Карл пошевелился, учитель заметил перемену в нем — замолчал на полуслове, смотрел выжидательно. И тогда Карл не выдержал, хотел остановиться, но было уже поздно, слова вылетели из него, и, странная вещь, он жег себя словами, а становилось легче:
— Я обманул вас… Мы выдумали, что хотим написать о Зиксе в газете. Мы обманули вас и, извините, сейчас уедем, потому что не можем оставаться в этом доме, мне стыдно смотреть вам в глаза, и вообще все это нечестно. Зикс знает часть шифра, по которому в банке можно получить деньги, много денег, и мы приехали сюда, чтобы выведать у него цифры, — вот и все. И вы помогли это сделать, мы использовали вас, а вы спасли меня. Я не могу спокойно смотреть вам в глаза, ибо считал себя порядочным человеком, а тут…
Каммхубель смотрел на Карла с интересом.
— Значит, деньги… — сказал, растягивая слова. — И я-то, старый воробей, попался…
— Да, деньги, — подтвердил Карл с каким-то отчаянием. Думал, сейчас учитель взорвется, накричит на него, но Каммхубель спросил совсем по-деловому:
— И много денег?
И снова у Карла мелькнула мысль, что не следует этого говорить, но остановиться уже не мог:
— Двадцать миллионов марок.
Каммхубель на секунду закрыл глаза. Помолчал и сказал неодобрительно:
— Большая сумма. И зачем вам столько денег?
Карл растерялся. Ответить на это было очень легко, он бы нашел, куда бросить эти миллионы, но смотрел в прищуренные, ироничные глаза Каммхубеля, и все объяснения казались банальными, даже не банальными, а пустыми и глупыми, ведь раньше, когда перед ним не стоял призрак миллионов, он тоже, главным образом на словах, презирал деньги, смеялся над денежными тузами, осуждал их поступки, продиктованные жаждой обогащения, иронизировал над причудами, порожденными богатством.
Каммхубель, так и не дождавшись ответа Карла, не стал говорить банальности, не встал и не указал на дверь, он задумался на несколько секунд, и Карлу хватило этого, чтобы хоть немного оправдаться.
— Но ведь деньги можно потратить по-разному, — начал не очень уверенно, — и я думал…
— Эсэсовские деньги! — оборвал учитель довольно резко. — Значит, награбленные. Вы догадываетесь, откуда эсэсовцы брали ценности?
Карл подумал об отце и кивнул утвердительно. Не мог не понять, куда клонит учитель, и решил опередить его:
— Но вы ведь не знаете, что эти двадцать миллионов, если не взять их сейчас, останутся швейцарским банкирам.
Каммхубель пожал плечами.
— Я не знаю, что делать, и не хочу ничего подсказывать вам, но, — поморщился, — чем-то это пахнет…
— Конечно, — согласился Карл. — Фактически мы воры и воруем… Точнее, не воруем, а нашли и не отдали…
— Та же форма кражи, — безжалостно отрезал учитель.
Эта реплика не понравилась Карлу: одно дело, когда сам казнишь себя, другое, когда кто-нибудь тычет тебя носом в грязь, а Каммхубель почти прямо сказал, что он, Карл Хаген, вор.
Но учитель сам понял, что допустил бестактность, он был деликатным и испугался, что обидел своего гостя, который и так, видимо, переживает и нервничает. В парне что-то есть — человек эгоистичный, коварный так сразу не обнажил бы все свое нутро. Учителю хотелось сказать: «Брось, оставь эти неправедные деньги и вымой руки!» Но подумал: «А будет ли это правильно? Ведь двадцать миллионов марок можно использовать на гуманные цели».
— Ну хорошо, а как бы вы поступили, получив, например, эти эсэсовские миллионы? — спросил Карл.
Каммхубель не задумался и на секунду.
— Отдал бы какой-нибудь стране, которая пострадала в годы войны. Польше, например. Постройте, господа поляки, больницу, это ваши деньги, и мы возвращаем только часть…
— Коммунистам? — не поверил Карл. — Для укрепления тоталитарного режима?
— Вы были там?
— Нет, но…
— Не нужно «но»… Я сам читаю наши газеты и помню, что там пишут. Я не коммунист, туристом съездил в Польшу. Советую и вам.
— Никогда!
— Все же хотите получить деньги?
