Читать интересную книгу Домино - Росс Кинг

— Signorina[85], — любезнейшим тоном проговорил граф, ведя ее под сенью рук в середину залы и вспоминая уже о комнате наверху, приготовленной как раз для таких случаев, об одном из малых храмов, где он приносил жертвы Венере.

— С ней танцует сам граф, — зашептались вокруг. Его, конечно, узнавал каждый, в костюме крестьянина или в любом другом. Головы снова повернулись, шеи вытянулись.

Граф показал себя танцором самым нескладным. Любой из его крестьян мог бы поучить его грациозно ступать, кланяться и поворачивать партнершу. Граф выглядел увальнем, вполне достойным своего деревенского платья. Более того, ручной горный медведь, развлекший гостей своим танцем на прошлой villeggiatura и снискавший большой успех, плясал куда ловчее. Будучи навеселе, граф двигался еще неуклюжей и тяжеловесней, чем обычно; танцевальные шаги он заменил поступью селянина, который взбирается по склону холма или обходит засеянные борозды. Выполняя восьмерку, он двигался с грацией слепого осла на оливковой мельнице. Затем он оступился — в зале раздались редкие смешки. Граф выпрямился. Взяв свою даму за руку, он повел ее под сводом сплетавшихся и расплетавшихся рук. Далее ему пришлось стоять в линии одному; тяжело дыша, он покачивался, пока — по причине либо избытка спиртного, либо смешения разных напитков — не рухнул на пол, подобно солдату, сраженному мушкетной пулей в боевом строю. Раздались тревожные крики; две дюжины рук протянулись к графу, как листья гигантского гелиотропа. Поднятый на ноги граф заревел медведем и оттолкнул тех, кто пришел ему на помощь. Его штаны обвисли, маска сдвинулась в сторону; он походил на Януса с одним ликом белым и невозмутимым, а другим — румяным и злым. Казалось, и тот и другой отчаянно обыскивают взглядом противоположные углы зала. Прекрасная маска, дама в костюме турчанки… исчезла, он потерял ее, она скрылась в толпе.

— Где она? — взревел граф. Он находился рядом с пуншевой чашей и картежниками. Немного успокоившись, он поправил маску и вопросил: — Кто она?

Римский центурион сложил свои карты и вытряс из трубки золу.

Тристано, в тот вечер одетый в черное домино, исчез тоже, пятью минутами раньше. Устав от однообразного празднества чуть ли не до того, как оно началось, он выскользнул в дверь и миновал комнату, где собрались игроки в бассетту, фараон и другие азартные игры. По столу орехового дерева стучали игральные кости. Тристано поднялся по винтовой лестнице. Наверху он свернул налево и открыл дверь. Комната была маленькая, со скромной обстановкой: рядом с торшером — буфет, увенчанный зеркалом, под окном — софа. Ваза с белыми лилиями, небольшой пристенный столик, ветерок с цитрусовым ароматом. За торшером закрытая дверца стенного шкафа.

Тристано шагнул к окну и, сняв маску, глубоко вдохнул. Эти праздники с выпивкой и табачным дымом определенно не идут на пользу его голосу. У Шипио (жертва всех пороков, золотое дитя, еженощно получавшее порцию плетей от пьяного отца) уже появились резкие металлические ноты. К примеру, вечером на Страстной неделе в театре Сан-Моизе когда они вместе (что было впервые) пели при гаснувших одна за другой свечах «Troisieme Legon a Timbres»[86] Куперена, голос Шипио в партии пророка Иеремии звучал по временам как скрежет точильного камня о гранит, иногда же — как карканье ворона, давящегося отбросами. Годен разве что для opera buffa[87]. Неужели граф не понял? Понял, конечно: он дурак, но не глухой же. Набожностью не отличается, но во время заутрени был в ложе: наблюдал, оценивал. Ясное дело, их свели вместе не просто так, а ради сравнения. И все же даже после этого конфуза было сказано, что именно Пьоццино, а не Тристано — и даже не Прицциелло — будет у графа primo uomo, когда оперный сезон начнется с возрожденной постановки «Tigrane»[88] Скарлатти.

Через открытое окно ему были видны темные завитки кустарника в регулярном саду, куда как будто направлялись двое или трое гостей в ослепительно белых масках. Дальше, слева, располагалось служебное крыло, за ним графский грот, а еще дальше — причуда графа: несколько хижин с соломенными крышами, где содержались на привязи различные сельскохозяйственные животные. Очередные «усовершенствования». Какой же он причудник, этот граф. В гроте обитал местный отшельник: ему платили 100 цехинов, чтобы он жил в своей келейке и время от времени попадался на глаза гостям, гулявшим по саду. Отшельник был обязан таскать с собой пыльный том «De Imitatione Christi»[89], хотя на самом деле был неграмотен и не смог бы прочесть даже собственное имя, не говоря уже о латинской книге.

