Читать интересную книгу Полет на месте - Яан Кросс

Улло спросил: «Где была принята эта присяга?..»

Маанди глянул через плечо на рыжеусого печатника и тихо сказал: «В палате Центральной больницы. Вчера вечером…»

И Улло подумал: что же это было? Знак того, что Случай, Судьба или Бог хочет все–таки сохранить преемственность восстанавливаемого государства через тонкое, как волосок, нервное волоконце одной умирающей души? Или знак того, что Смерть вот–вот окончательно уничтожит эту преемственность?.. Затем рыжеусый позвал Улло на помощь, и они перетащили откуда–то из стенного шкафа на большой стол рядом с печатным станом бумагу, кстати, весьма хорошую, французскую.

Много позже Улло со слов Маанди рассказал мне следующее: в этикеточной типографии хранился некоторый запас этой бумаги. Она была закуплена для типографии на бумажном складе из старых запасов какими–то предусмотрительными людьми в год правления советской власти. Этикетки печатали здесь на гораздо более дешевой и плохой бумаге. В хороших магазинах еще оставался качественный товар, но уже ясно было, что он — например эта французская бумага — в ближайшее время в здешних краях больше не появится. Так что бумагу купили, но типография до поры до времени не находила ей применения. Пока Национальный комитет ранней весной 44‑го не преуспел настолько, что начал изыскивать возможности для печатания своих листовок. И члены Комитета, которые входили также в руководство ЭТК, решили, что табачная типография вполне для этого подходит. И не ошиблись. Но в первую очередь вовсе не потому, как считали Рейго и другие, что она достаточно мала и неприметна из–за выпускаемой продукции, чтобы, по крайней мере на первых порах, вызвать какие–то подозрения. Рейго приказал для печатания таких важных бумаг, какими были, по его убеждению, тексты Национального комитета, пустить в ход французскую бумагу. Когда первые листовки были готовы и распространены, они, конечно же, попали в СД и вызвали там изрядный переполох.

Тут же в нескольких крупных типографиях появились молодые господа в черных кожаных пальто и произвели обыск, кажется, в типографиях «Ээсти сына» или «Ваба маа» и «Юхистёэ», но, разумеется, ничего не нашли. После чего обыски прекратились. И не по причине халатности СД или его национальной лояльности, а благодаря профессионализму его сотрудников. Профессионалы СД решили — такую высококачественную бумагу, на которой напечатаны подстрекательства так называемого Национального комитета Эстонской Республики, здесь уже не достать. Следовательно, листовки напечатаны за границей. Такое решение в значительной степени облегчило Комитету изготовление очередных публикаций.

Печатный станок гудел и стучал уже полтора часа, и несколько сот экземпляров «Государственного вестника» лежали в жестяном ящике рядом со станком, когда зазвонил телефон. Улло поднял трубку. На другом конце Клесмент сказал:

«Ульрих, передай секретарю, пусть он возьмет нужные пачки сигарет и организует их отправку. А ты быстро возвращайся в кафе. Ясно?»

«Ясно! — ответил Улло с каким–то ребяческим задором. — Я тоже суну пачку–другую в карман. В самый раз будет подымить после обеда за кофе».

Рыжеусый нашел в типографии старый фибровый чемодан (между прочим, изделие той самой чемоданной мастерской ЭТК, которое в дальнейшем, когда круг замкнется, мы еще припомним), в нем Улло доставил в Земельный банк сотни две свежих номеров «Государственного вестника», на стол премьер–министру.

Я не знаю, что делал Улло в последующие часы. После обеда состоялось очередное заседание правительства, и хотя он, разумеется, не принимал в нем участия, однако находился где–то неподалеку. Потому что от кого же еще, как не от него самого, мне известно: время от времени Маанди выходил из зала и посылал кого–нибудь, например солдата из караула, с заданием правительства. Время от времени в зал заседания из коридора вызывали ожидающих людей. Каких–то офицеров из JR 20037, у одного рука на перевязи, вчера отступал от русских в направлении Пуурманна или Поркуни; каких–то телеграфистов в финских и немецких мундирах, а также в мундирах Омакайтсе. Не промелькнули ли там — так что Улло их заметил, а они его нет — однокашники его Хеллат 38 и Йыги 39, связные между финской разведкой и немцами, которые в действительности выполняли задания Национального комитета и занимались правительственными делами… Затем туда заскочил капитан Талпак, прибывший из Финляндии вслед за JR 200 и которого немцы грозились арестовать. Через десять минут он вышел в коридор с приказом о присвоении ему звания майора и назначении комендантом Таллинна. Там же, на месте, он прихватил с собой прапорщика из правительственного караула, чтобы тот следовал за ним в качестве адъютанта. Ибо ему, как коменданту города, нужно сформировать боевую единицу все равно из кого, из людей JR, из легионеров, парней Вермахта, Омакайтсе — из всех, кто попадется под руку, для поддержания порядка в городе. Когда вечером начались столкновения с немцами, Улло раза два из разговоров в коридоре, из распахнувшейся в зал заседания двери услышал вопрос: «А где в данный момент находится Питка?!.»

