К словосочетанию “реакционная печать” в совке (или еще раньше) для “усиления” часто добавляли еще и “рептильно” — “рептильно-реакционная” (через дефис).
Да, Иван Аксаков пытался тактично урезонить неистового Ф. М., набросившегося на Алекс. Дм. Градовского (1841 — 1889), либерального монархиста (человека, как я понимаю, почти моих убеждений, но — подобно Гучкову — да это и был Гучков до Гучкова — принадлежавшего вполне к лагерю либеральной общественности). Действительно, зашкаливающее остервенение Ф. М. не могло не смутить равновесного по природе и деликатного (хотя и с сильным характером) Ивана Аксакова (кстати, “бизнесмена”, директора банка).
Справа на стене кнопочками пришпилена репродукция “Бабушкиного сада” Поленова, а за нее заткнута фотка прилуцкого надмогильного памятника Конст. Батюшкову — на снегу поздним, видимо, вечером снятого со вспышкой… Как же все это греет.
Европа не выдавала нам террористов еще в XIX веке. Так, в 1880 году не был выдан Францией народоволец Л. Гартман. (Подкопщик железнодорожных путей на Курской дороге — подорвать царский поезд.)
16 февраля , понедельник, час ночи.
“Учительница первая моя” (слова из советской песни “Школьный вальс”) — Нина Александровна Большакова. Жила со старой матерью и сыном в ветшающем деревянном отсеке старого дома. Еще до 1-го класса я бывал у нее с мамой: видимо, она подрабатывала тем, что на ночных сорочках шелковой ниткой вышивала цветы — ромашки, маргаритки, помню, даже веточки барбариса (возле выреза на груди)…
Контрольная работа по математике. Нина Александровна в неизменной красной кофте крупной вязки подходила к доске и ровной меловой вертикалью делила ее на две равные половинки: “1-й вариант” — “2-й вариант”. А затем, постукивая мелком, безупречным почерком записывала контрольные примеры и задачи. Сердце у меня тут всегда уходило в пятки (1954 — 1958 гг.) — в другом эоне.
Сны неприятные и даже пугающие. Ибо снятся “во крови и плоти” вымышленные лица, персонажи не из реальности и визуально и психологически порожденные каким-то малокрылым воображением. Инкубы — гадкое, но точное слово.
Блока, конечно, прежде всего — жалко. “Раздвоенность Блока граничит временами с шизофренией” (Ф. Степун). И все-таки после всего, что он наговорил и намыслил о “музыке революции”, нельзя не испытывать — пусть и стыдливого — злорадства. И в конце отощавший скиф стал проситься в Европу. Но жизнью за все это плачено — это точно. Декадансное романсовое славянофильство-евразийство (до евразийства) и — русофобия. И впрямь: разве это не “граничит с шизофренией”? Больная фигура. А откуда — накануне “гибели всерьез” русской цивилизации — было взяться здоровой?
Апогей “белой горячки” Блока: красноармеец с ангельскими крыльями за спиной. Апофеоз российской освободительной идеологии. Это тебе не банальный черт.
Насколько почти всегда (с “Бородинской годовщиной” все-таки пережал) был трезв Пушкин, настолько пьян Блок: “Я у каждого красноармейца вижу ангельские крылья за спиной”. Сатанинское начало безумия.
И “в белом венчике из роз” — нечего тут биться над “неразрешимой загадкой”: дрянь и подмена.
И вот он-то вместо того, чтобы лечиться, принимал “служебное” участие в следствии над “преступлениями царского режима”, в военизированном кителе всерьез ходил и ознакамливался с “бумагами”, присутствовал на допросах; большевизировавшийся февралист.
18 февраля , среда.
Понт-Авен. Забыл, что можно жить высоко: за высоким окном — зимнее серое с голубоватыми прожилками небо Бретани , холм, крыши городка и дымки из труб.
Понтавенская школа . Эти вещи Гогена мне всегда были ближе таитянских: не люблю экзотики (хотя колорит там, конечно, сумасшедший: золотисто-розовое, помнится, темно-лазурное). Лучше всего — схватка Ангела и Иакова. Эту вещь завороженно рассматривал еще в томе Ревалда в Рыбинске в 15 лет. Скоро ее привезут сюда из Шотландии, кажется, на выставку — так что в марте посмотрим подлинник.
