— Ты? — начала я и задохнулась от переизбытка эмоций.
— Я, — покорно махнул пушистой макушкой кот, которую украшали тигриные полоски. — Я и Наганашиквэ, тот эльф, с которым мы встретились на базаре.
— И который очень заинтересовал Сатуса, — пробормотала я, рассматривая Сократа с чувством, будто вижу его впервые.
— Еще бы, его проницательность не могла не вызвать у демонов вопросов, — согласился Сократ.
— Разве не все эльфы такие? — я вспомнила Тату, чья светлая улыбка вызывала желание улыбаться в ответ, и не только ей, а вообще всем.
— Не настолько, — хмыкнул кот, словно понял движение моих мыслей. — Да, они могут рассмотреть тьму или свет в твоей душе, но распознать спустя века во внешне ничем не примечательной девчонке эмпузу сможет только тот, кто встречался с одной из них лично.
— И? — я напряженно покусала губы. — Что же случилось? С мамой? И с тобой? Со всеми вами?
— Это произошло в начале третьего цикла, когда холод и снег уже начали терять свою силу, уступая место надвигающемуся теплу, которое должно было прогреть землю и реки, вернуть к жизни деревья и обеспечить урожайность полей. Мы с Наганашиквэ отправились к храму Богини — Матери, чтобы зажечь от священного алтаря лампады, а после принести их в наше селение. Зажжённый сестрами огонь дарил благословение, а потому раз в четыре цикла двое мужчин из Туманных эльфов отправлялись за ним к храму.
— Так ты, — я постаралась не измениться в лице, — эльф?
Сократ с затаенной тоской уставился куда — то вдаль и тихо прошептал:
— Был когда — то. Очень давно. Так давно, что уже и сам с трудом могу вспомнить.
— Как ты стал… таким? — трудно было представить, что мой упитанный питомец, знакомство с которым началось с перепалки, а закончилось обедом под бодрых хруст рыбных косточек на кошачьих зубах… мужчина. Такой же мужчина, как папа, Тим и, чего уж греха таить, Сатус. И его я тискала, прижимая к груди?
— Наказание, — проронил кот, становясь еще более отстраненным, будто погружаясь в воспоминания, к которым долгое время старался не возвращаться.
— Суровое наказание, — осторожно оценила я. — Соизмеримое с преступлением?
— Они думают, что да, — прерывисто вздохнул кот. — Но сейчас это уже не важно, потому что пути назад нет. И мы здесь не для того, чтобы говорить обо мне, а чтобы говорить о тебе. О твоей маме.
— Ты остановился на вылазке за огнем, — напомнила я, не став настаивать.
— Да, да, — кот потерянно покивал, все еще размышляя о прошлом, а после обстоятельно начал:
— Горные тропы знали, что мы идем с чистыми помыслами и сами нас вели, поэтому дорога была достаточно легкой. В пути мы несколько раз останавливались, разбивая лагерь на ночь, чтобы перекусить и вздремнуть, а на заре отправлялись дальше. На исходе третьей луны мы увидели храм, у подножия которого клубились белые облака, окутывая величественное строение дымкой утреннего тумана и создавая ощущение, словно святилище парит в небе. Солнце было еще не высоко, но уже ощутимо пригревало. Стояла такая непоколебимая тишина, что в какой — то момент мне показалось, будто со мной разговаривает мое собственное сердце. А потом я услышал стон и рваный, надрывный всхлип. Мы с Квэ не раздумывая, хотя и стоило, бросились вперед, побросав лампады, которые трепетно берегли на протяжении всего восхождения. Когда приблизились вплотную, облачная пелена расступилась, и мы увидели окровавленные ступени. И мертвые тела. Много тел. Все молодые женщины, все прекрасные, прекраснее, чем их описывала молва, все в белых ритуальных одеждах с золотыми нитями, вплетенными в длинные распущенные волосы. И все лежащие неподвижно, уже навеки скованные смертью. Лишь одна девушка продолжала слабо шевелиться. Пытаясь подняться, она зажимала рану в груди, из которой сочилась кровь. Это была твоя мама. Тогда, на кладбище, я сразу тебя узнал, потому что вы невероятно похожи. Одного взгляда в твои глаза, на твое лицо, было достаточно, чтобы понять, кто передо мной.
Кот умолк, отворачиваясь.
