Читать интересную книгу За гранью - Питер Робинсон

— Я уже понимаю, — запротестовала было Мэгги.

— Но пока не чувствуете.

Мэгги в полной растерянности смотрела на собеседницу: доктор Симмс была права.

— Не чувствую? — рассеянно произнесла, собираясь с мыслями, Мэгги. — А ведь и правда…

— Вы хорошо знаете поэзию, Маргарет?

— Не очень. Только то, что изучала в школе, да еще один из моих бойфрендов в колледже читал мне стихи. Об этом даже вспомнить страшно — чушь несусветная. При этом только и думал, как бы забраться мне в трусы.

Доктор Симмс рассмеялась. Еще один сюрприз: ее смех оказался трубным, похожим на лошадиное ржание гоготом.

— У Сэмюэла Кольриджа есть ода «Уныние», в которой лирический герой жалуется на свою неспособность чувствовать. Он смотрит на облака, луну и звезды и с грустью заключает: «Я вижу их красу, не чувствуя ее». По-моему, Маргарет, вам знакома эта болезнь — бесчувствие. Умом вы способны охватить какие угодно жизненные явления, однако не порицаете их и не одобряете: вам все безразлично. Как человек творческий, вы, казалось бы, должны жить душой, однако живете умом, интеллектом. Юнгианцы, к которым я, к счастью, не отношусь, назвали бы вас интровертивно мыслящей личностью. А теперь расскажите мне поподробнее о том, как он за вами ухаживал.

— Да, в общем, и рассказывать-то почти нечего.

Дверь в коридор открылась и сразу закрылась. Раздались два мужских голоса, но быстро смолкли. Стало слышно пение птиц и доносящийся издалека шум уличного движения по Хедроу и Парк-лейн.

— Понимаете, он меня… очаровал, — продолжала Мэгги. — Это было почти семь лет назад, тогда я была молоденькой выпускницей школы искусств — неоперившийся птенец без каких-либо перспектив, — шаталась с богемой по барам, вела с умным видом философские споры в пабах и кофейнях на Куин-Стрит-Уэст. Я мечтала, что однажды появится богатый покровитель, которому откроется моя гениальность. До этого у меня было несколько любовных романов в колледже, я переспала с несколькими парнями… ничего особенного, а затем появился этот высокий темноволосый интеллигентный красавец мужчина в костюме от Армани, которому захотелось поводить меня по концертам и в дорогие рестораны. Дело было не в деньгах. Да и вообще ни в чем. Даже не в ресторанах. Я тогда и ела-то соответственно — как птенец. Дело, как мне думается, заключалось в стиле и облике, в его своеобразии. Он буквально ослепил меня.

— И он действительно проявил желание стать вашим покровителем в искусстве, о котором вы мечтали?

Мэгги, опустив глаза, внимательно рассматривала свои потертые на коленях джинсы:

— Да нет, Билл никогда особенно не интересовался искусством. Тем не менее мы участвовали во всех благотворительных акциях, связанных с посещением симфонических концертов, балетов, опер. Но почему-то я…

— Что?

— Даже не знаю, как сказать… может быть, я несправедлива к нему. Но мне кажется, что для него это был своего рода бизнес. Показать себя. Примерно то же, что появиться в ВИП-ложе на стадионе «Скайдом» в Торонто. Правда, поход в оперу был для него событием: он тратил уйму времени, чтобы решить, какой смокинг надеть, и действовал мне на нервы, выбирая, в чем мне идти. Перед спектаклем мы заезжали в бар коллегии адвокатов, пообщаться с шишками, многие из которых были его коллегами и клиентами. Но у меня складывалось впечатление, что сама музыка наводит на него скуку.

— А в начале ваших отношений какие-то проблемы вас беспокоили?

Мэгги рассеянно вертела вокруг пальца колечко с сапфиром, «кольцо свободы», которое она купила после того, как бросила подаренные Биллом кольца — свадебное и в честь помолвки — в Онтарио.

— Видите ли, — задумчиво произнесла она, — сейчас, когда прошло много лет, легко говорить, что я видела и понимала, что проблема возникает. А тогда я могла просто не заметить, не заподозрить…

— Поподробней, пожалуйста.

Мэгги продолжала вертеть кольцо.

— Думаю все же, основная проблема заключалась в ревности Билла.

— К кому?

— Да не только «к кому». Ко всему. Он был ярым собственником по природе, не терпел моих слишком долгих разговоров с другими мужчинами на приемах и вечеринках, ну и прочее. Но наиболее сильно он ревновал меня к моим друзьям и подругам.

— Художникам?

