной школы для девочек. (Девочек и их учительниц, как материал малоценный для корпоративного государства, просто-напросто выставили.) С этого дня и во все последующие дни к Дормэсу от друзей-журналистов со всех концов страны начали поступать секретные сообщения о терроре корпо и о первых кровавых восстаниях против них.

В Арканзасе девяносто шесть бывших фермеров-испольщиков, постоянно жаловавшихся на свои несчастья и почему-то не ставших ни на йоту счастливее в благоустроенном гигиеническом трудовом лагере с бесплатным еженедельным концертом, напали на контору и убили начальника лагеря и пятерых его помощников. Выступивший против них Литтлрокский полк ММ окружил восставших со всех сторон, загнал их на поле и здесь, приказав им бежать, открыл пулеметный огонь по спинам так смешно спотыкавшихся и падавших людей.

В Сан-Франциско докеры затеяли совершенно незаконную стачку, причем их вожаки, заведомые коммунисты, произносили такие изменнические речи против правительства, что местный командир ММ распорядился привязать троих из них к кипе индийского тростника, которую затем полили керосином и подожгли. Этот командир в назидание другим недовольным, пока преступники горели, отстрелил им пальцы и уши причем показал такое искусство в стрельбе, которой его обучили в рядах ММ, что не убил ни одного из то их, пока отделывал их таким образом. Впоследствии он занялся поисками Тома Муни (освобожденного Верховным судом США в начале 1936 года), но этот знаменитый антикорповский агитатор вовремя перепугался и бежал на шхуне на Таити.

В Потакете некий популярный дантист и директор банка, которому, казалось бы, должны быть чужды гнилые, мятежные настроения так называемых рабочих лидеров, совершенно неосновательно возмутившись вниманием, проявленным в кафе несколькими молодыми людьми в форме ММ к его жене (все они были в отпуску и просто веселились с юношеской непосредственностью и задором), в общей свалке стал палить из револьвера и убил троих из них. Как правило, считая это делом, лишенным общественного значения, минитмены не оглашали подробностей того, как они воздействуют на бунтовщиков, но в данном случае, поскольку дурак-дантист проявил себя маньяком-убийцей, местный начальник ММ разрешил газетам напечатать сообщение о том, что дантисту отпустили шестьдесят девять ударов гибким стальным прутом, а затем, когда он пришел в себя, поместили для осознания его кровавого идиотизма в камеру, на полу которой на два фута стояла вода, но зато, как бы в насмешку, отсутствовала вода для питья. К сожалению, человек этот умер раньше, чем успел обратиться за утешением к религии.

В Скрентоне католический священник церкви в рабочем районе был похищен и избит.

В Канзасе некто по имени Джордж У.Смит с бухты-барахты собрал две сотни фермеров, вооруженных дробовиками и спортивными ружьями и до смешного малым количеством автоматических револьверов, и повел их поджигать казарму минитменов. Были вызваны танки, и от горе-бунтовщиков не осталось и мокрого места. Их сначала отравили ипритом, а затем разнесли в пух и прах ручными гранатами; благодаря сей мудрой стратегии сентиментальные родственники не смогли обнаружить останков негодяев и использовать их для пропаганды.

Иначе обстояло дело в Нью-Йорке. Здесь минитмены, чтобы обезопасить себя от подобных сюрпризов, арестовали в бывшем Манхэттене и Бронксе всех лиц, подозреваемых в принадлежности к коммунистической партии, а также тех, о ком было известно, что они якшаются с коммунистами, и подвергли их заключению девятнадцати концентрационных лагерях на Лонг-Айленде… Большинство из них плакалось, что они вовсе не коммунисты.