— Я живу в Швейцарии и хорошо знаю местных банкиров. Для них двадцать миллионов — один глоток. Да я не отдам им и марки. А потом? Потом решим… — закончил неуверенно.
Не хотелось возражать учителю — тот подсказал единственный честный выход из положения, — но Карл все же не мог уяснить себе, как, получив миллионы, сможет отказаться от них; в конце концов его не очень волновала проблема, кому отдавать, коммунистам или благотворителям: все его естество восставало против самой постановки вопроса — отдавать, если он может приобрести себе черт знает что; почему-то представил Аннет в длинном, приземистом, неимоверно роскошном «крейслере», а себя за рулем, и никто не может догнать их — посмотрел на потолок, наверху тихо, и эта тишина потрясла его, спутала все мысли.
— Извините… — сделал попытку подняться.
Но от Каммхубеля трудно было отделаться. Учитель спросил его, знает ли он сейчас весь шифр, а если нет — кого нужно брать за грудки, и Карл ответил откровенно:
— Честно говоря, не представляю, что делать. Нам надо разыскать какого-то Людвига Пфердменгеса, а я не знаю, кем он был, кто есть и где он вообще.
— Людвиг Пфердменгес… — пошевелил губами учитель. — Безусловно, он принадлежал к элите рейха. Личности незначительной вряд ли доверили бы такую тайну.
— Зикс командовал корпусом СС, а потом служил в управлении имперской безопасности, — ответил Карл. — Пфердменгес, должно быть, примерно такая же птица.
Каммхубель закрыл глаза, словно вылавливал что-то из закоулков памяти.
— Пфердменгес… Где-то я слышал эту фамилию… Погодите, есть у нас один энциклопедист… — потянулся к телефону, что стоял на журнальном столике, повернул диск. — Клаус? У тебя еще совсем свежий полустарческий мозг. Не вспомнишь — Людвиг Пфердменгес?.. Какая-то фигура Третьего рейха? Что ты говоришь: поддерживал связи с Ватиканом? И сейчас там? Действительно, я вспоминаю — о нем писали в газетах… Помнишь, когда критиковали «христианских атеистов». Живет в Ассизи, да, сейчас я вспомнил, он еще полемизировал с каким-то епископом… Это очень интересно, но мы поговорим в другой раз, сейчас спешу, я скоро загляну, извини… — Каммхубель положил трубку. Заметил незло: — Действительно, помнит почти все, но любит поговорить… Вы уже имели возможность понять, юноша: Людвиг Пфердменгес был одним из высокопоставленных представителей Третьего рейха в Ватикане. А теперь живет в Ассизи. Слышали о Франциске Ассизском?
Карл не сводил глаз с Каммхубеля. А тот улыбался, словно читал мысли Карла, будто уловил в них что-то неизвестное. Так и вышел на веранду.
И снова Карл вспомнил Гюнтера и Аннет: сколько же они наедине? Наверное, целую вечность. Посмотрел на часы: неужели он столько проговорил с Каммхубелем? — на цыпочках стал подниматься по ступенькам.
Еще издали увидел: двери в комнату Аннет открыты. Итак, она у Гюнтера!
Постоял, пытаясь унять волнение, но, так и не уняв, направился к дверям мансарды. Не знал, для чего — ведь никогда не подслушивал, считая это подлостью, на которую не способен, но, может быть, обманывал себя, легко осуждать пороки других, а когда дело касается тебя самого…
Заглянул в комнату Аннет и остановился. Стоял и боялся пошевелиться — девушка сидела на подоконнике боком к нему и читала. Уперлась ногами в оконную раму, колени торчали почти вровень с подбородком. Аннет наморщила лоб и такой показалась красивой и обаятельной, что у парня перехватило дыхание. Шагнул вперед, кашлянул громко, уже не скрываясь. Аннет встала, спрятав книгу за спину.
— Где Гюнтер?
Показала глазами, не отвечая.
— Что случилось? — Он уже догадывался, но хотел услышать подтверждение. Карлу стало даже жалко Гюнтера. — Поссорились?
Аннет пожала плечами.
— Он такой назойливый… — осеклась, вспомнив, как Гюнтер пытался поцеловать ее. До этого он не был неприятным ей, даже пробуждал интерес, но почувствовала, что ответить на поцелуй не сможет.
Карл стоял перед Аннет, но смотрел не на нее — в окно. Последние слова смутили его: «Он такой назойливый…» А если бы не был назойливым?