Часов в девять вечера правительство объявило перерыв. Некоторые участники заседания, очевидно, позвонили домой. И через десять минут явились жены министров и чиновников с бутербродами и эрзац–кофе в термосах. Тиф заказал у жены управдома Земельного банка три чайника горячего чая и сухари. Очевидно, и Клесмент позвонил своей супруге, и она принесла господину юстиц–министру бутерброды — тонкие ломтики довольно черствого хлеба с филе трески, поджаренным на капле растительного масла. Клесмент стал угощать Улло:

«Нет, ты все–таки возьми. Я тебя сюда привел. Стало быть, я должен позаботиться, чтобы ты здесь не оголодал. За все остальное каждый отвечает сам…»

Пока Улло не взял стакан чая с сахарином и бутерброд с треской.

Затем подошел Сузи с бумагой в руке и отвел Улло в сторону, к оконной нише:

«Господин Паэранд. Мне дали задание составить декларацию правительства. Положение Эстонии на данный момент и обязанности граждан. Очень коротко. Размножьте большим форматом. Вот это. Насколько мне удалось во время заседания. Я зачитал правительству. Ничего существенного не добавили. Взгляните, пожалуйста. Может, у вас будут замечания. И отнесите прямо в типографию. Посмотрите, в каком формате они смогут напечатать. Двести экземпляров. И ночью сразу надо расклеить по заборам…»

Между прочим, о декларации Улло мне рассказывал. Только не стал в тот раз излагать ее содержание. Мы отложили это до следующего, более подробного разговора. То есть до следующего сеанса летом 1986‑го. Который, как известно, не состоялся.

Приведенный тут текст декларации правительства — это поздняя, не знаю какого времени, запись Хельмута Маанди, а в основном послелагерная запись министра просвещения Арнольда Сузи, в том виде, в каком она после его смерти в 1984‑м попала в руки его дочери.

ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВИТЕЛЬСТВА ЭСТОНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ

ЭСТОНСКОМУ НАРОДУ

Сегодня, в решающий для Эстонии момент, в свои права вступило правительство Эстонской Республики, в которое входят представители всех четырех демократических партий Эстонии.

Эстония никогда добровольно не отрекалась от своей независимости и не признает ни Советской, ни Немецкой оккупации на своей земле.

Эстония в настоящей войне является совершенно нейтральным государством. Эстония — независимая страна и хочет жить в мире и дружбе со всеми своими соседями и не поддерживает ни одну из воюющих сторон.

Гитлеровские войска покидают Эстонию. Правительство Республики решило восстановить независимость Эстонии. Советские войска вторгаются на территорию Эстонии. Правительство выражает против этого решительный протест. Эстония — маленькое государство, ее силы слишком слабы, чтобы длительное время противостоять вторжению большого государства на свою территорию. Однако правительство Эстонской Республики продолжает борьбу за суверенитет Эстонии всеми имеющимися у него средствами и призывает всех жителей Эстонии оставаться верными своему народу и идее независимости.

Да здравствует независимая Эстонская Республика!

С этим текстом (или, во всяком случае, с очень близким вариантом этого текста) часов в десять вечера 20 сентября 1944 года Улло поспешил сквозь опасности и препятствия в темноту, прошитую пулеметными очередями.

Он, кажется, был еще на улице, когда начался воздушный налет. При первых бомбах еще не было ясно, но скоро стало известно, что это был — по сравнению с большой бомбежкой 9 марта — воздушный налет номер два. Или даже — именно по направленности, по цели — атака номер один. Потому что теперь нас бомбила не женская эскадрилья, только что отпраздновавшая восьмое марта и девятого марта поразившая в основном несколько сотен жилых домов, несколько кинотеатров и два театра. Рабочий театр и «Эстонию». А на порт, который тогда был самым важным военным объектом, не сбросили ни одной бомбы. Теперь, 20 сентября, бомбили в основном порт. Несмотря на то что он не сегодня завтра будет покинут немцами и потому — по советским меркам — в качестве послезавтрашнего советского порта вроде бы должен быть защищен от советских бомб. И вообще, огражден от бомб уже хотя бы потому, что кишел кораблями, переполненными гражданскими беженцами.