Впервые в истории Америки – за исключением разве периода Гражданской войны и мировой войны – люди боялись говорить то, что им приходило в голову. На улице, в поезде, в театре оглядывались, чтобы удостовериться, не слушает ли кто-нибудь, прежде чем сказать, например, что на западе засуха: как бы кому-нибудь не пришло в голову, что говорящий считает Шефа виновником засухи! Особенно остерегались официантов, которых подозревали в связи с ММ. Те, кто не мог удержаться от разговоров о политике, называли Уиндрипа «Полковник Робинзон» или «Доктор Браун», а Сарасона – «Судья Джонс» или «Мой кузен Каспар», и можно было услышать, как при такой, казалось бы, невинной фразе, как: «Мой кузен уже как будто не так увлекается игрой в бридж с доктором, как раньше… не иначе, как они скоро совсем рассорятся», со всех сторон несется встревоженное «Ш-ш-ш!».

Все пребывали в каком-то постоянном страхе, безымянном и вездесущем, в непрерывном нервном напряжении, точно в стране, пораженной чумой. Внезапный стук, неожиданные шаги, незнакомый почерк на конверте бросали людей в дрожь; месяцами они не могли спокойно спать. А с приходом страха исчезла гордость.

Ежедневно – с регулярностью бюллетеней о погоде – приходили сообщения, что еще кого-то внезапно подвергли «превентивному аресту», и в основном это были известные лица. В первое время минитмены, за исключением их операции против Конгресса, осмеливались арестовывать только неизвестных и беззащитных людей. Теперь же происходило неслыханное: людей, казавшихся неуязвимыми и недоступными для обычных законов – судей, офицеров армии, бывших губернатор банкиров, отказавшихся сотрудничать с корпо, евреев-адвокатов, бывших послов – арестовывали и швыряли в те же вонючие и грязные камеры.

Для журналиста Дормэса и членов его семьи был особенно важно, что среди арестованных знаменито стей было много журналистов: Рэймонд Моли, Фрэнк Саймоне, Фрэнк Кент, Хейвуд Браун, Марк Селливэн Эрл Браудер, Франклин Адаме, Джордж Селдес, Фреззир Хэнт, Гарет Гаррет, Грэнвилл Хикс, Эдвин Джеймс Роберт Морс Ловетт. Все это были до смешного разные люди, сходившиеся только на том, что все они не желали ходить под ферулой Сарасона и Макгоблина.

Среди арестованных было, однако, совсем мало журналистов из херстовских газет.

Чума подступала все ближе к Дормэсу: малоизвестные редакторы из Лоуэлла, Провиденса и Олбани, не повинные ни в чем, кроме того, что они недостаточно восторженно отзывались о корпо, были арестованы для «выяснения», и прошли недели и месяцы, а о них не было ни слуху, ни духу.

Она подступила еще ближе, когда начали сжигать книги. По всей стране наиболее образованные из минитменов весело жгли книги, которые представляли угрозу для Pax Roniana[19] корповского государства. Эта форма охраны государства, настолько новая, что она едва ли была известна до 1300 года, была введена министром культуры Макгоблином, но в каждой области участникам похода против книг разрешалось изымать книги по собственному усмотрению. В северо-восточной области Дьюи Хэйк назначил цензорами судью Эффингэма Суона и доктора Оуэна Пизли, и составленный ими список вызвал всеобщее одобрение и восхищение.

Суон понимал, что настоящую опасность представляют не такие явные анархисты и нытики, как Дэрроу, Стеффенс и Норман Томас, – подобно гремучим змеям, они производят шум, который предупреждает об их ядовитости. Настоящими врагами являются те, чьи имена освящены смертью и которые сумели под этим прикрытием пробраться даже в самые почтенные школьные библиотеки, люди, столь порочные, что они предавали корповское государство за много лет до того, как оно возникло; и Суон (с энтузиазмом поддержанный Пизли) запретил продажу и хранение книг Торо, Эмерсона, Уитьера, Уитмена, Марка Твена, Хоуэллса, а затем «Новую Свободу» Вудро Вильсона, ибо, хотя в конце жизни Вильсон стал здравым, практическим политиком, до этого он был заражен вредными идеями.