Хижины вмещали в себя еще и другие, более причудливые диковинки — продукты не варварской фантазии, а «научного интереса». Вчера граф показывал их самым привилегированным из гостей, все время превознося волшебство новой науки и достоинства прогресса, которые были воплощены в «автомате», недурственно игравшем на клавесине; в восковом изображении мужчины, чей пенис управлялся часовым механизмом, спрятанным за ушами, и в сморщенных останках младенца с двумя лицами (он был помещен в банку с какой-то вязкой жидкостью).

— Человек ли это? — спрашивал граф. Он взмахнул перед изумленными гостями бутылкой с последней из описанных диковин и, прищурившись, принялся ее рассматривать.

— Чудовище, — отозвалась одна из дам, донна Франческа, перекрестилась и отвела взгляд от этого неудачного произведения природы.

— При помощи технических хитростей, ставших возможными благодаря прогрессу и изобретательности, — продолжал граф, отставляя банку в сторону, — нечеловек выглядит — и действует — как человек, являя глазу видимость жизни там, где на самом деле жизнь отсутствует. Кто может теперь распознать, где реальность, а где всего лишь иллюзия?

Несмотря на все свои предсказания о том, что автомат-клавикордист начнет в один прекрасный день готовить завтрак, шнуровать башмаки и ухаживать за садом, граф, как оказалось, не вполне еще отвернулся от мира живущих, поскольку соседняя хижина служила обиталищем человеческому существу (при близком рассмотрении оно обнаруживало свою принадлежность к мужскому полу), которое природа безжалостно обделила своими дарами. Когда его представили гостям как «Сальвестро», существо хрюкнуло, наклонило голову и потрясло ею на манер быка. Наружность Сальвестро была весьма примечательная: лоб и нос приплюснутые, словно по ним били сковородкой, уши заостренные сверху, крошечные глазки походили на влюбленную парочку, настолько близко они были посажены и настолько неотступно каждый из них вглядывался в туманные глубины другого. Но еще больше любопытства вызывало поведение Сальвестро. Граф рассказал, что несколько лет назад его обнаружили в лесу под Виченцей. Он не владел человеческой речью и объяснялся на «волчьем языке» (как выразился граф), то есть хрюкал и рычал. Питался найденыш исключительно ягодами и мелкими грызунами, которых ловил руками и пожирал сырьем; одеждой ему служили вонючие звериные шкуры.

В предыдущие годы Сальвестро часто показывался на fetes, и для подобных случаев портной графа сшил ему кафтан и штаны, а изготовитель париков смастерил громадный парик. Его надушили, на шею повязали галстук, ноги обули в башмаки с пряжками, грубые руки, привыкшие собирать ягоды, затянули в лайковые перчатки, украшенные драгоценными камнями, и вложили в них трость. Чтобы исправить походку Сальвестро (а точнее, чтобы обучить его ходить прямо), был призван французский учитель танцев, а в пикете, шашках, триктраке и багатели его взялся наставлять сам граф. Вскоре были наняты — для совсем иных уроков — ученые доктора из различных академий, которые попытались обучить Сальвестро древнееврейскому, греческому и немецкому языкам. Они питали надежду узнать таким образом, какой из этих языков возник первым после вавилонского смешения, а также предшествовала ли устная речь письменной или наоборот. Как ни печально, все их усилия не увенчались успехом, и ученым докторам пришлось заключить, что после вавилонского смешения наши предки объяснялись между собой на примитивном волчьем языке хрюканья и рева, дополняя его грубыми жестами. Танцмейстер и граф также не преуспели со своим учеником. Его способностей, увы, недостало не только на pas seul[90] и передвижение костяных фигурок по шашечной доске графа; Сальвестро не давались и простейшие задачи: он не научился обращаться с вилкой, ложкой, пуговицами, пряжками, бигуди для париков, пуховкой для пудры, дверными ручками, ночным горшком и стульчаком — ни опытность, ни суровость наставника ничему не послужили. Поскольку все эксперименты кончались неудачей, Сальвестро наскучил графу и тот отослал его обратно в хижину: носить лохмотья и предаваться в одиночестве неудобообъяснимым удовольствиям.