— Да. Понимаете, он их и не знал, собственно, но считал кучкой бездельников, неудачников, полагал, что он спас меня от них. — Она рассмеялась. — А они, со своей стороны, не хотели иметь ничего общего с юрисконсультами корпораций в костюмах от Армани.

— Но вы продолжали встречаться со своими друзьями?

— Конечно. Но все реже.

— А как Билл относился к этому?

— В разговоре со мной высмеивал их, унижал, критиковал. Он называл их псевдоинтеллектуалами, безмозглыми бездельниками. Если мы с ним встречали кого-нибудь из них, он стоял поодаль, переминался с ноги на ногу, посматривал на свой «Ролекс», насвистывал. Просто перед глазами стоит эта картина…

— А вы защищали своих друзей?

— Да, пыталась, но безуспешно. — Мэгги замолчала и после недолгой паузы продолжила свой рассказ: — Я действительно была по уши влюблена в Билла. Он водил меня на премьерные показы фильмов. На уик-энды мы ездили в Нью-Йорк, где останавливались в отеле «Плаза»; наняв конный экипаж, ездили в Центральный парк; посещали вечеринки с коктейлями, куда приглашали биржевых маклеров и руководителей корпораций и где угощали такими яствами — ну просто всем, что душе угодно. Пожалуй, в этом даже было что-то романтическое. Однажды мы летали в Лос-Анджелес на премьерный показ фильма, в котором были эпизоды, рассказывающие о развлечениях юрисконсультов, а после фильма пошли на вечеринку, где был Шон Коннери. Представляете? Сам Шон Коннери!

— Как вы воспринимали эту великосветскую жизнь?

— Мне было вполне комфортно. Я без труда вписывалась в их среду и без проблем общалась с бизнесменами, юристами, предпринимателями — с сильными мира сего. Хотите верьте, хотите нет, их культурный уровень показался мне намного выше, чем считает близкая к искусству публика. Многие из них — спонсоры корпоративных коллекций. Мои друзья были убеждены, что каждый человек, на котором надет костюм, — тупица, консерватор и мещанин. Но нельзя судить по внешности, теперь мне это известно. Думаю, для Билла я была чем-то вроде эффективного помощника продвижения по карьерной лестнице, а моих друзей он считал балластом, который вполне может утянуть меня вниз, в их среду. А может быть, и его тоже прихватит, если мы вовремя не спохватимся. Я, в отличие от Билла, не ощущала дискомфорта в его мире, но вдруг до меня дошло, что мне скучно так жить и я хочу работать — ведь я же художник!

— Писать картины, рисовать?

— Да. Но я была как завороженная, во всем соглашалась с Биллом. Он сокрушал все мои доводы в пользу работы. К тому же все мои друзья занимались только тем, что, получив пособие по безработице, в бездействии перебивались до следующей выплаты, не предпринимая никаких попыток сделать хоть что-нибудь, поскольку это было бы предательством по отношению к чистому искусству. Величайшим грехом в их среде считалось изменить своему художественному кредо.

— А вы это сделали?

Мэгги перевела взгляд на окно. Опадающие с деревьев лепестки цветов, медленно кружась, опускались на землю. Словно вдруг озябнув, она обхватила себя руками.

— Да, — ответила Мэгги. — Мои друзья решили, что я потеряна для них: меня совратил всемогущий доллар. И все из-за Билла. На одной из корпоративных вечеринок я познакомилась с владельцем небольшого издательства, который искал художника-иллюстратора детских книг. Я показала ему мои работы, они ему очень понравились, я получила работу, потом другую…

— А как Билл реагировал на ваши успехи?

— Сначала он был в восторге. Гордился, что книга с моими иллюстрациями была напечатана. Он купил кучу книжек для всех своих племянников, племянниц, детей своих клиентов, детей босса. Десятки книжек. Радовался, потому что, если бы не он, я бы не добилась успеха. Он не переставая твердил мне о том, что, останься я со своими пустоголовыми друзьями, ничего подобного бы не произошло.

— Так было вначале. А потом?

Мэгги, казалось, вжалась в кресло и слабым, безжизненным голосом ответила:

— Это уже другая история. Позже, когда мы поженились, а Билл все еще не стал партнером, мои успехи стали его раздражать. Он называл мою работу «мелким хобби», предложил мне бросить заниматься ерундой и начать рожать детей.

— Но вы предпочли не рожать?

— Нет. У меня не могло быть ребенка.

Мэгги показалось, что она проваливается в заячью норку, подобно Алисе, и вокруг нее сгущается темнота.

— Маргарет! Маргарет! — Голос доктора Симмс доносился до нее, как отдаленное эхо, словно их разделяло большое расстояние.