Неменги-Уул — панельный поселок-призрак. Его трехэтажные бетонные дома стоят рядами на склонах холмов по обе стороны долины; улицы пусты. Одинокий велосипед висит в воздухе рядом с качелями, в остальном всё выглядит совершенно нормальным. Мимо витрин универмага, мимо дома культуры. След ведет к больничному крыльцу и вверх по ступеням — к двери со сломанным замком. Он уходит… уходит! Из темноты коридора доносится шепот: «…Tricoleur-Iikon-Oreole-Nadir».
Конец сообщения.
— И так у вас было восемнадцать лет? У меня двенадцать. — Амбарцумян снова погружается в кожаную глубину кресла.
— Со временем становится хуже. Но в конце концов… — голос Хана искажается в шипении Серости, — в конце концов оно… это чувство… оно как-то меняется. Делается хорошим.
— Хорошим?
— Да. Как будто всё будет в порядке.
— Как будто всё будет в порядке… — вздыхает Амбарцумян. — У меня ее больше нет. И это к лучшему. Я ее продал. Оставшуюся модель. Давным-давно. Это бесконечное наблюдение, ответственность… — он собирается с мыслями, — всё это меня измотало.
— Вот так просто — продали?
— Да, вот так — к тому же дешево, первому участнику торгов. Он показался мне надежным. Он тоже этого хотел, это было важно. Ей нужен тот, кто будет о ней заботиться. Тот, кто будет много смотреть на нее и не даст ей исчезнуть. Как я. Все-таки тысяча пятьсот человек…
— Но в реестре было указано, что она у вас!
— В каком реестре?
— В реестре аукциона, — голос Хана становится всё более резким. — Иначе я бы с вами не говорил! Я говорил бы с новым владельцем.
— Ничего не понимаю. Тот человек должен был зарегистрировать ее на себя. Вы уверены? — Всё еще держа череп в руке, Амбарцумян встает и обходит вокруг стола. — Возможно…
— Кому вы ее продали? Или вы не помните?
— Конечно, помню, — фыркает Амбарцумян, — его звали Берг. Частный коллекционер.
— Зигизмунт Берг? — выпаливает динамик. — Черные волосы, худощавый?
— Вроде бы так, да. Это было… так, когда это было? Лет десять назад, но — да. Зигизмунт Берг.
— Вы точно уверены? Он сквернословил? Нет, скажите лучше — он говорил с акцентом? Как если бы он был из Ваасы?
— Боже, да не помню я таких деталей… Может, и с акцентом. Почему это так важно?
— И вы сказали — десять лет назад? В каком именно году?
— В пятьдесят девятом. Может, в шестидесятом. А что?
— И в любом случае позже пятьдесят седьмого?
— Совершенно верно, у меня есть документы. Но сперва будьте любезны ответить, — приказывает Амбарцумян, потрясая черепом в сторону динамика, — почему это так важно?
— Потому… — голос в зиккурате срывается от волнения, — что в пятьдесят седьмом году этот человек был убит!
Великан миллиардер наклоняется к динамику:
— Что? Что вы сказали?
Но Хан на другом конце линии больше его не слушает. «Зацепка!» — выкрикивает он. Последнее, что слышит Амбарцумян — удаляющийся голос в нарастающем шуме помех: «Мама, мама! Я нашел зацепку!»
Два года спустя.
Ночь, перрон воздушного вокзала в Мирове опустел. Остальные пассажиры давно дома. Зажатый в буферах магнитопоезд висит над городом у края платформы. Над ней высятся пятиэтажные монолиты вагонов, а вдоль них сквозь метель движется робот.
Звук приближается. «Бзззт-бзззт-бзззт», шагает робот. Толстый пилот в кабине у него на плечах поворачивает роботу голову. «Ти-ди-ри-дии», отвечает система управления. Машина корректирует курс, ветер развевает полы ее серого в елочку пальто.