— Что было дальше? — поторопила его я, понимая, что вот она — разгадка. Ответ на все те вопросы, которые я задавала себе долгие годы. — В храме?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Твоя мама… умирала. Это было очевидно. Её бледные губы мелко дрожали, она всеми силами пыталась что — то сказать, но голоса не было. Лишь стоны вырывались из её горла, а глаза смотрели с такой мольбой, что невозможно было не броситься ей на помощь. Но сколько бы мы не пытались зажать рану и остановить кровотечение, ничего не помогало. Она слабела с каждым сбивающимся вздохом, хватаясь за руки младших сестер, словно не веря в то, что они погибли. В то, что она осталась одна. Единственная выжившая… Посовещавшись с Квэ, мы приняли единственно верное в той ситуации решение.
— Вы её добили? — предположила я, глядя на кота сверху вниз.
— Что?! — содрогнулся Сократ, возмущенно распахнув глаз. — Чё это за фантазии у тебя такие?
— Тогда хватит рассказывать куда — то в область скамейки! — потребовала я, добившись нужного эффекта, а именно — заставив его посмотреть на меня. — Если говоришь со мной — говори со мной, а не с собственными лапами. Так, что вы сделали?
— Мы соорудили что — то вроде носилок из того, что нашли в храме. Носилки были очень ненадежными и хлипкими, но выбора не было. Уложив раненную, мы начали путь в обратную сторону. На самом деле, ни я, ни Квэ не верили, что девушка доживет до того момента, когда ей смогут оказать помощь.
— А остальные? Их вы оставили там же, на ступенях?
— Да, к ним мы не прикасались, ведь побоялись даже подойти. Так много крови… Уже потом, после того, как по Межмирью и соседним мирам разлетелась весть о случившемся, за телами снарядили отряд. Многие хотели к нему присоединиться, чтобы проститься с сестрами и отдать последнюю дань уважения.
Глава 30
— Почему вы не использовали магию?
— Чтобы вылечить? Ни один из нас не был целителем, — буркнул Сократ и с наслаждением чихнул. — Кроме того, — длинный розовый язык облизнул мордочку, — в тех горах нельзя колдовать.
— Иногда правила можно нарушить, — поморщилась я.
— Но не тогда, когда на твоих руках умирающая женщина, — отрезал кот. — Горы мстят за нарушение установленных правил, уводя все глубже и приближая жестокую смерть от голода и холода. Они просто не позволят уйти тому, кто пренебрег заведенным порядком.
— Тогда понятно, — извиняющимся тоном пробормотала я.
— Видимо, Богиня нам благоволила и горы открыли короткий путь, потому что мы смогли за одну луну вернуться обратно в поселение и вызвать лекарей. Девушка к тому моменту была уже совсем плоха, но что — то… или кто — то… удерживал её в этом мире. Несмотря на чудовищную рану она дышала, неровно, неуверенно, но дышала. И сердце продолжало биться, игнорируя потерю крови. Наши врачеватели не отходили от неё на протяжении нескольких дней и ночей, сменяя друг друга и, как умея, поддерживая в ней жизнь, в ожидании, пока прибудет королевский целитель, за которым отправили посланника в Восточный дворец. Большую часть времени эмпуза барахталась в беспамятстве, периодически бредя. И иногда даже казалось, что её время настало, что она уже не проснется, устав бороться. Но вот, наступал рассвет, поднималось солнце, и она делала очередной вдох. Меня пускали в её шатер в любое время. Не одну долгую ночь я провел рядом с ней, всматриваясь в посеревшее осунувшееся лицо, в котором было мало от жизни и очень много от смерти. Смерть стояла у её изголовья, кружила над её постелью, ловила её дыхание. Мне почему — то казалось, что если я буду рядом, то ей это как — то поможет. Она почувствует, что не одна, что несмотря на гибель сестер, есть те, кто борются за то, чтобы она жила. Я держал её тонкую хрупкую ладонь в своей руке, радуясь, как ребенок на Йоль, когда улавливал движение её пальцев. Это давало мне знать, что она еще здесь, со мной, что жива, что не сдается. В одну из таких долгих, изматывающих ожиданием ночей я задремал, уронив голову на её постель, а проснулся от ласкового поглаживания. Подняв голову, я встретился взглядом с самой красивой женщиной, которую когда — либо видел. Несмотря на отсутствие красок и истощенность, каждая черточка прекрасного лица была наполнена нежностью и изяществом, силой и мудростью, в каждой — отпечаток высшей божественности, недоступной тем, кто живет простыми вещами, наполняя ими свой день.