Как сейчас помню: захожу в книжный отдел магазина “Изо-ноты”, что на углу пр. Ленина и ул. Ломоносова. А там — массивный выставлен том “Джон Ревалд. Постимпрессионизм” и вангоговские “Красные виноградники” на желтом поле суперобложки. Мать честная, сердце в пятки ушло. А сколько стоит? Пять рублей . Целое состояние. Конец лета 1962 года от Р. Х. Узнал где-то, что можно ходить на элеватор — помогать разгрузке барж с зерном (оказалось, стоя в зерне по колено, лопатой подгребать его к трубе насоса. 2.50 за смену). Через два дня Ревалд (в Рыбинск и завезли-то всего один экземпляр) был моим.
19 февраля , 8 утра, Понт-Авен.
Шел вчера лесом аж до Port Manech (с плутанием километров 14). Здесь речка Aven (гигантские расколотые, словно разрезанные тесаком великана, ледниковые валуны лежат в ее русле, и быстрое течение живописно и пенно их обегает), глубоко врезающиеся в сушу заводи, затоны и проч. — все океанское, и в отлив мелеет (океан, отступая, каждый раз втягивает их воду в себя).
Остовы — ребра старых вместительных барок и лодок в иле, ребра — как накренившийся частокол.
Андрэ Жид в юности (кажется, 1889 г.) пешком путешествовал здесь по побережью Бретани. Дошел до селения из четырех домов, два из которых были гостиницы. Там обедали три шумливых художника, босых, богемных, горячих. Один из них был Гоген.
А через 40 с лишним лет Жид обедал в Кремле у Сталина. (Как долга жизнь человеческая, верней, не она долга, а быстра история: проживи 60 — 70 лет — и минует несколько невероятных эпох. Сейчас XXI век, сотовая связь и т. п. А ведь я хорошо помню утро, когда от плачущей мамы узнал про смерть Сталина.)
Первым делом Жид попросил у хозяйки пить. Она принесла ему стакан сидра. Кто его пил, тот знает, что такое для страждущего первый глоток бретонского сидра.
Гоген для Понт-Авена — как Ван Гог для Арля: “градообразующее предприятие”. Даже в храме с прославленным распятием висит репродукция его автопортрета.
20 февраля , 520 утра.
“Уверяют нас на небогатом / языке, что уж не в первый раз мы / стали вдруг побочным результатом / выброса сверхраскаленной плазмы” (“Портрет”). Я написал это, прочитав, например, такое: “Итак, по последним научным данным, примерно 12 миллиардов лет назад благодаря „большому взрыву”, испустившему колоссальную энергию во все стороны, была сотворена наша вселенная”.
И сразу возникает вопрос: что и где взорвалось? А следом: что же было до взрыва?
Перед отъездом из Парижа в Понт-Авен разыскал религиозное эссе матери Марии о типах религиозной жизни (“Вестник РХД”, № 176). И в том же журнале статья некоего Гавриила Симонова “„Шестиднев” и наука”, пытающаяся увязать натурализм с разумным сотворением мира. Каждый раз, когда я сталкиваюсь с космогонией вселенной и “миллиардами лет” (причем непонятно, что было до начала точки отсчета), меня охватывают такие же жуткие и безрадостные чувства, как Евг. Трубецкого, когда он случайно в кинематографе увидел съемку, как одна инфузория (или что-то в этом роде) “зачем-то” челюстями перемалывает другую (письмо Морозовой). Церковь — попытка упорядочить хаос , в ней — укрываешься от него. Но все больше и больше человеков (как Лаплас) не нуждаются в “этой гипотезе”. И “на автомате” ведут животно-растительное существование (разноуровневое, подчас весьма неплохое). Им не страшно. (Как страшно было, например, Льву Толстому — “арзамасский” страх; как страшно сделалось мне сегодняшней ночью.)
А что может быть жальче искусства, поэзии, потерявших религиозное наполнение, ощущение культурной жизнедеятельности как служения ? А ведь они теперь повсеместны.
И тогда — “ зачем всё” ? Если всё — это только секулярно-интеллектуальное отправление?