— Слушайте, ну правда! Может, хватит уже, — ворчит изящный блондин, идущий рядом с роботом. Голова у него раскалывается. Позади шесть долгих дней пьянства в поезде и непрекращающейся болтовни об исчезновениях: Амбарцумяне и Зиги, черепе Рамута Карзая и пропавшем дирижабле, некие «свойства» которого напомнили Хану о девочках. Но эта любительская энтропонетика понемногу приобрела такой нездоровый уклон, что никто больше не хотел об этом слушать. А потом они вдруг оказались на сцене бара «Панорама» и пели под караоке — все втроем: «Now I'm so happy I found you!»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Бззт-бззт-бззт» — вместо этого робот начинает идти быстрее. Пилот надавил ему на затылок. Это означает ускорение. Робот шагает вперед, толстяк у него на плечах гикает, бирюзово-оранжево-фиолетовый шарф трепыхается на ветру.
— Hydraulika sprawna, rozpoczynam: diagnostyka, — качнувшись, говорит робот механическим голосом.
— Проверка систем вооружения! — командует пилот и щелкает пальцами в сторону изящного блондина.
— Systemy zbrojeniowe, sprawne, — отзывается робот. Блондин нехотя протягивает пилоту бутылку. Топливная емкость пристыковывается ко рту машины. Машина шумно глотает, и капли красного нектара падают на снег. — Rezerwy paliwa: sto procent.
— Вперед! — указывает в метель толстяк.
— Подожди! — говорит робот и поправляет ношу.
— Готов?
— Готов. Rozpoczynam: protokół poszukiwawczo-ratunkowy! — говорит робот. Но он успевает сделать всего три шага — «бззт-бззт-бззт…», — как вдруг далеко на другом конце перрона из метели выходит кто-то еще. Робот шарахается, толстяк скатывается с его спины, блондин инстинктивно отпрыгивает. Разыскиваемый агент Тереш Мачеек выхватывает пистолет — и то же делает сотрудник отдела внутренних расследований на другом конце платформы. Позади него из снегопада появляются еще два агента Международной полиции, с оружием наготове. Они целятся, и разыскиваемый агент Мачеек целится в них.
«Больно видеть, — говорит Следователь, — как низко он пал. Подумать только, двадцать два раскрытых дела. И вот — помешался на исчезновениях».
Воздушный вокзал нависает над сиянием Мировы, будто черный призрак. Там, на перроне под самым небом, среди метели, стоит бывший агент Тереш Мачеек. Даже отсюда Следователь видит его неопрятную бороду, перекинутый через плечо галстук и пропитое лицо. Дешевое ягодное вино стынет на подбородке, прокуренные зубы обнажаются в подобии улыбки. Двое его друзей отчаянно жестикулируют, пригнувшись в снегу. Они в панике.
Следователь, как положено, одет в черное пальто и черный костюм. «Вы же не думали, что сможете так просто пропасть из КоМила?! — кричит он в метель. — Положите пистолет и медленно подойдите сюда, и никто не пострадает. Внизу еще двадцать человек. Вам не уйти!»
Спятивший агент что-то выкрикивает, но слова теряются в шуме ветра. Ищейка из отдела внутренних расследований навостряет уши:
— Что?!
— Франтишек Храбрый!!! — доносится с другого конца платформы вместе с пистолетным выстрелом.
— Нет! — вскрикивает Хан.
Зиги пинком вышибает дверь. Замедление. Летят щепки, трещит вырываемый с корнем замок. Дверь распахивается и жалко повисает на одной петле. В проеме, пошатываясь, стоит голый по пояс парень с бутылкой вина в правой руке. Он под амфетаминовым кайфом и жаждет ласки и красоты. Ему семнадцать, через три года закончится срок его годности. Парень сует левую руку в штаны.
«Ну что, буржуазные сучки, кто хочет потрахаться?»
Перед Зиги — солидно обставленная гостиная. Там сидят около двадцати юных представителей среднего класса, пришедших на вечеринку. Половина из них — девушки, но ни одна из них не хочет спать с Зиги. Это вечер следующего дня — канун Нового года. Через два часа пятьдесят первый год станет пятьдесят вторым, а эти молодые люди — новые одноклассники Зиги. Сейчас примерно тот момент, когда они подумают, что приглашать Зиги, пожалуй, было плохой идеей.
«Хватит!» — вскакивает с дивана Красавчик Александр. Но он так и не произносит: «Пошел вон, придурок!» Он не может предать своего друга Зиги — потому что, сказать по правде, друзей у Зиги нет. Вместо них у Зиги гнусное пугало, и оно кричит: «Зиги, бей первым!!!»
В лицо Красавчику Александру летит бутылка с красным вином. Молодой человек, красивый, как Абсолом, хватается за лицо.